В прихожей запахло зимой и чужим парфюмом. Лена замерла, прижимая к себе коробку с хрустальными бокалами — свадебный подарок, который они бережно перевозили в новую квартиру. Артём обернулся к распахнутой двери, и лицо его исказилось знакомой гримасой растерянности.
— Ну привет, ласточки, — голос Риты звучал медово, с той особенной интонацией, которая всегда предвещала бурю. Она протянула полиэтиленовый пакет. — Я тут, если что, мимо шла. Вернуть пришла твой штопор. Ну как твой. Наш. Старый знакомый, помнишь, Тёма, как он пробки выстреливал?
Лена медленно поставила коробку на пол, не сводя глаз с бывшей жены мужа. Рита выглядела идеально, как всегда — чёрное пальто, дорогие сапоги, макияж, который подчёркивал каждую черту лица. Даже в этот хаос переезда она умудрилась ворваться как королева.
— Мы заняты, — сказала Лена, выпрямляясь. — У нас переезд.
— Вижу. Коробки. Шум. Новые надежды под потолком. «Моя новая семья», да? — Рита окинула взглядом прихожую, где стояли картонные коробки с надписями «посуда», «книги», «зима». — Вы табличку повесьте: «Старым духам вход воспрещён».
Артём потёр затылок — жест, который Лена знала наизусть. Так он делал, когда не знал, что сказать, когда ситуация выходила из-под контроля.
— Рита, — произнёс он наконец. — Ты говорила, не придёшь.
— Я? — она театрально приложила руку к сердцу. — Я говорила, что не придёт достоинство. А я — конкретная. Мне штопор жалко. Да и мамочку твою я по дороге встретила. Она, кстати, волнуется: «Как это они без меня?»
Новая квартира наполнялась людьми и напряжением. Галина Петровна вошла первой, сняла пальто и повесила его на единственную свободную вешалку. Следом появилась Оля — золовка Лены, вечно взволнованная и готовая к драме.
— А Ритка где? — выпалила Оля, не успев толком переступить порог.
— Здесь, — из кухни показалась рука Риты с изящно маникюрными ногтями. — Не нервничай, золовка, имущество цело.
— Я тебе не золовка, — вспыхнула Оля. — Мы теперь…
— Оля, — спокойно перебил Артём. — Рита вернула штопор. И всё.
— Такой ценный артефакт! — Рита появилась в дверном проёме, элегантно опираясь на косяк. — Достать такой поди, ещё надо суметь.
В дверь позвонили. Нина Ивановна, мать Лены, вошла с присущей ей решительностью — невысокая, седовласая женщина, которая привыкла держать ситуацию под контролем.
— Рита, — произнесла она ровным тоном. — Тут молодые. Дай им воздух.
— А тёща всегда за воздух, — усмехнулась Рита. — Только следит, чтобы он был «правильным».
Последней пришла Даша, сестра Лены, неся коробку с тортом. Увидев Риту, она замедлила шаг.
— А она чего тут делает? — сказала Даша, ставя торт на стол.
— Ой, свояченица в строю, — протянула Рита голосом театральной примадонны. — Голос звонкий, но концептуально бедноват.
Лена наблюдала за этим спектаклем, ощущая, как знакомое раздражение поднимается где-то в районе солнечного сплетения. Рита играла. Играла роль загадочной бывшей, роль женщины-загадки, роль той, кто имеет право появляться без приглашения и раздавать оценки.
— Концептуально? — Лена посмотрела на Артёма, который всё ещё стоял у двери, словно охранник, забывший свои обязанности. — Ты правда считаешь, что можно вот так приходить и щедро раздавать оценочки?
— Лена, не надо, — тихо сказал Артём. — Давайте сядем. Давайте просто поедим.
***
За столом зажгли свечи. Галина Петровна разложила салат, Оля нарезала хлеб, Даша открыла вино. Обычные движения, обычные заботы, но воздух был наэлектризован присутствием Риты.
— Камчатский краб не завезли? — Рита оглядела стол с видом знатока. — Бюджет у новой семьи, я смотрю, приземлённый.
— У новой семьи есть работа и планы, — ответила Лена, аккуратно накладывая себе салат. — Мы сами себе всё купим. Без твоих уроков.
— И без долгов, да? — Рита изящно приподняла бровь. — Ну-ну.
Артём дёрнулся, словно его задели за живое.
— О каких долгах ты опять? — не выдержал он.
— О тех, что ты «забыл». О моральных. О маленьких. — Рита отложила вилку и театрально сложила руки. — Например: кто твоё резюме правил? Кто тебя в «Атлас-строй» привёл? Кто научил тебя говорить «ещё» вместо «еще», чтобы ты казался умным?
