— Где деньги из шкатулки?
Голос прозвучал так тихо и ровно, что Антон не сразу оторвался от экрана. Там, в ярком, пульсирующем мире, его герой как раз сокрушал очередного монстра. Щелчки мыши были быстрыми и азартными. Он был поглощён процессом, раздражённый тем, что его вырвали из потока в самый ответственный момент. Он даже не повернул головы.
— Даш, ты чего? Я что, спрашивать тебя должен был? Я взял немного, там на расходы надо было, потом положу.
Он сказал это небрежно, бросив слова за спину, как бросают ненужную вещь. Он ждал, что она сейчас уйдёт, возможно, что-то проворчит себе под нос, как делала обычно, когда была чем-то недовольна. Но она не уходила. Тишина за его спиной стала плотной, тяжёлой, как мокрое одеяло. Щелчки мыши прекратились. Звуки виртуальной битвы, доносившиеся из колонок, вдруг показались оглушительно глупыми и неуместными. Антон медленно повернулся в кресле.
Дарья стояла посреди комнаты. Она не сняла пальто, только бросила ключи на тумбочку. Они ударились о дерево с одним сухим, резким стуком. Её лицо было лишено всякой краски, словно кто-то взял ластик и стёр с него и румянец, и усталость, и все привычные эмоции, оставив лишь пустую, белую маску.
— Непредвиденные расходы сегодня приходили ко мне в офис, — произнесла она тем же безжизненным голосом.
Антон застыл. Его мозг отчаянно пытался обработать эту фразу, но она никак не укладывалась в привычную картину мира. Какие расходы? Какой офис? Он смотрел на неё, и на его лице растерянность медленно сменялась дурным предчувствием, холодком, поползшим по спине.
— Что? Не может этого быть! Что ты выдумываешь?
— Двое. Очень вежливые, — она сделала шаг вперёд, и он инстинктивно вжался в кресло. — Они не представились. Просто спросили, в каком я отделе, и дождались меня у лифта. Поинтересовались, почему Антон Сергеевич не выходит на связь. И очень убедительно попросили передать тебе привет. И напомнить про долг. Сумму они тоже назвали. Она в точности совпадает с той, что пропала из шкатулки за последний месяц.
Он вскочил. Теперь его лицо было таким же белым, как и её, но на его лице был написан животный, первобытный ужас. Весь его напускной апломб, вся его игровая удаль слетели в один миг, обнажив жалкое, испуганное существо.
— Дашенька, это… это ошибка! Я всё объясню! Я всё верну, клянусь! Мне просто… мне просто не повезло! Я хотел как лучше, хотел приумножить, сделать нам подарок!
Он шагнул к ней, протягивая руки, пытаясь схватить её за плечи, заискивающе заглядывая в глаза. Но она отстранилась от его прикосновения так резко, словно обожглась. В этот момент она смотрела на него, но видела не своего мужа, не близкого человека. Она видела чужого, мелкого, лживого воришку, который не только украл её деньги, но и впустил в её жизнь, в её безопасный мир, какую-то липкую, уличную грязь.
Не говоря больше ни слова, она развернулась и прошла к шкафу в прихожей. Порывшись на верхней полке, она достала оттуда пустой, смятый полиэтиленовый пакет с выцветшим логотипом какого-то супермаркета. Тот самый пакет, с которым он когда-то пришёл к ней. С единственной сменой белья и зубной щёткой. Она вернулась в комнату и с размаху бросила этот пакет на стол рядом с его ноутбуком. Он упал с тихим, жалким шелестом.
— Вот твоё имущество. Ровно в девять вечера я меняю замки. Если на столе не будет всей суммы, которую ты украл, до последней копейки, значит, твои вещи останутся здесь. А ты — нет.
Она посмотрела на часы на стене, а затем снова на него. Её взгляд был холодным и твёрдым, как сталь. В нём не было ни ненависти, ни обиды. Только окончательный, бесповоротный приговор.
— Время пошло.
