Деревню Горушки, затерянную среди полей и перелесков, обычно окутывала сонная тишина, нарушаемая лишь мычанием коров да скрипом колодезных журавлей. Но в этот августовский день она гудела, как растревоженный улей. Причиной всеобщего переполоха был местный кузнец, Григорий, или просто Гриша, как его звали все от мала до велика.
Гриша запил. Это случалось крайне редко, не чаще раза в год, но уж если случалось, то, по меткому выражению местных старух, «прячутся даже куры». Григорий, человек исполинской силы и обычно молчаливого, сосредоточенного нрава, в пьяном угаре превращался в неуправляемую стихию, и его буйство становилось настоящим бедствием для всей округи.
Эпицентром этого бедствия сегодня стал единственный на всю деревню магазин. Гриша, покачиваясь, но твердо стоя на ногах, колотил могучим кулаком в хлипкую дверь. Он требовал, чтобы продавщица Валентина, забаррикадировавшаяся внутри, немедленно открыла и продала ему еще водки.
— Валя, открой, по-хорошему прошу! — ревел он, и от его голоса дрожали стекла в окнах.
— Не открою, Гриша! Иди домой, проспись! — доносился из-за двери испуганный, но непреклонный женский голос.
Отказ привел кузнеца в неописуемую ярость. Он отошел от магазина, огляделся мутным взглядом, словно выбирая, на чем бы выместить злость, и остановил свой выбор на столбе, к которому были приделаны ворота магазина. Обхватив его могучими, похожими на корни дуба руками, он напрягся, и под нечеловеческим усилием столб поддался и с треском вышел из земли. Толпа зевак, до этого с безопасного расстояния наблюдавшая за представлением, в ужасе отшатнулась.
Именно в этот момент к площади, с трудом волоча две тяжелые дорожные сумки, подошла молодая, хрупкая девушка. Её тонкое пальто было расстегнуто, а на бледном лице читалась усталость от долгой дороги. Это была Марина Сергеевна, новая учительница иностранного языка, только что прибывшая по распределению. Она остановилась, и её большие серые глаза с испуганным удивлением уставились на разъяренного гиганта с вырванным столбом в руках.
К месту событий, задыхаясь от бега, спешил участковый Степан. Невысокий, но крепко сбитый, он старался держаться уверенно, хотя в глубине души побаивался Гришу. У них были давние счеты: несколько лет назад Степан ухаживал за сестрой Гриши, но тот посчитал его недостойной партией и недвусмысленно дал это понять. С тех пор между ними висела глухая неприязнь.
— Григорий, а ну прекрати безобразие! — крикнул участковый, стараясь придать голосу максимум служебной строгости.
Марина, немного оправившись от первого шока, повернулась к стоявшему рядом морщинистому старику в выцветшей кепке.
— Простите, что здесь происходит? — тихо спросила она, не отрывая взгляда от буяна.
— Да это Гришка наш, кузнец, — добродушно, будто о погоде, ответил дед, оказавшийся Петровичем. — Замечательный человек, душа-парень, и кузнец отменный, руки золотые. Только вот раз в год бес в него вселяется. Видать, тоска заела. Он ведь один живет, бобылем.
Гриша тем временем, словно не слыша никого, двинулся прямо на участкового, угрожающе поигрывая вырванным столбом, как тростинкой. Степан побледнел и инстинктивно положил руку на кобуру. В толпе испуганно ахнули, женщины запричитали, но никто не решался сделать и шага вперед.
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Марина Сергеевна, чье лицо вспыхнуло от возмущения при виде этой сцены — толпа взрослых мужчин, испуганно наблюдающая, как один человек терроризирует другого, — бросила свои сумки на пыльную землю и решительно шагнула вперед. Она встала прямо на пути у Гриши, который как раз замахивался своим импровизированным оружием на участкового.
— Прекратите!
Голос её прозвучал не громко, но так властно и неожиданно, что Гриша замер. Он с огромным усилием остановил свой замах, столб застыл в сантиметрах от её головы. Кузнец смотрел на неё сверху вниз, и в его помутневших от алкоголя глазах мелькнула растерянность.
— Что вы себе позволяете, молодой человек? — строго, тоном, которым отчитывают провинившегося ученика, произнесла Марина. — Немедленно прекратите этот спектакль и идите домой. Вам нужно проспаться, а не пугать порядочных людей. Марш домой!
К абсолютному, гробовому изумлению всей деревни, Гриша опустил столб. Тот с глухим стуком упал на землю. Кузнец постоял еще мгновение, глядя на эту хрупкую девушку, потом мотнул головой, развернулся и, ни слова не говоря, побрел в сторону своей улицы.