Лена знала про «Атлас-строй» — архитектурную фирму, где Артём получил первую серьёзную работу. Знала, что туда его рекомендовали, но всегда думала, что это заслуга его таланта, его проектов.
— Меня мама учила говорить «ещё», — усмехнулся Артём. — В первом классе.
— Меня твоя мама тоже учила терпению, — Лена посмотрела на Галину Петровну. — Но у любого терпения есть предел.
Свекровь опустила глаза, покрутила в руках салфетку. Она всегда была на стороне сына, но в присутствии Риты становилась какой-то маленькой, потерянной.
***
К вечеру разговоры стихли. Все устали от этого противостояния, от необходимости выбирать слова, от Ритиных колкостей, которые она рассыпала, как отравленные конфеты.
— Так и будем делать вид, что «бывшая» не сидит у нас на кухне и не закатывает глаза? — не выдержала Оля, разливая чай из большого керамического чайника.
— Оля, можно другую заварку, — попросила Лена. — Эта горчит.
— «Горчит» — прекрасно иллюстрирует ваши отношения, — пролепетала Рита, глядя в окно на зимний вечер. — Неплохая метафора.
— Метафоры оставь себе, — Даша пододвинула тарелку Лене. — Лучше молча ешь.
— А ты, Даша, ешь свою жизнь, — Рита рассмеялась тем смехом, который всегда звучал фальшиво. — Глотай быстрее, а то остынет.
Лена поставила чашку и посмотрела на Риту. Та сидела боком к столу, элегантная, красивая, с этой своей привычкой говорить загадками. И в этот момент Лена поняла: Рита получает удовольствие от этого хаоса. Она питается чужим дискомфортом, как вампир питается кровью.
— Знаешь, что остынет? — Лена не повысила голос, но каждое слово прозвучало отчётливо. — Моё терпение.
Рита повернулась к ней, в глазах заплясали весёлые огоньки.
— О, она кричит! — приложила ладони к щекам. — Нашёлся-таки нерв.
— Я не кричу, — отрезала Лена, — я защищаю дом.
— Дом — упругая штука, — лениво сказала Рита. — Его можно расширять. Особенно когда дверь не заперта.
Артём сидел молча, крутил в руках ложку. Лена смотрела на него и не понимала: почему он не может сказать своей бывшей жене простые слова — «хватит» или «уходи»? Почему позволяет ей измываться над людьми, которые пришли к ним в гости? Что его держит?
— Ты перестанешь говорить загадками? — устало спросил он наконец.
— Перестану, как только перестанешь притворяться, что тебе не приятно меня видеть, — уколола Рита. — Можно делать вид, но глаза у тебя всё выдают.
Глаза. Лена вспомнила, как Артём смотрел на Риту, когда та появилась в дверях. Не с раздражением, не с досадой. Со страхом. И ещё с чем-то, что можно было назвать… ностальгией.
— Не выдавай себя, сынок, — сказала Галина Петровна тихо. — Веди себя достойно.
— Мам, — вспыхнул Артём. — Я веду себя нормально.
— Ты ведёшь себя как мямля, — шепнула Оля. — Кто она теперь для нас? Но нет же, она тут катается на тебе, а ты ещё и чай указываешь ей наливать.
— Оля, хватит, — резко сказал Артём. — Я не лошадь.
— А кто? — Рита наклонилась к нему через стол. — Лошадь — нет. Осёл — возможно. Симпатичный, впрочем.
Что-то в Артёме сломалось. Он ударил кулаком по столу.
— Рита! Хватит!
— Вот это энергия! — восхитилась Рита, словно дрессировщик, добившийся от животного нужного трюка. — Подключи её к делу — и ты, может быть, наконец заработаешь на крабов. Лена, я, кстати, знаю рецепт с тимьяном. Хочешь?
— Я хочу, чтобы ты закрыла рот, — отчеканила Лена. — А лучше, чтобы покинула мой дом.
***
На следующий день курьер принёс коробку. Оля расписалась за неё и недоуменно покрутила в руках.
Коробка с фотокнигой лежала на столе, словно мина замедленного действия. Оля передала ее неохотно, будто груз чужих воспоминаний обжигал руки.
— Тут, говорит, «воспоминания», — произнесла она, избегая смотреть на Лену.
— Давай сюда, — Лена взяла коробку решительно. — Это в мусор.
— Подожди, — остановила Галина Петровна. — Я хочу посмотреть, когда сын был в Египте.
— Мам, — мягко сказал Артём, — это неуместно.
Нина Ивановна выпрямилась в кресле:
— Уместно — пережить. Уместно — уважить настоящее.
— О, тёща выступает режиссёром, — донеслось из дверного проёма. Рита материализовалась на пороге, как дурное предчувствие. — Кому где стоять, какие реплики произносить. Я знала, что вы не выдержите и откроете.
