Дисплей мигал синим светом, отбрасывая тени на стену. Илья держал устройство, словно оружие, а его пальцы нервно скользили по экрану.
— Убери это, — Анна стояла у окна, спиной к нему. — Немедленно.
— Отвечай прямо: это Олег? Сколько встреч у тебя с ним было?
— Документы, — голос её оставался ровным. — Деловые бумаги. Больше ничего. Ты просто не хочешь понимать.
— Думаешь, я идиот? — Илья шагнул ближе. — Видел всё у «Ракеты». Делаешь из меня посмешище!
— Ты сам превращаешь себя в посмешище.
— Тогда не рыдай, когда заберу у тебя крышу над головой.
— Попытайся. На этот раз перегнёшь палку.
Анна терпеть не могла ночные вызовы с чужих номеров: обычно это означало его контроль — где находится, с кем общается, почему опоздала на двадцать три минуты. Илья превращал домашний чай в следственный эксперимент, а собственный взгляд — в инструмент слежки. Он часто упоминал «правдивость», но носил запасной телефон в кармане.
В понедельник Анна покинула станцию «Площадь Свободы» и направилась к «Ракете» — укрыться от порывов ветра и поставить подписи на документах. На столе, рядом с сахарницей, лежала узкая папка. Её доставил Олег — бывший возлюбленный, человек из общего прошлого и незакрытого банковского обязательства по музыкальному делу. Пять лет назад они расстались шумно и бесповоротно, но финансовые узы остались. Теперь Олег собрал справки: нашёл покупателя на инструменты, а деньги хотел направить на закрытие долга, для чего требовалась её подпись.
— Ты по-прежнему предпочитаешь капучино без сахара, — произнёс Олег, улыбаясь криво.
— По-прежнему, — откликнулась она, касаясь папки ладонью. — Давай быстро оформим и разойдёмся. Не хочу лишних объяснений.
— Понимаю. Моя вина, что затягивал.
Они поставили подписи. Олег не вспоминал минувшее, не просил второго шанса, не касался её рук. Он лишь поинтересовался, всё ли благополучно. Анна кивнула и направилась к выходу — именно тогда за стеклом мелькнула тень.
Снаружи, за белым отблеском неоновой вывески, на мгновение промелькнул знакомый силуэт — узкий плащ, покатые плечи. Илья? Дрожь в животе заставила пальцы похолодеть. Она выдохнула, запретила себе оборачиваться и побежала к остановке, отправив краткое «Буду к девяти».
В девять двадцать дверь хлопнула, как орудийный залп. Илья вошёл в пальто без шарфа, с глазами цвета полыни, молча бросил на стол её фотографии: она и Олег у стеклянной стойки, её рука над бумагами, её губы приоткрыты в разговоре.
— Что означает это? — спросил он.
Анна сглотнула. Снимки были сделаны с улицы, сквозь дождевые капли на стекле.
— Документооборот. Кредитные обязательства. Тебя же не волнуют чужие долги, верно?
— Бывший — это чужой? Издеваешься?
— Я сама себе мать, сама себе сестра, сама себе супруга. И я не твоя собственность.
Он долго молчал. Затем произнёс ледяным тоном:
— Завтра продолжим разговор.
***
Утром Анна связалась с Мариной — соседкой по лестничной площадке, бывшей однокурсницей, женщиной, умевшей держать спину прямо.
— Он нас заметил, — шептала Анна в трубку, прикрывая губы полотенцем. — Фотографии. Он… словно шпионил.
— Словно? — Марина усмехнулась. — Стоит купить в азербайджанской лавочке свежий базилик — и ты узнаешь о своём местоположении больше, чем предполагала. Послушай, Ань, ты осматривала сумку?
— Что именно?
— Сумку. Карман куртки. Обувь. Он мог подложить трекер. Такие круглые устройства.
Анна беспокойно вытряхнула содержимое сумки. В подкладке, под молнией, обнаружился беловатый кружок, похожий на бесполезную монету.
— Чёрт… — она выдохнула.
— Именно. Сохрани. Это улика.
— Марин, ты как следователь.
— Я как человек, уже проходивший через развод. Тебе нужен Пётр.
Пётр был братом Анны. Высокий, нескладный, он стал правоведом, чтобы однажды помочь назвать события их настоящими именами. Узнав про трекер, он приехал через час.
— Не выбрасывай, — сказал он, разглядывая кружок, — сфотографируй, затем заверни в фольгу. И да, Ань, не оставайся с ним наедине в коридоре.
— Он резкий, но не…
— Никаких «но». Когда человек шпионит и собирает фотографии, он выстраивает план. Мы должны построить свой.
Марина извлекла из сумки два миниатюрных записывающих устройства.
— Будешь носить. Оба. Один — в левой перчатке, второй — в бюстгальтере. Да, смейся. Потом поблагодаришь.