— Ну, девка, ты даешь! — восхищенно протянул Петрович, подбирая её брошенные сумки. — Вот это характер! Тебя бы к нам в председатели, а не в учителя! Мигом бы порядок навела!
Старик вызвался проводить её до правления, где сонный председатель выдал ей ключи от учительского дома. Следующие два дня Марина посвятила генеральной уборке. Дом оказался старым и до крайности запущенным, но она, радуясь, что приехала за неделю до начала учебного года и у неё есть время освоиться, с энтузиазмом принялась за дело. Она отмывала вековую грязь с полов, скоблила окна, выносила мусор, оставшийся от прежних жильцов, и с каждым часом дом становился светлее и уютнее.
На третий день, приведя жильё в относительный порядок, она отправилась в тот самый магазин за продуктами. Внутри, прислонившись к прилавку, стояла местная «красавица» Надежда, или просто Надька, подруга продавщицы Валентины. Надька была девушкой видной, с ярким макияжем и вызывающей манерой держаться. Она окинула Марину с ног до головы долгим, оценивающим и откровенно враждебным взглядом. Марина сделала вид, что не заметила, молча купила всё необходимое и вышла на улицу.
Едва она сделала несколько шагов, как кто-то без слов выхватил у неё из рук тяжелую авоську. Марина испуганно обернулась и замерла. Перед ней стоял протрезвевший и мрачный, как туча, Гриша. Он не смотрел на неё, взгляд его был устремлен куда-то в сторону. Он просто взял сумку и пошел рядом.
Они не успели отойти и десяти шагов, как их догнала выскочившая из магазина Надька.
— Гришенька, а Гриш! Пойдем сегодня в кино? Говорят, комедию индийскую привезли, с песнями! — пропела она, пытаясь заглянуть ему в лицо и демонстративно игнорируя Марину.
— Не пойду, — холодно и глухо, как удар молота о наковальню, отрезал он, даже не повернув головы. Он продолжал шагать рядом с Мариной, глядя прямо перед собой. Надька осталась стоять посреди дороги, и её красивое лицо исказилось от злости и унижения.
В полном, гнетущем молчании они дошли до учительского дома. Гриша поставил сумку на крыльцо, затем его взгляд скользнул по заросшему по пояс бурьяном двору. Он нахмурился, задержал взгляд на облупившейся краске на окнах, развернулся и так же молча, не проронив ни слова, ушел. Марина растерянно смотрела ему вслед, не зная, что и думать.
На следующее утро её разбудил незнакомый, но на удивление умиротворяющий звук — «вжик, вжик». Она подошла к окну и замерла от изумления. Во дворе, с могучим голым торсом, блестевшим от капелек пота на утреннем солнце, стоял Гриша. В его руках легко и ритмично ходила острая коса, срезая густой бурьян. К тому времени, как Марина успела умыться и одеться, весь двор был аккуратно выкошен. Он подошел к крыльцу.
— Пить, — коротко бросил он, вытирая пот со лба.
Марина, спохватившись, вынесла ему большую кружку холодного яблочного компота. Он выпил её залпом, одним движением вытер губы тыльной стороной ладони, вернул ей пустую кружку и произнес одно только слово:
— Вкусно.
Позже, когда он ушел, Марина вышла во двор, пытаясь сгрести тяжелую, влажную траву в кучу. В этот момент у забора, как тень, нарисовалась Надька. Она лениво щелкала семечки, сплевывая шелуху на землю и насмешливо глядя на неумелые попытки Марины.
— Ишь ты, белоручка городская, — протянула она с издевкой. — Работать не обучена, а на чужих мужиков заглядываться — это мы мигом.
Она перебросила ноги через низкий забор и решительно направилась к Марине.
— Ты чего к Гришке моему клеишься, а? Думаешь, раз учительница, так тебе всё можно?
С этими словами она подскочила к Марине, схватила её за волосы и с силой дернула.
— Я тебе покажу, как мужиков уводить, подстилка столичная! — шипела она, таская испуганную и плачущую Марину по свежескошенной траве.
Избитая, униженная, с царапинами на лице и в разорванном платье, Марина заперлась в своем доме. Она упала на кровать и горько, безутешно зарыдала. Вся её решимость, вся её наивная вера в «сеяние разумного, доброго, вечного» разбилась о жестокую деревенскую реальность.
Она не сможет здесь жить, не сможет каждое утро идти в школу мимо этих злых, насмешливых лиц. Решение пришло мгновенно, твердое и окончательное — утром же она уедет. Обратно в город, в свою маленькую, но безопасную квартиру. Сквозь слезы она начала доставать из шкафа свои вещи и бросать их в дорожные сумки.