Лена встала между гостьей и семьёй, как щит:
— Это принёс курьер. Прошу на выход.
— Непрофессионально, — усмехнулась Рита, стряхивая капли с плаща. — Курьеры обычно говорят «распишитесь». Хорошо, распишусь: «Ты ведь женщина с голосом и без власти». Красиво, да?
Даша встала с дивана, словно готовясь к схватке:
— Ты больная? Или просто злой клоун?
— Я — зеркало, — хищно ответила Рита. — И всем вам в нём не нравится собственное отражение.
— Мне нравится, — уверенно произнесла Лена. — Мне нравится моя семья, а тебе еще раз говорю на выход.
Рита захлопнула коробку с театральным жестом:
— Твоя семья? Забавно. Когда-то ты любила говорить «наша». Теперь «моя». Они уже от тебя отползли, да? Ой, мамочка… Видите? Она сжимается.
— Мы не отползли, — подала голос Галина Петровна. — Мы просто помним, как у Артёма было до.
Лена повернулась к свекрови, и в её взгляде мелькнула усталость от вечных сравнений:
— «До» — был мираж. «До» — были брызги, что слепили глаза. «После» — жизнь.
— Жизнь — это когда ты не боишься смотреть назад, — бросила Рита. — А ты боишься.
— Я не боюсь, — Лена стиснула зубы. — Я просто не копаюсь в чужих архивах.
— А зря, — Рита отложила коробку и извлекла снимок, как фокусник — карту из колоды. — Смотри: Кипр. Мы вдвоём в воде, волны, ты бы называла это «дешёвый восторг». Но здесь — его улыбка. Вот такую ты никогда не видела, Лена.
Артём поднялся с дивана, и Лена вдруг осознала, что ждала этого движения уже несколько минут. Почему он не выгнал бывшую, как только она появилась?
— Рита, — сказал он наконец. — Посторонись.
— Посторонись? — она прищурилась, как кошка перед прыжком. — Или уйди? «Уйди» тебе сказать сложно или слабо, а?
На что она намекает? Лена ощутила, как под рёбрами что-то сжимается от предчувствия.
— Уйди, — повторил он громче. — Просто уйди и наконец забудь дорогу сюда.
— О, аплодирую. Такая длинная реплика. Рекорд, — Рита улыбнулась, и в этой улыбке было что-то победное.
Почему она так хочет вывести Артёма из себя? Лена наблюдала за этим поединком, понимая, что бывшая жена знает все болевые точки её мужа и нажимает на них с хирургической точностью.
***
Вечером Лена пришла к матери. Квартира Нины Ивановны встретила её привычным порядком и запахом лавандового саше.
— Мам, — тихо сказала она, снимая шарф. — Я больше не выдержу.
— Сядь, — Нина Ивановна налила чай в тонкие стаканы. — Говори.
— Она вытягивает из него всё. Из нас. Из меня. Как будто на зуб проверяет, где тонко.
Лена обхватила горячий стакан ладонями, пытаясь согреться изнутри. Что она думает о муже? Почему он всё это терпит, позволяет бывшей жене устраивать спектакли в их доме?
— И ты всё время держишься, — кивнула Даша, присев рядом. — Но она не уйдёт сама.
— Она уйдёт, когда его отпустит, — Лена сжала пальцами стакан. — А он…
— А он мягкий, — сухо сказала Нина Ивановна. — Его гнут, а он улыбается.
Мать смотрела в окно, и её лицо было непроницаемо. Что она думает по этому поводу? Наверное, видит слабость зятя, его неспособность защитить семью от бывшей жены.
— Он не злой, — Лена закрыла глаза. — Он просто боится.
Чего боится? Конфликтов? Или боится потерять что-то, что связывает его с прошлым?
— А ты не бойся, — Даша обняла её. — Мы рядом.
— Не хочу, — выдохнула Лена, — чтобы моя жизнь была вечной обороной. Я хочу жить.
О чём она жалела? О том, что вышла замуж за человека, который до сих пор не научился говорить «нет»? О том, что построила семью на зыбкой почве чужих недосказанностей?
***
На следующий день Рита дождалась, когда Лена уйдёт на работу, и пришла к Галине Петровне. Она словно изучила расписание всей семьи, чтобы наносить удары поодиночке.
— Тётя Галя, — протянула она, переступив порог, — у вас в доме пахнет пустотой.
— У нас пахнет борщом, — отрезала бывшая свекровь. — Что тебе надо? Кажется, сын просил забыть дорогу в наш дом.
Почему свекровь терпит бывшую невестку? Неужели в её сердце ещё живёт привязанность к девушке, которая когда-то казалась идеальной парой для сына?
— Тыкнуть в больное место, — усмехнулась Рита. — Вы скучаете по прежнему Артёму, а он теперь «муж Лены». Понятно, что вам обидно.