Анна не смеялась. Она глотала тревогу, как нерастворимую пилюлю.
***
Через день Илья исчез на «планёрку», которая обычно затягивалась до позднего вечера. Анна осталась дома с книгой, но строчки расплывались. На журнальном столике лежал чек из бара «Восьмёрка» — он выпал из Ильиной куртки утром. В строке «Бармен» значилось имя «Светлана». В телефоне Ильи, который он оставлял заряжаться на кухне, Светлана не числилась, зато был контакт «Ремонт котлов» с сердечком.
Марина пришла к восьми, как обещала.
— Прогуляемся, — сказала она. — По дворам. Потренируемся.
Они прошли квартал и остановились у «Восьмёрки». За стеклом было тепло и липко. На стойке стояли рюмки, стекло блестело сладко, а за стойкой, наклонившись, смеялась женщина с белыми зубами и тёплыми глазами — Светлана. Рядом с ней, слишком близко, стоял Илья. Он о чём-то говорил, водя пальцем по её запястью, затем наклонился, и Светлана не оттолкнула.
Марина уже снимала на телефон.
— Держи руку ровно, — шепнула Анна сама себе. — Ровно.
Илья и Светлана вышли в курительную зону. Марина обошла здание и заняла позицию у вентиляции; звук шёл, как из раковины. Диктофон ловил слова.
— Ты моя единственная, — сказал Илья, смешно и горько, — с ней не так, совсем не так.
— Успокойся, — ответила Светлана, — я не люблю мораль. Ты разберись там у себя.
— Разберусь, снесу всё к чертям, лишь бы ты была рядом.
— Не сносить, а оплатить сможешь? — тихо спросила она. — Моя аренда выросла.
— Оплачу, — сказал он быстро. — Мне премию обещали. Давай уйдём отсюда. Ко мне нельзя, к тебе…
— Ко мне сегодня поздно можно, — Светлана качнула ногой.
Анна зажмурилась. Слёзы не шли, всё было сухо и ровно, как стекло на морозе. Она просто записывала. Она просто фиксировала, как он называл «единственной» женщину с чужими ключами, как обещал «снести», как щедро говорил о премии, которой у него не было.
— Уходим, — сказала Марина. — Хватит.
***
Он пришёл в половине одиннадцатого — аромат чужих духов не пытался прятать. Скинул ботинки, посмотрел в потолок, потом на неё.
— И как прошёл твой вечер? — спросил с улыбкой, в которой было много зубов.
Анна подумала о «Восьмёрке», о курительной зоне, о слове «единственная», о Марининых пальцах на телефоне.
— Нормально, — сказала она. — А у тебя?
— Великолепно. Работа кипит. Встретился с подрядчиком. Взяли ещё один объект.
— «Ремонт котлов» с сердечком?
— Что?
Она положила на стол чек, потом белую метку, завёрнутую в фольгу.
— Это наш «объект», Илюша? А это — наш «подрядчик»?
— Ты… —его голос изменился, — ты следила?
— Я? Смешно. Это ты умеешь следить. Илья, я тебя записала у бара. И там ты говорил слишком много для человека, который любит «правдивость».
Его глаза на секунду стали пустыми.
— Это ты меня довела, — заявил он, опять собираясь в кулак. — Сначала с бывшим, потом…
— С бывшим я закрывала кредит. С твоей «единственной» ты открывал новый. Мы квиты?
— Мы не квиты. Ты меня провоцируешь. Ты пошла туда специально, чтобы я увидел, чтобы…
— Я даже не знала, что ты подсматриваешь, — сухо сказала Анна. — Илья, хватит. Ты сам это сделал. Ты сам за мной следил и сам завёл любовницу.
Он шагнул ближе, рука дёрнулась. Анна включила диктофон поближе к груди и громко сказала:
— Не трогай меня. Здесь Марина. И сейчас придёт Пётр.
Илья застыл. Он не любил Петра — тот, хоть и молчаливый, был, как бетонная плита.
В дверь позвонили, ключ повернулся в замке и Марина вошла без стука.
— Вот и мы, — сказала она. — Смотри, какие у нас пальчики чистые.
Пётр появился следом, держа в руке папку.
— Илья, — спокойно сказал он, — завтра мы с Анной подаём заявление. Квартира куплена на её деньги до брака. Автомобиль оформлен на вас обоих, но есть переводы на посторонний счёт — как я понимаю, Светланы. Это растрату мы тоже приложим. А сейчас — отойди.
Илья смотрел на них, как на чужаков в собственном доме.
— Вы сговорились. Все.
— Нет, — сказала Анна, — ты нас сговорил. Своими делами.