Пластиковый пакет на столе был не просто пакетом. Он был символом, материальным воплощением его ничтожества. Он лежал там, смятый и пустой, как напоминание о том, с чем он вошёл в эту жизнь, и с чем ему предлагают из неё выйти. Несколько секунд Антон просто смотрел на него, и в его голове не было ни одной мысли. Только гул, как от высоковольтной линии. Затем инстинкт самосохранения, дикий и животный, ударил разрядом тока. Он рванулся к телефону, лежавшему рядом с ноутбуком.
Его пальцы, только что ловко порхавшие по клавиатуре в виртуальном бою, теперь стали неуклюжими и непослушными. Он несколько раз промахнулся, пытаясь разблокировать экран. Наконец, список контактов открылся. Кому? Кому звонить? Его мозг лихорадочно перебирал имена. Серёга. Точно, Серёга. Они вместе начинали, он должен понять.
Гудки в трубке казались вечностью. Дарья в это время бесшумно прошла мимо него, зашла в кладовку и вернулась с флаконом полироли и мягкой тряпкой. Она не смотрела в его сторону. Она подошла к книжному шкафу и начала методично, круговыми движениями протирать пыль с тёмных деревянных полок.
— Алло, — раздался в трубке сонный голос.
— Серёга! Здорово! Слушай, брат, выручай! — затараторил Антон, понизив голос до заговорщицкого шёпота. — Мне срочно нужны деньги, очень срочно! Я в такой засаде, ты не представляешь! Я всё отдам, с процентами, через неделю-две!
На том конце провода помолчали. Антон слышал, как Серёга шумно вздохнул.
— Опять, что ли? Тох, я же тебе говорил, завязывай. Это яма. Денег нет. Сам на мели сижу. Давай, бывай.
Короткие гудки. Антон опустил телефон, глядя на него с тупым недоумением. Как? Серёга, его «кореш», с которым они просаживали ночи напролёт, просто его слил. В это время Дарья, закончив с одной полкой, перешла к другой. Её движения были плавными, почти медитативными. Она не торопилась. Она наслаждалась процессом, наводя порядок в своём мире, из которого методично вычищала грязь.
Следующий звонок был Игорю, бывшему коллеге. Более солидному, семейному. Ответ был предсказуем, но от этого не менее болезненным.
— Антон, привет. Слушай, я бы рад, но у меня ипотека, ребёнок в платную школу пошёл… Ты же понимаешь. Жена бюджет расписала до копейки. Я не могу, извини.
Он даже не стал дослушивать и сбросил вызов. Паника сменялась холодным отчаянием. Он окинул взглядом комнату, словно ища в ней спасение, и его взгляд снова наткнулся на Дарью. Она теперь полировала поверхность журнального столика, того самого, на котором стоял его ноутбук и лежал проклятый пакет. Она делала это с какой-то отстранённой тщательностью, заставляя тёмное дерево блестеть. Запах лимонной полироли наполнил комнату, смешиваясь с запахом его страха.
Он чувствовал себя загнанным зверем в клетке, а она была спокойным, безразличным смотрителем. Её молчание и это демонстративное наведение порядка давили на него сильнее любых криков и упрёков. Он понял, что звонить бесполезно. Никто не даст ему денег. Все мосты были сожжены давно, он просто не хотел этого замечать. И тогда, в этом тупике, его мозг нашёл единственный оставшийся выход. Атаковать.
Он медленно опустился на диван. Вся его суетливая энергия иссякла. Он поднял на неё глаза, и в них уже не было страха. Была вязкая, расчётливая обида.
— Тебе нравится, да? — спросил он тихо, но так, чтобы она услышала.
Дарья остановилась и посмотрела на него поверх стола.
— Нравится смотреть, как я унижаюсь? Как мечусь тут, как крыса в банке? Ты ведь этого и добивалась. Тебе никогда не нравилось, что я живу не по твоим правилам. Что я рискую, что я пытаюсь вырваться из этого болота.
Он видел, что она слушает, и это придавало ему сил. Он перешёл в наступление, используя последнее оружие, которое у него было, — их общее прошлое.
— А как же всё, что было? Ты забыла? Забыла, как мы начинали? Как ты говорила, что мы всегда будем вместе, что бы ни случилось? Или это всё были просто слова? Это и есть твоё «что бы ни случилось»? Просто выставить за дверь с пакетом, как собаку? Ты даже не хочешь меня выслушать, помочь. Ты просто вынесла приговор и наслаждаешься казнью. Какая же ты… бессердечная.