— Отстань, — Галина Петровна закрыла кастрюлю. — Уходи.
— Я уйду, — кивнула та. — Но вы позвоните ему и скажете: «Сынок, чего ради ты всё это терпишь?» И он приедет. Ко мне. Скажет: «Прости». Мы выпьём шампанского. И вы снова услышите его живой смех.
Почему она так думает? Неужели знает о сыне что-то такое, чего не видит даже родная мать?
— Ты… — свекровь сглотнула. — Ты помешалась.
Галина Петровна смотрела на бывшую невестку и видела в её глазах нездоровый блеск, одержимость идеей вернуть прошлое.
— Я — честна, — Рита погладила поверхность стола. — А вы боитесь признать правду.
— Правду? — Галина Петровна поджала губы. — Правда в том, что ты один раз разрушила семью — и теперь хочешь ещё раз это повторить. Прошу, просто уходи.
Почему она говорит так мягко? Наверное, в глубине души понимает, что Рита не совсем неправа насчёт её тоски по прежнему сыну.
— Разрушила? — Рита рассмеялась. — Я — из тех, кто строит. Строит иллюзии. Хотите — построю вам новую? «Артём приходит к вам и говорит…»
— Вон, — свекровь дрогнула. — Вон отсюда!
Оля подслушала разговор из коридора. Ночью она позвонила брату:
— Тём, — шепнула она. — Твоя бывшая, похоже, придумывает сценарии.
— Оля, — Артём ответил спросонья. — Не звони мне ночью, ладно?
Раздражение в голосе выдавало его нежелание обсуждать Риту даже с сестрой.
— Она тебя съест, — сказала Оля. — И выплюнет.
— Я сам. Я сам разберусь.
***
Разобрался он на третий день, когда Рита устроила «представление с чемоданчиком».
Вода стекала с мокрого плаща Риты небольшими лужицами на паркет прихожей. Она стояла, словно актриса на сцене, с чемоданом в руке и театральной решимостью в глазах.
— Я уезжаю, — объявила она торжественно. — И пришла попрощаться.
Рита произнесла эти слова как финальную реплику спектакля. Ей нужны были зрители для последнего акта, свидетели её красивого ухода. В её представлении это должно было стать триумфом — женщина, которая сама выбирает, когда покинуть сцену.
— Прекрасно, — Лена замерла на пороге кухни. — Прощай.
Облегчение разлилось по лицу Лены. Наконец-то. Наконец-то эта женщина сама выбирает дверь, вместо того чтобы вечно маячить на пороге чужой семьи. Лена не скрывала своей радости — пусть Рита видит, что её уход станет подарком для всех.
— Ты опять спешишь, — усмехнулась Рита. — Я собиралась красиво: шампанское, речи, «поднимем бокалы за новые дороги».
— Ты пришла сказать вот это? — спросил Артём, выходя из комнаты. — Или у тебя сценарий с третьим актом?
— Третий акт — трагедия, — взвилась Рита. — Герои погибают.
— Герои — живые, — Лена шагнула ближе. — Они имеют право сказать «нет».
Дверь распахнулась, впуская поток холодного воздуха вместе с Ниной Ивановной, Галиной Петровной, Олей и Дашей. Кто-то из соседей, наверное, предупредил — слухи в их доме разносились быстро.
— Все в сборе, — кивнула Рита с удовлетворением. — А вот и хор. Партитура готова.
— Мы не хор, — резко сказала Нина Ивановна. — Мы свидетели.
Нину Ивановну всегда выводили из себя театральные натуры. Эта вечная игра на публику, позёрство, желание превратить обычную жизнь в дешёвую мелодраму — всё это казалось ей верхом неприличия. Взрослые люди должны решать проблемы, а не устраивать представления.
— Свидетели — провинциальный жанр, — бросила Рита. — Но ладно. Я скажу: я уезжаю в Тбилиси, в Ереван, в Париж — куда угодно, где умеют улыбаться. А вы здесь с вашими борщами и склоками будете дышать в лад «мы справимся».
— Мы справимся, — отчётливо произнесла Лена. — Без тебя — точно.
Слова прозвучали с такой уверенностью, потому что Лена наконец-то видела ситуацию ясно. Все проблемы в их семье начинались и заканчивались одним именем — Рита. Убери её из уравнения, и сразу станет легче дышать.
— Ты уверена? — Рита наклонила голову с притворным сочувствием. — У тебя мужчина, который мягче теста. У тебя свекровь, которая жалеет меня. У тебя золовка, которая меня тайно слушает. У тебя свояченица, которая громкая, но бессильная. У тебя мать, которая считает, что её слово — закон. «Мы справимся» — смешно.
— Рита, — Артём резко выкрикнул, — хватит как червь точить. Я больше не хочу тебя слышать!