Вечером Гриша, как обычно, работал в своей кузнице. Мерные удары молота, шипение раскаленного металла, опускаемого в воду, — этот мир был ему понятен и привычен. Он как раз заканчивал ковать сложный узор для ограды, когда в освещенном горном проеме появились силуэты деревенских мальчишек. Заикаясь от волнения, они выпалили новость: Надька избила новую учительницу прямо у неё во дворе, таскала за волосы.
Рука Гриши, державшая тяжелый молот, замерла в воздухе. Он медленно опустил его на наковальню. Лицо его, обычно спокойное или мрачное, медленно начало наливаться темной, багровой краской. Он ничего не сказал. Он просто обошел наковальню, молча взял с верстака тяжелый железный засов, которым на ночь запирал ворота кузницы, и вышел на улицу. Его тяжелая, размеренная и оттого еще более страшная походка не оставляла сомнений в его намерениях. Он направлялся к дому Надьки.
Старики, сидевшие на завалинке у соседнего дома, видевшие эту молчаливую сцену, разом замолчали. Петрович, тот самый дед, всё понял. «Быть большой беде», — прошептал он и, кряхтя, поднялся. Он знал, что Гриша в своей холодной, трезвой ярости страшнее, чем в пьяном угаре. Он не будет кричать — он просто снесет дверь, а потом разнесет и весь дом.
Петрович побежал так быстро, как только могли его старые ноги, к дому учительницы. Он отчаянно забарабанил в дверь.
— Марина Сергеевна! Голубушка, откройте! Беда! Гришка наш… он Надькин дом разносить пошел! С засовом пошел! Его ж посадят теперь, надолго! Без вас добром это не кончится, только вы его и можете остановить!
— Это не мое дело! Оставьте меня в покое! — крикнула Марина из-за двери, утирая злые слезы. — Я все равно завтра уезжаю!
— Дочка, милая, одумайся! — не унимался Петрович, колотя в дверь. — Пропадет ведь мужик из-за глупости! Он же из-за тебя пошел! Понял, что она тебя обидела! Кроме тебя, его никто в целом свете не остановит! Ты же смогла один раз! Спаси его от тюрьмы, Христом-богом молю!
Слова старика ударили её, как пощечина. Нормально, да? На неё напали, а она ещё и виновата?
Но если глупого мужика посадят… Она представила его могучую фигуру за решеткой, и сердце её сжалось от странной, неожиданной жалости. С тяжелым вздохом она распахнула дверь и, не переодеваясь, не обращая внимания на свой растрепанный вид, бросилась бежать в темноту, в сторону дома Надьки.
Ей снова удалось совершить невозможное. Она подбежала как раз в тот момент, когда Гриша уже замахнулся засовом, чтобы вышибить дверь, из-за которой доносились испуганные визги Надьки. Что она ему кричала, какие слова нашла в тот миг, Марина и сама потом не помнила. Но силой своего отчаянного голоса, своей непонятной власти над этим человеком она и во второй раз сумела остановить его.
Этот её поступок, совершенный ради него, когда она сама была обижена и унижена, окончательно растопил сердце сурового кузнеца. Он опустил засов, обернулся и посмотрел на неё. В свете луны он видел её растрепанные волосы, заплаканные глаза, и в его душе что-то перевернулось.
Он смотрел на эту маленькую, хрупкую женщину, которая бесстрашно бросалась его спасать, и понимал, что больше не сможет без неё жить. С того самого вечера Гриша больше никогда в жизни не прикоснулся к спиртному. Вся его нерастраченная сила, вся ярость и тоска теперь были направлены на одно — на созидание и на любовь к своей неожиданной спасительнице.
Прошло два года. На окраине Горушек, на высоком берегу речки, вырос новый дом. Большой, бревенчатый, светлый — лучший во всей деревне. Гриша заканчивал последние штрихи — устанавливал на крыльцо резные перила. А во дворе, под раскидистой ивой, уже стояла изящная кованая беседка, сплетенная из металла его умелыми руками как подарок жене.
Марина Сергеевна временно оставила работу в школе, уйдя в декретный отпуск. Она полюбила эту деревню, этих людей, и уже не представляла себе другой жизни. Вскоре у них родился сын, крепкий и здоровый мальчик, точная копия отца. Гриша, держа крошечный сверток на своих огромных, мозолистых руках, не мог сдержать слез и все повторял жене, что боится умереть от такого простого, оглушительного счастья.
Так бывший буян и пьяница, гроза всей округи, превратился в самого заботливого мужа и примерного отца. А хрупкая городская учительница, приехавшая в глушь в поисках работы, нашла здесь нечто неизмеримо большее — свое счастье и свою судьбу, сумев укротить дикого «медведя» и разглядеть за его суровой внешностью доброе, сильное и верное сердце.
