Странная штука — тишина в квартире, когда на улице дождь. Капли тихо постукивают по подоконнику, скользят по стеклу, как слёзы, а ты сидишь на старом диване с вязаным пледом на плечах и думаешь: когда хруст стекла стал громче хруста сердца?
Меня зовут Лариса. Вчера мне исполнилось пятьдесят восемь, и, если честно, этот день был тихим, как тот самый дождь за окном.
Муж пришёл поздно, принёс торт из ближайшего супермаркета, искоса улыбнулся:
— Поздравляю… Прости, задержался на работе.
Работа, работа… Да кто же ему поверит? У Сергея уже три месяца лёгкий запах дорогого парфюма, хотя раньше он даже одеколоном пользовался от случая к случаю.
Телефон — под подушку. Разговоры — шёпотом на балконе, будто соседи в десяти метрах подслушивают. Ну и главное: глаза.
Взгляд у людей, которые что-то скрывают, особенный, знаешь? Он всегда тычет взглядом мимо тебя, будто ищет спасательную верёвку.
Всё это я терпела. «Может, кризис. Может, еще что-то». Кому хочется признавать, что прожитые годы можно вдруг перечеркнуть одним чужим лицом? Мужей у подруг уводили, но чтобы такое со мной… Думала: пройдёт.
— Ма, ты почему такая грустная? — позвонила дочь Ленка вечером.— Я же к тебе завтра заеду!
— Всё хорошо… — соврала я. Всегда проще обливать душу кипятком, чем вываливать своё горе на детей.
Прошла неделя после дня рождения. Я проснулась, когда Серёжа уже хлопал дверью. Мне даже показалось — он специально стучит громче, чтобы не услышать меня.
Пошла делать себе кофе, машинально потянула руку к тумбочке, чтобы взять банковскую карту… и не нашла её на привычном месте. Посмотрела в сумочке, шкафу, даже на кухне под банкой с печеньем. Нет.
Таблетки для сердца нашла, а вот карту — нет.
— Ты, наверное, сама куда-то закатила, — сказал муж, когда наконец вернулся.— Посмотри под пледом на диване!
Но больше он не смотрел на меня — опять: нос в телевизор.
В тот вечер, пока он громко храпел на диване, я зашла в приложение на телефоне — не очень-то и хотела, но надо же узнать…
Знаешь, сколько денег там было на счету? Тысяча рублей с копейками. И это всё, что осталось из наших скромных сбережений!
Всю ночь провела почти без сна. В голове судорожно мелькали цифры и воспоминания: как мы копили на машину, как мечтали поехать в санаторий, как даже сыну помогали на ипотеку — вместе.
А теперь «вместе» щёлкнуло, как выключатель, и остались мы по разные стороны света.
Была одна женщина на работе, Таисия Ивановна, всегда говорила: «Если муж стал себя странно вести — жди беды, Лариска.»
Вот и пришла, бедушка. Одна, ненакрашенная, с трясущимися руками, но — пришла. Обидно было до слёз. Значит, всё: больше я не жена, а так, страховка на чёрный день?
— Лар, ну ты чего загрустила так? — позвонила утром соседка Нина, тёща местных сплетен.— Мы вчера с Ленкой в аптеку заходили, видели твоего-то Серёжу с блондинкой молодой. Думали, что это дочка, а она ему — «Серёженька…»
Я слушала, уши ледяные, сердце — будто кто в рукавицу набил снегу и приложил к груди. Всё, не удержать, не сдержать… Обманул! Обобрал!
Нет, плакать я не стала. Слёзы — это для тех, кто не надеется на себя. Я всю жизнь себя оберегала и теперь решила: не дамсь. Поднялась, умылась, посмотрела на себя в зеркало: «Ну что, Лариса, покажем молодым, кто тут лиса?»
Первым делом позвонила дочери. По голосу она поняла — что-то не так, но я не стала говорить прямо:
— Леночка, наш папа деньги со счета снял…
— Все?!
— Почти. Там на хлеб и молоко осталось.
Ленка долго молчала, потом сказала:
— Мам, звони в банк, ищи документы. Папа должен тебе объяснить!
Вечером муж пришёл чуть раньше. Видно было, что суетится, то доски пол поднимает, то телевизор на глушняк ставит. Я тихо сказала:
— Мне в банке позвонили, Серёж. Сказали, что со счета деньги сняли. Почему ты не посоветовался со мной?
Он резко дернулся:
— Ты что, мне не доверяешь? Я… вложил. В хорошее дело!
Видела бы ты его лицо. Краснеет, как подросток…
— Вложил во «вторую молодость», да, Серёж? — сказала я спокойно, будто чай просила подать.
На секунду наступила такая тишина, будто даже стенные часы испугались.
— Ты о чём?!
— О блондинке, с которой тебя видела вся наша улица, — продолжала я.— Деньги с общего счета тоже ей «вложил»?
Он опустил голову.
Минуту молчал, потом пробормотал:
— Пойми, мне скучно, я старый уже, ты вся в себе… А она молодая, смеётся, слушает…
Вот тут мне вдруг стало… не жалко. Только удивительно: сколько можно любить себя, чтоб предавать других ради пары новых ощущений?
— Серёж… Ну что же ты…
Он вдруг сел на стул, голову руками закрыл. Я понимала: ему стыдно, но назад путь не построить — мост сгорел.
На следующее утро я отправилась в банк. Девчонки-операционистки посочувствовали:
— Ох, женщина, да это почти мошенничество! Вас предупредить должны были…
Попросила выписку. Тут-то и вскрылась вся история: снятие всей суммы одним махом — в нашем банке по доверенности.