Только сейчас, когда Рита стала разбирать по косточкам всю его семью прямо у него на глазах, что-то сломалось в Артёме. Все эти месяцы он терпел её яд по каплям, а теперь она выливала его ведром на головы людей, которых он любил.
— Не хочешь чего? — она улыбнулась ядовито. — Меня? Или себя слабого?
— Не хочу твоего вечного презрения, — выпалил он. — Не хочу жить по твоим репликам. Не хочу, чтобы меня сравнивали со старой улыбкой на фото. Я меняюсь.
— Ой, он меняется, — выдохнула Рита. — Это как? Ты теперь научился говорить «нет»? Браво, интерактив.
— Я умею говорить «нет», — Артём шагнул к ней. — Нет тебе. Нет твоему яду. Нет твоим возвращениям «мимо шла».
— Наконец-то, — выдохнула Лена и кивнула. — Спасибо.
Благодарность была искренней — Лена месяцами ждала, когда муж сам найдёт силы поставить точку. Не она будет выглядеть стервой, запрещающей общение с бывшей женой, а он сам осознает токсичность этих отношений.
— Всё? — Рита развела руками. — А аплодисменты?
— Бурную овацию тебе уже устроили, — сказала Даша. — Пора тебе уходить.
— Я уйду, — сказала Рита. — Но оставлю вам подарок.
— Не надо, — хором произнесли Лена и Нина Ивановна.
— Тем не менее, — она положила на стол конверт. — «Прощай, нерешительность». Там — мои переписки с Артёмом. Посмотрите, как он приходил ко мне жаловаться. Как он писал «мне тяжело». Как он…
Рита имела в виду длинные сообщения, которые Артём присылал ей поздними вечерами. Жалобы на то, что Лена его не понимает, что в семье слишком много чужих мнений, что он задыхается. Переписки, где он называл их брак «экспериментом», а себя — «неготовым».
— Не смей, — крикнул Артём. — Не смей выставлять это!
Артём взбесился, потому что понимал — в этих сообщениях он выглядел жалким нытиком, который поносил собственную жену чужой женщине. Рита собрала все его слабости и теперь готова была превратить их в оружие против Лены.
— Дорогой, — кашлянула она, — это — искусство.
— Это низость, — тихо сказала Галина Петровна. — Ты идёшь низом и зовёшь это высотой.
— Мам, — удивлённо поднял брови Артём.
— Не «мам», — жёстко сказала она. — Я слушала тебя, я жалела её. Всё. Закончено. Девочка, — повернулась она к Лене, — прости.
— Спасибо, — Лена сдержанно кивнула. — Всё ясно.
— Ну и ладно, — Рита взяла чемодан. — Все против меня. Как удобно.
— Не все, — сказала Оля. — Я тоже против себя была. Но сейчас я за то, чтобы ты ушла.
Оля говорила так, потому что наконец-то поняла — Рита использовала её как источник информации о семье. Все эти доверительные разговоры, жалобы на несправедливость, поиски понимания — всё было игрой на её сочувствии.
— Ох, золовка прозрела, — бросила Рита. — Как романтично.
— Ничего романтичного, — Оля подняла телефон. — Я просто себя услышала. Ты мне нашептала столько гадости… Я больше не хочу быть твоим эхом.
— Эхо — дорогая роль, — проворчала Рита. — Но актриса — так себе.
Она уже повернулась к двери, когда Лена остановила её.
— Последнее, — сказала Лена. — Слушай внимательно. Ты сильная. Ты умная. Но ты делаешь больно. И тебе нравится делать больно. И пока это так — перед тобой будут закрывать двери. Не потому, что «мы провинция», а потому что мы живые.
Лена не могла просто вытолкать Риту за дверь, потому что понимала — без объяснений эта женщина будет считать себя жертвой обстоятельств. Ей нужно было услышать правду о себе, чтобы хотя бы попытаться измениться.
— Ты читаешь нравоучения? — Рита уставилась на неё. — Браво. От тебя — смешно.
— Не смешно, — Лена взяла коробку с фотокнигой и поставила у дверей. — Забирай.
— Поставь аккуратно обратно, и не забудь про конверт.
Когда Рита ушла, Лена подошла к столу и незаметно для мужа спрятала в карман конверт.
***
Прошло три дня. Лена молчала. На четвёртый она сказала Артёму:
— Я ухожу.
— Лена… — он выглядел, как человек, которого неожиданно ударили. — Нет.
Артём испытал такой ужас, какой бывает только в кошмарах — когда понимаешь, что теряешь самое важное по собственной глупости. Он думал, что Рита ушла и всё наладится само собой, но Лена оказалась умнее.
— Я не хочу жить в доме, где за каждым углом стоит твоя бывшая, а ты как её призрак не в силах ничего сказать. Где мне всё время нужно защищать и себя и тебя. Я тебя люблю. Но я себя люблю так же.