***
Зал номер семь на третьем этаже районного суда никогда не отличался роскошью. Побеленные стены, деревянные скамьи, высокие окна без штор — всё здесь дышало казённой простотой. Но сегодня эта простота казалась особенно пронзительной, словно она намеренно обнажала все человеческие страсти, оставляя их без прикрас.
Судья Елена Викторовна — женщина лет пятидесяти с короткой седеющей стрижкой — просматривала материалы дела. Её взгляд был спокоен и ясен, как у человека, который за годы работы перевидал множество семейных драм и научился отделять эмоции от фактов.
Марина устроилась на последней скамье, старательно кутаясь в клетчатый шарф. Ей было неловко находиться здесь — она пришла исключительно из солидарности с подругой детства, но теперь ощущала себя свидетелем чужой боли. Олег расположился в первом ряду, слегка сгорбившись под тяжестью обстоятельств. Его присутствие здесь было вынужденным — втянутый в чужой конфликт против воли, он теперь должен был публично отчитываться за поступки, которые казались ему естественными ещё несколько месяцев назад.
Светлана появилась последней. Она вошла в элегантном тёмно-синем пальто с песцовым воротником, держась прямо. В её движениях читалась уверенность человека, который точно знает свою роль в происходящем спектакле.
— Истец, — произнесла судья, открывая заседание, — прошу уточнить исковые требования.
Пётр Александрович поднялся со своего места. Адвокат средних лет, он отличался редким качеством — умением говорить о самых болезненных вещах сухим, почти медицинским языком.
— Расторжение брака, раздел совместно нажитого имущества. Квартира по адресу Зелёная улица, дом восемь — собственность истца, приобретена до заключения брака, о чём свидетельствуют документы. Автомобиль — подлежит разделу в равных долях. Истребование денежных средств, переведённых со счёта супругов третьим лицам без согласия истца. Также прошу установить ограничение в контактах до окончания судебного процесса в связи с поступающими угрозами.
— Какие ещё угрозы? — раздался насмешливый голос Ильи. — Ваша честь, перед вами разыгрывается настоящая мелодрама. Моя жена тайно встречалась с бывшим мужем. Вот фотографии! Я застал их в кафе. Она нарушила супружескую верность.
— Материалы приобщаем к делу, — кивнула судья.
Олег медленно встал. В его движениях читалась усталость человека, которому надоело объясняться.
— Извините, — начал он, — мы действительно встречались несколько раз. Исключительно для решения деловых вопросов. Вот наша переписка с банковскими служащими, договор на продажу технического оборудования, документы об оплате. Признаю свою вину в том, что когда-то вовлёк Анну Сергеевну в эту историю, сейчас мы окончательно закрываем все финансовые обязательства. Между нами не было никакой физической близости. Администрация кафе может предоставить записи с камер наблюдения. Я не питаю враждебности к Анне Сергеевне.
Судья кивнула и сделала пометку в документах. Затем обратилась к Илье:
— Ответчик, прокомментируйте, пожалуйста, регулярные денежные переводы на банковскую карту гражданки Светланы К., которые по времени совпадают с вашими рабочими командировками.
Светлана даже не моргнула.
— Илья мне помогал. Добровольно. Я никого не принуждала.
— Я мужчина, — громко заявил Илья, — я имею право…
— Безусловно, вы имеете право оказывать материальную помощь, — спокойно перебила его судья, — однако не из семейного бюджета без ведома супруги. Аудиозапись из бара приобщаем к материалам дела, хотя о личных отношениях говорить не станем. Речь идёт о финансовых средствах, которые вы вывели из семьи. Что касается угроз — вот аудиозапись. «Я всё здесь разнесу к чёрту». Вы подтверждаете подлинность?
Илья сглотнул. У него не нашлось слов, которыми можно было бы заделать образовавшуюся брешь в защите. Он взглянул на Анну — она сидела спокойно и прямо, словно медитировала. Пётр Александрович не позволял себе торжествующих улыбок; его лицо оставалось спокойным. Марина держала мобильный телефон, но не снимала — лишь нервно поглаживала большим пальцем края защитного чехла.
— Решение суда объявлю через неделю, — сказала судья.
***
За эту неделю Илья сумел окончательно растратить остатки собственного достоинства. Он приходил к бару «Восьмёрка», когда заведение было закрыто, стучал в двери, трезвонил, названивал Светлане.
— Открой же! — кричал он в пустоту. — Я ради тебя на всё пошёл!
Но дверь так и не открылась — за ней шелестели тряпки уборщицы, бормотал включённый телевизор. Светлана прислала сообщение: «Перестань звонить. Я работаю. У меня своя жизнь». Он вышел на улицу и опустился на бетонный парапетик у входа. Снег садился на ресницы, за воротник сыпались ледяные крошки. Он достал второй мобильный, нашёл контакт «Ремонт котлов» — псевдоним, под которым была записана Светлана. В переписке пусто. Звонок — «Абонент недоступен». Затем набрал номер Анны. «Абонент ограничил приём входящих вызовов». Илья запустил телефон в ближайший сугроб, затем вытащил — экран покрылся синими трещинами.