Доверенность, выписанная на супруга… и всё, как по закону.
Вышла на улицу, вдохнула поглубже. Хорошо, что осень — можно спрятать покрасневшие от злости глаза под шарфом.
Дома перебрала бумаги. Паспорта, свидетельства, какие-то старые заверенные доверенности. Нашла и то, что хранилось давно, ещё с тех пор, как мы вместе оформляли квартиру.
И тут меня осенило.
«Если он играет шито-крыто, я сыграю тоньше». Не зря же я всю жизнь бухгалтером проработала!
Вечером Серёжа пришёл домой тихий, почти незаметный. Глаза по сторонам, руки беспокойно мнут пакет с хлебом.
Этот взгляд, как у школьника, что двойку прячет, — до боли знаком. Когда-то ради него я готова была горы свернуть…
Но теперь горы рухнули. И мне предстояло разобраться: что делать дальше — устраивать грандиозный скандал, плакать навзрыд или действовать спокойно, с достоинством.
Я накрыла на стол. Картошку пожарила, любимый его салат с луком. Даже подогрела компот — как в добрые времена. Он сел напротив, ссутулился. Молча ел, почти не глядя.
— Серёжа, — начала я после паузы, стараясь говорить ровно, почти шёпотом, чтоб не дрожать,— я подумала… Мы же с тобой не чужие… тридцать три года вместе. Знаю тебя, как себя.
Он отвёл глаза, заёрзал на стуле:
— Лар… мне очень стыдно. Я… не думал, что так выйдет. Я просто хотел почувствовать себя нужным. А эта Светка… Она такая яркая, смеётся… Я глупый, прости…
Слова царапали — особенно «прости». За что? За годы, за нажитое, за моё доверие?
— Ты всегда был умным, Серёж. Не делай вид, будто не знал, чем это кончится. Люди всегда всё чувствуют… даже если молчат.
Помолчали. Ноги затекли, в груди словно ком.
И тут мне вдруг стало ясно — я не хочу быть жертвой. Ни за что. Даже если осталась ни с чем.
— Я схожу к нотариусу, Серёжа, — сказала я.— Нам нужно решить, как всё разделить. По-честному. И ещё… я хочу, чтобы ты кое-что мне объяснил: Ты больше меня не любишь?
Он опешил, замолчал, потом заглянул мне в глаза:
— Я… не знаю, Лара. Я просто запутался. Всё смолоду — ни о чём думать не надо. Я не хотел тебя… терять.
Вот ведь ирония. Хотел не терять — теряет всё. Я вдруг посмотрела на него по-новому — как на ребёнка, подросшего, но всё ещё путающегося в взрослых чувствах.
— Серёж… Честность — единственное, что у нас осталось. Даже если нам больше нечего делить, не делай вид, будто мы чужие.
Он кивнул. Тихо, сжав губы. Впервые за долгое время он показался мне маленьким, стареющим, уставшим.
И всё же — родным.
В ту ночь я впервые заплакала по-настоящему. Не от обиды, нет… От облегчения. Потому что, что бы ни случилось дальше, я знала: слёзы эти — не прощание, а освобождение.
Утро наступило неспешно, с мягким светом, который осторожно прокрался сквозь шторы.
На кухне пахло кофе и чем-то привычным, родным. Я долго смотрела в окно, где застыли воробьи, будто и для них начался новый день, полный перемен.
Серёжа вышел из спальни неуверенной походкой. Остановился в дверях, будто боялся нарушить хрупкое утреннее молчание.
— Привет, — тихо.
— Привет. Кофе будешь?
Он кивнул. Сел напротив, поотвык от этих спокойных, простых разговоров. Видно — ищет слова.
— Лара… Я думал всю ночь. Думал, что всё, что делал — глупо. Я растерялся, прости меня…
Я вздохнула. Так много всего перепуталось внутри: жалость, нежность, усталость, даже— какая-то странная легкость. Не злость, не обида, а свобода. Может, со временем она принесёт покой?
— Ты не обязан извиняться вечно, Серёжа. Просто… нужно начать жить честно. Для себя. Для других. Иначе, опять наступим на те же грабли.
Он смотрел на меня долго, как на женщину, которую заново увидел. Не любовницу — не обиженную жену, а ту, с кем прожил тридцать с лишним лет. Родного, с чужой стороны.
— Я хочу остаться. Если ты пустишь…
Я не знала, что ответить. Ведь не просто всё забыть. И не нужно.
— Я подумаю, Серёж, — ответила я по-честному.— Ты пока поживи у мамы. Я… я тоже попробую на себя посмотреть. Не как на “чью-то жену”, а просто — на себя.
Он встал, помолчал, подошёл. Хотел обнять — но я шагнула в сторону. Ещё рано.
— Спасибо тебе… За всё, — только и вымолвил.
А потом долго собирался, собирал свои рубашки в мешок, гремел вешалками. Вот и всё? Нет— не всё. Я смотрела, как он выходит, и понимала: впереди новая жизнь. Может, без него. Может, и с ним — но уже иначе.
Я ещё долго после закрытой двери стояла у окна, ощупывала пальцами чашку, прислушивалась к своим мыслям. Было странно спокойно. Обидно? — нет. Страшно? — да, немного… Но свободно.
Глупая Светка пусть радуется… Пока не поймёт, как быстро чужое счастье становится бременем. А я? Я выбрала для себя быть честной. Перед собой — хоть раз в жизни.
— Лара, ты ведь всегда справлялась… — тихонько сказала я себе. — И сейчас справишься.
В кухне запахло весной.