Лена говорила так, потому что прочитала переписку. Там были сообщения всего недельной давности, где Артём писал Рите: «Иногда думаю, что женился поспешно» и «Мне не хватает наших встреч». Обещания встретиться «просто поговорить» и жалобы на то, что «дома слишком много народу».
— Я порву с ней все контакты, — быстро сказал он. — Я поменяю замки, мы съедем, мы…
— Всё это не нужно. Мне нужен другой ты.
— Я… я стараюсь, — он сел. — Я правда стараюсь.
— Вижу, — она наклонилась и коснулась его плеча. — Но у нас уже слишком много «ещё чуть-чуть». Я устала жить в будущем времени. Прощай.
В переписке Артём писал Рите: «Обещал жене больше с тобой не общаться, но не могу. Ты единственная, кто понимает». И ещё: «Говорю ей одно, а думаю другое. Это нормально?» Лена не верила мужу, потому что видела — он врёт не только ей, он врёт самому себе.
— Не уходи, — он сорвался на крик. — Я всё исправлю!
Артём так боялся потерять Лену, потому что только сейчас понял — она была единственной настоящей в его жизни. С ней не нужно было играть роли, притворяться, искать сложности на ровном месте. Она любила его простым и честным, а он выбирал драмы.
— Исправляй себя, — она улыбнулась сквозь слёзы. — Я не тюрьма и не тренер. Я — человек.
Она взяла сумку. В прихожей стояли Галина Петровна, Оля — все будто знали, что именно сейчас происходит.
— Лена, — тихо сказала Галина Петровна. — Я была слепа. Прости.
Свекровь до сих пор не могла признаться, что знала о встречах сына с Ритой. Видела их переписки в его телефоне, слышала телефонные разговоры, но предпочитала закрывать глаза. Ей казалось, что если она не будет замечать, то всё как-нибудь рассосётся само собой.
— Бросьте, — Лена покачала головой. — Все мы в чём-то слепы.
— Я поеду с тобой, — рванулась Оля.
— Не надо, — Лена улыбнулась. — Я дойду сама.
***
Она вышла в дождь, и этот жест стал финальным аккордом их брака. Но финал оказался не тем, что ожидал Артём.
После того как Лена ушла, он какое-то время стоял у пустого стола, разглядывая недопитые чай, крошки на скатерти, её забытый шарф на спинке стула. Всё это внезапно показалось декорациями спектакля, который закончился без аплодисментов. Он схватил куртку и поехал к Рите.
В голове крутилась одна мысль: «Она не может так просто уйти. Лена никогда не была решительной». Он ехал и мысленно репетировал оправдания, которые потом расскажет жене. Рита поймёт, успокоит, скажет правильные слова. А потом он вернётся домой, где Лена будет сидеть с красными глазами, готовая простить всё ради сохранения их «мы».
В подъезде у Риты пахло стиральным порошком и чужой жизнью. Она открыла почти сразу — будто ждала.
— Тебе что? — спросила, не убирая цепочку.
— Разговор.
— Со мной или с моей тенью? — она приподняла уголок губ. — Поздно. Я тебя читала, Тём. От корешка до последней сноски. Ты приходишь не ко мне — ты убегаешь от неё. Я не гардероб с запасным пальто.
— Рит…
— Нет. — Цепочка звякнула, дверь закрылась сантиметров на пять. — Я знаю, кто ты. И ты знаешь. Проваливай. Иначе опять перепутаешь жалость с любовью.
Он постоял, уткнувшись лбом в холодный металл. Ему правду без прикрас, и она оказалась горше, чем все его самообманы вместе взятые. Рита всегда умела резать точно по живому, но сейчас её слова прозвучали не как месть, а как диагноз.
Он резко развернулся и поехал к Лене. По дороге в его сознании складывался новый сценарий: он всё понял, он изменился, он готов быть другим. Лена простит — она всегда прощала. Они начнут заново.
Он застал её у подъезда. Она выходила из такси, увидела его и остановилась. В её взгляде не было ни слёз, ни злобы — только холодная ясность, которой он никогда раньше не замечал.
— Я был у неё, — начал он быстро, сбивчиво. — Она… Я понял…
Лена ударила его ладонью по щеке. Ровно, без замаха, как ставят точку в конце предложения.
— Соберись, — сказала тихо. — Хоть сейчас сохрани лицо.
Эти слова обожгли больнее пощёчины. Он не понимал, откуда у неё эта интонация — спокойная, окончательная. Лена всегда кричала, плакала, требовала чтобы бывшая больше не приходила. А сейчас говорила как врач, констатирующий смерть пациента.