— Помочь тебе? — она произнесла это слово так, будто пробовала на вкус что-то чужеродное и неприятное.
Дарья медленно положила тряпку и флакон с полиролью на столик. Она не бросила их, а именно положила — аккуратно, выверенным движением, словно завершая некий важный ритуал. Затем она обошла стол и села в кресло напротив него. Вся её показная занятость исчезла. Теперь она была здесь, с ним, вся, без остатка. И в её взгляде не было ничего, кроме холодной, препарирующей ясности.
— Ты хочешь поговорить о том, как мы начинали? Хорошо. Давай поговорим. Давай вспомним твой первый гениальный проект, «революционный каршеринг для пригорода». Помнишь? Ты тогда взял деньги у моего отца, клялся ему, что это «золотая жила». Купил на них самый дорогой ноутбук, «чтобы работать было удобнее». А весь твой бизнес-план уместился на трёх страницах блокнота, после чего ты просто заявил, что «рынок не готов к таким инновациям». Деньги отцу, разумеется, возвращала я. Из своей зарплаты. По частям. Полгода.
Антон дёрнулся, словно от удара. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но она не дала ему вставить ни слова, продолжая тем же ровным, убийственным тоном.
— Или, может, вспомним твою блестящую карьеру в логистической компании? Ты ходил гоголем, рассказывал всем, что вот-вот станешь начальником отдела. Что ты единственный, кто там что-то понимает. А потом тебя уволили. Знаешь за что, Антон? Не за проваленный проект, не за ошибку. Тебя уволили за то, что ты три недели подряд не мог заставить себя заполнять ежедневные отчёты. Простая, тупая, монотонная работа оказалась для твоего великого ума непосильной задачей. И мне снова пришлось звонить. Унижаться перед твоим начальником, выдумывать историю про твою больную мать, чтобы тебе хотя бы запись в трудовой не испортили. Ты это помнишь?
Её слова не были обвинением. Это был протокол. Сухой перечень фактов, каждый из которых был гвоздём, вбиваемым в его раздутое самомнение. Он съёжился на диване, его попытка вызвать жалость обернулась против него, превратившись в публичную порку.
— А наши деньги на отпуск? Те, что мы год откладывали, чтобы поехать к морю. Куда они делись, Антон? Ты сказал мне, что вложил их в «перспективные акции», что через месяц мы полетим не в Турцию, а на Мальдивы. А через неделю оказалось, что твои «акции» — это какой-то мутный сайт, который просто исчез. И мы снова никуда не поехали. А ты просто сказал «ну, не повезло, с кем не бывает».
Она наклонилась к нему через стол, и её глаза превратились в две ледяные точки.
— Так вот, слушай меня внимательно. Ты не рискуешь, Антон. Рискуют бизнесмены, которые ставят на кон своё имущество. Рискуют альпинисты, которые лезут на гору. А ты не рискуешь. Ты просто воруешь и врёшь. Ты не пытаешься «вырваться из болота». Ты и есть это болото. Вязкое, лживое и засасывающее всё вокруг. Вся твоя жизнь — это не борьба, а сплошное уклонение от любой ответственности. От любой настоящей, взрослой работы. Так что не надо мне рассказывать про наше прошлое. Я его помню лучше тебя. Я его оплатила. Своими деньгами, своими нервами и своим унижением.
Он молчал, раздавленный. Её слова попали точно в цель, разрушив тот выдуманный образ, которым он прикрывался все эти годы. И когда щит из самооправданий рухнул, наружу вырвалось то, что было под ним: чистая, концентрированная злоба.
— Да пошла ты, — прошипел он, и его лицо исказилось. — Бухгалтерша! Ты просто счётная машинка, а не женщина! Тебе никогда и не нужен был живой человек! Тебе нужен был просто ещё один актив в твоей идеально просчитанной жизни! Квартира, работа, ручной мужик под боком! Ты ничего не понимаешь ни в мечте, ни в риске! Ты просто боишься жить! Прячешься за своими цифрами и отчётами!
Он вскочил, его глаза горели ненавистью.