— Ты делаешь вид, что понял, а вчера писал ей: «Мне с ней тесно, только с тобой дышу». Видела. И «давай на час, просто поговорим» — видела. И «свадьба — ошибка» — тоже.
Артём замер. Её голос по-прежнему оставался ровным, но каждое слово било с хирургической точностью. Он вспомнил эти сообщения — они казались такими невинными, всего лишь способом почувствовать себя живым в тесной клетке семейного быта.
— Ты меня не защищал, ты меня сдавал. Больше не смей разыгрывать покаяние под подъездом.
— Лена…
— Иди прочь! Обмани кого-нибудь другого. Себя, например.
В её словах не было истерики, которую он мог бы успокоить, обнять, погасить обещаниями. Было что-то гораздо более страшное — равнодушие. Лена смотрела на него как на чужого человека, который случайно оказался на её пути.
Он шагнул вперёд, инстинктивно потянулся к её плечу — жест, который раньше всегда работал. Она отстранилась так естественно, словно уклонилась от ветки дерева.
— Всё, Тём. Это не сцена. Тут не будет репетиции.
Он стоял под мелким дождиком и осознал: она серьёзно. Лена, которая прощала ему опоздания, забытые годовщины, резкие слова и холодность, которая годами мирилась с его «это сложно», «давай потом», «ты не понимаешь» — эта Лена просто развернулась и пошла к подъезду.
Паника пришла не сразу. Сначала было недоумение: так не бывает. Потом — уверенность: она одумается. Лена всегда возвращалась. Всегда была готова обсуждать, разбирать, прощать. Их брак держался на её готовности пережёвывать каждую ссору до состояния компромисса.
Он не поверил, попробовал ещё раз — уже в мессенджере, потом через Олю, потом через мать. Набирал длинные сообщения, удалял, писал заново. «Мне нужно тебе кое-что объяснить», «Я понимаю, что причинил боль», «Давай встретимся и поговорим как взрослые люди».
Ответа не было.
Тогда-то до него и начало доходить: Лена не играет в обиженную жену. Она не ждёт, когда он догонит её с букетом и покаянием. Она просто больше не участвует в их общей истории.
Это открытие обрушилось на Артёма с силой внезапного диагноза. Все эти годы он воспринимал жену как константу — она всегда будет дома, всегда поймёт, всегда простит. А оказалось, что у константы тоже есть предел прочности.
Через пару недель Оле написала знакомая из агентства, где работала Рита: «Твоя… ну эта… устроила разнос клиенту, кидала папки. Её сняли с должности, потом вообще уволили. Сейчас на таблетках».
Оля по инерции набрала Рите — та ответила сипло, коротко: «Не приезжай. Не нужна твоя жалость». Оля опустила телефон и подумала, что Рита вечно режиссирует, даже когда декорации уже снесены. Её драма требовала зрителей, а когда их не стало, она начала разваливаться на куски.
Артём тем временем стал пропадать. Возвращался домой с пустым взглядом, в прихожей пахло перегаром. Он пытался заглушить алкоголем навязчивую мысль: «Как это — она меня бросила?» Всю жизнь он считал себя тем, кто принимает решения. Кого любить, с кем встречаться, когда жениться. А тут выяснилось, что решение о разрыве приняли без его участия.
Галина Петровна молчала, наблюдая за сыном, потом сорвалась:
— Вон! Хватит выть. Начни жить своей головой. Хватит искать чужое сочувствие и доедать мой борщ.
Он собрал пакет — какие-то джинсы, зарядку, непарные носки — и ушёл, скособоченный, как школьник с чужим портфелем.
Лена подала на развод без сцен. Когда пришли бумаги, она аккуратно сложила в коробку все фотографии, билеты, открытки, брелок в виде слона — всё, что когда-то пахло «мы». Каждая вещь в её руках теряла магию и превращалась просто в предмет: кусочек картона, металлическая безделушка, глянцевая бумага.
Она отнесла коробку Галине Петровне. В этом жесте не было мести — только аккуратность человека, который наводит порядок в доме перед переездом.
Свекровь открыла дверь, увидела коробку — опустила глаза.
— Это всё… — начала она.
— Вам, — Лена поставила коробку на тумбу. — У меня они больше не будут лежать.
Галина Петровна провела пальцами по крышке. В этом движении была какая-то беспомощность — она не знала, что сказать.
— Он… — попыталась она.
— Не надо. — Лена покачала головой. — Мы все сделали свой выбор. Ваш сын — тоже.
Когда Лена ушла, Галина Петровна сняла крышку и поняла: у этой девочки память не латает дыры. Лена не будет прощать за компанию. Все эти открытки с дежурными «Любимой жене», билеты в театр, куда он водил её от скуки, фотографии с вымученными улыбками — всё это больше не имеет силы.
В конверте, лежавшем поверх фотографий, Галина Петровна нашла письмо:
«Дорогая Галина Петровна. Я не умею красиво говорить, поэтому напишу просто. Спасибо вам за то, что приняли меня в семью. Я старалась быть хорошей женой вашему сыну. Но у каждого человека есть право на счастье, и я поняла, что моё счастье — это не бесконечное прощение.
Артём хороший человек, но он не готов быть мужем. Не мне, не Рите, не любой другой женщине. Он всё ещё ищет маму, которая будет его принимать любым. Это не любовь — это зависимость.
Я больше не могу делать вид, что нас двое, когда по факту я одна несу весь груз наших отношений. Это нечестно по отношению к нам обоим.
Я никого не виню. Просто мне нужно двигаться дальше.
С уважением, Лена»
Через месяц Оля встретила брата у киоска. Он выглядел небритым и потерянным — не трагично, просто пусто, как человек, который заблудился в знакомом районе.
— Хватит, — сказала она жёстко. — Мама права. Хватит быть чьим-то эхо. Иди к врачу. К любому. Начни хоть что-то делать самостоятельно и прекрати пить.
Он кивнул, но на следующей неделе опять сорвался. Галина Петровна выдержала два запоя и выставила его окончательно.
— Я тебя люблю, — сказала твёрдо. — Поэтому и выгоняю. Хватит вешать на женщин свои проблемы.
***
Рита сидела в своей однокомнатной квартире, методично отсчитывая дозу антидепрессанта. Белые таблетки растворялись на языке горьким привкусом разочарования. Телефон лежал рядом, экран мерцал уведомлениями — старые переписки, которые она перечитывала с болезненным упорством. То взрывалась злостью на собственную наивность, то смеялась над своими же иллюзиями — горький, надрывный смех.
За последнюю неделю её пригласили на три собеседования. Каждое превращалось в фиаско: она не могла сдержать язвительности, сыпала едкими замечаниями о «корпоративной культуре» и «псевдопрофессионализме». Потом добиралась домой и изнемогала от собственной агрессии, от этого внутреннего яда, который отравлял всё вокруг.
Оля пыталась поддерживать связь — присылала осторожные сообщения, делилась новостями. Рита отвечала односложно, без прежней искренности и тепла. Роль страдающей подруги исчерпала себя, аплодисментов больше не было.
А в другой части города Лена обустраивала свою квартиру. На подоконнике красовались жёлтые хризантемы в простой стеклянной вазе — никакого показного изящества, просто живые цветы для живого дома. На кухонном столе разложились листки с записями: мамины предпочтения в еде, Дашины аллергии, список продуктов для семейного обеда.
Сестра явилась с целым арсеналом: разноцветные шарики, форма для суфле и неиссякаемый энтузиазм.
— Без театральности, — предупредила Лена, завязывая фартук. — Обычный семейный стол, близкие люди. Никаких постановочных сцен.
— Поддерживаю, — Даша развязала пакет. — Мама заказала «оливье», но категорически без колбасы. Осилим?
— Сложно, но сделаем.
Они принялись за готовку: шинковали огурцы, спорили о количестве укропа, выбирали музыку для фона. Даша откопала старый альбом с семейными фотографиями — молодая Нина Ивановна в клетчатом сарафане, с длинной косой, смотрела с карточки удивлённо, словно сама не верила в ту, прежнюю себя.
Лена улавливала простые, настоящие звуки: шелест фотографий, постукивание Дашиных каблуков по паркету, короткие «ага» и «угу» в ответ на её предложения. Эта тишина была иной — не гнетущей, а рабочей, наполненной жизнью.
Звонок в дверь возвестил о приходе мамы. Нина Ивановна стояла на пороге с небольшим свёртком и привычной фразой «заскочила на минутку» — что обычно означало многочасовые беседы.
— Девочки, — произнесла она, окидывая взглядом обновлённое жилище. — Здесь так… искренне получилось.
— Искренне — это когда не нужно оправдывать каждый свой выбор, — Лена расправила края скатерти. — Располагайся, мама.
Зажгли свечи на торте, неумело пропели «С днём рождения», смеялись, когда Даша сорвалась на высокой ноте. Нина Ивановна морщилась от приторного крема, но съела целую ложку — «для вас стараюсь».
Лена вдруг осознала нечто важное: в этой комнате нет фальшивых интонаций, нет надуманных конфликтов, которые нужно разыгрывать для невидимых зрителей. Есть стол, семья и её собственный голос — целый, неделимый, принадлежащий только ей.
Провожая маму к лифту, Лена случайно поймала своё отражение в зеркале: спокойное, собранное лицо без масок. Не сказочная принцесса, не страдалица, не героиня чужих историй — просто женщина, которая захлопнула дверь в прошлое и распахнула окно в будущее.
И это оказалось тем самым счастьем, которому не нужны свидетели.