— Думаешь, я не видел, как ты на меня смотрела? Как на комнатное растение! Полить, переставить, подстричь. Тебе просто нужен был кто-то, чтобы было не так страшно одной в пустой квартире засыпать. Удобный, домашний… Ручной. А как только твоя игрушка сломалась и потребовала починки — ты её просто выбрасываешь! Меркантильная, пустая кукла!
Его оскорбления повисли в воздухе, как едкий дым. Но они не достигли цели. Дарья смотрела на него так же, как смотрела бы на испортившийся бытовой прибор: с досадой, но без личных эмоций. Она не стала ни опровергать, ни защищаться. Она просто ждала. Эта тишина, наступившая после его крика, была хуже любого ответа. В ней его злоба утонула, не найдя отклика, захлебнулась собственной желчью. Он тяжело дышал, стоя посреди комнаты, а она просто сидела в кресле, идеально прямая, и смотрела на него.
Единственным звуком в квартире было тиканье больших настенных часов. Раньше Антон никогда не замечал его, но теперь каждый щелчок секундной стрелки отдавался у него в голове ударом маленького молоточка. Тик. Ещё одна секунда его прежней жизни сгорела. Так. Ещё одна. Тик-так. Тик-так. Этот безжалостный, монотонный ритм отмерял не время. Он отмерял его агонию. Он посмотрел на циферблат. Без пяти девять.
Пять минут. Что можно сделать за пять минут? Он оглядел комнату, ища спасения. Но комната была чужой. Все эти вещи — диван, на котором он сидел, кресло, в котором сидела она, шкаф, который она только что полировала — всё это было её. Куплено на её деньги, выбрано по её вкусу. Он был здесь лишь временным жильцем, гостем, чей визит подошёл к концу. Его взгляд упал на смятый пакет на столе. Его имущество. Он вдруг понял с абсолютной, леденящей ясностью, что это не блеф. Это не истерика. Это приговор.
Тик-так. Стрелка неумолимо ползла к двенадцати. Он сделал последнюю, отчаянную попытку. Шагнул к ней, упал на колени перед её креслом.
— Даша… Дашенька, умоляю… Не надо… Я всё понял. Я исправлюсь, я найду работу, две работы! Я всё верну, до копейки! Только не выгоняй, прошу тебя… Ну дай мне один шанс… Последний…
Он пытался взять её руки, но она убрала их, положив себе на колени. Она смотрела на него сверху вниз, на его униженную позу, на его дрожащие губы, и в её глазах не было ни капли жалости. Только холодное, отстранённое любопытство, с каким энтомолог разглядывает насекомое.
И тут часы начали бить. Не мелодично, не мягко. Девять сухих, отчётливых ударов. Бом… Бом… Бом… Каждый удар был как выстрел. На последнем ударе Антон замер, всё ещё стоя на коленях. Всё. Время вышло.
Дарья медленно встала. Она не смотрела на него. Она обошла его, как обходят препятствие на дороге. Подошла к столику, где лежал её телефон. Антон следил за каждым её движением, не в силах пошевелиться. Он видел, как она взяла аппарат, как её палец скользнул по экрану, выбирая номер из списка контактов. Она поднесла телефон к уху. Он всё ещё надеялся. Может, она звонит матери? Подруге? Может, это ещё не конец?
— Здравствуйте, — произнесла она в трубку ровным, деловым тоном. — Это по поводу замены замков. Да, адрес тот же. Мастер может выезжать. Ждём.
Она завершила вызов и положила телефон на стол. Только после этого она повернулась и посмотрела на него, на жалкую, съёжившуюся фигуру на полу. И тогда она произнесла ту самую фразу. Не кричала. Она сказала это тихо, почти шёпотом, но каждое слово впивалось в него, как осколок льда.
— Мне плевать, где и как ты найдёшь эти деньги, но всё, что ты забрал из моих накоплений за этот месяц, чтобы к вечеру было дома! Или же ты вылетишь из этой квартиры точно так же, как и пришёл сюда, с тем же пакетиком вещей! Понял меня?!
Она замолчала, давая словам впитаться. А потом, не говоря больше ничего, просто подняла руку и указала пальцем на входную дверь. Это был не жест. Это был конец. Окончательный и бесповоротный…