На работе дела также покатились под откос. Коллега, которому он доверял секреты, переслал письмо: «В связи с освещением ситуации в медиа…» — выяснилось, что кто-то опубликовал аудиозапись его обещаний «всё разнести». Не Марина — у неё хватило деликатности. Но интернет не знает пощады. Премиальные выплаты, на которые он рассчитывал, сначала сократили, затем руководство предложило уйти «по взаимному согласию». Он намеревался вести себя с достоинством, но нижняя губа предательски дрожала. Он поставил подпись, забрал картонную коробку с личными вещами — плюшевого дракона с новогоднего корпоратива, кружку с надписью «Руководитель», фотографию, где Анна смеётся так заразительно, что смех словно выплескивается за края снимка.
В тот же вечер суд огласил решение. Квартира остаётся за Анной. Автомобиль подлежит продаже и разделу в долях, но с учётом незаконно выведенных средств доля Анны увеличивается до практически полной суммы. Возмещение выплат Светлане — частичное, как компенсация необоснованного обогащения. Запрет на контакты — до конца календарного года, за исключением переписки по юридическим вопросам. Судья произнесла мягко:
— Вы оба измучены взаимным недоверием. Однако, Илья Петрович, вы перешли границы разумного.
Он стоял и слушал слова, словно они доносились сквозь толщу воды. Затем бросился к выходу, врезался в стеклянную дверь, оставив на ней жирный отпечаток лба.
Светлана поджидала его на углу здания.
— Ну, как? — поинтересовалась она.
— Да ничего страшного, — он усмехнулся с видом проигравшего игрока. — Всё образуется, поехали ко мне.
— Куда именно? — Светлана приподняла бровь. — К той, которая тебя «всё равно не простит»? Нет уж, Илья. Этот поезд уже ушёл. Я не подписывалась на участие в твоих семейных войнах.
Она удалилась. Илья остался наедине с рюкзаком и опустевшими карманами. На автобусной остановке он не успел поднять руку — водитель не заметил его. Так мелко и болезненно завершаются проигранные партии.
***
Анна и Марина в ту ночь извлекли из серванта хрустальные бокалы и добавили по чайной ложечке коньяка в травяной чай.
— За что выпьем? — поинтересовалась Марина.
— За воздух, — ответила Анна. — Теперь он принадлежит нам.
Олег прислал фотографию документа: «Кредит погашен полностью. Желаю счастья. Без меня». Анна ответила: «Тебе тоже. Без меня». Пётр принёс объёмистый пакет с бумагами, положил его рядом с цветущей азалией на столе.
— Теперь у тебя будет спокойная квартира, — сказал он. — И здоровый сон.
— У меня будет настоящая жизнь, — уточнила Анна.
Она распахнула окно — морозный воздух вошёл, словно долгожданный гость. Мысленно она перечислила имена людей, которые остались рядом: Марина, брат, соседка тётя Нюра, сослуживица Лена. И тех, кто ушёл: Олег — законченная глава. Илья — зачёркнутый, но пока ещё копошащийся где-то внизу, во дворе.
Внизу действительно стоял Илья, прислонившись спиной к ледяной стене подъезда. Он набрал чей-то номер — слушал длинные гудки. Ноги коченели от холода. Прохожие проходили мимо, никто его не узнавал. Он стал бывшим для всех: для жены, для барменши из «Восьмёрки», для работодателя. Он попробовал войти в подъезд, но домофон издал прерывистый писк отказа. Он постучал ладонью в железную дверь, но никто не откликнулся. Только подвальный кот вышел наружу, обнюхал его ботинок и скрылся.
Илья опустился на бетонную ступеньку. Он не плакал — глаза отсырели сами собой. В руках у него был полиэтиленовый пакет с остатками вещей: сорочка, зарядное устройство, папка с ксерокопиями отчётов. Он размышлял о дальнейших действиях, и мысли напоминали пустые стаканы: звенят при прикосновении, а налить в них нечего. Светлана молчала. Приятели «по мужской солидарности» писали скупые «не падай духом», но никто не предлагал ночлега — у всех семьи, у всех диваны заняты постоянными обитателями. Он вспомнил, как говорил Анне: «Выброшу тебя из квартиры». И как самоуверенно звучало это слово, пока не вернулось бумерангом.
Снегопад не прекращался. Он поднял воротник, но это не помогало. Впереди простиралась бесконечная ночь, за ней — утро, которое потребует собирания себя по осколкам: звонок в кадровое агентство о поиске работы, поездка к приятелю на городскую окраину за временной койкой на пару суток. Он понимал, что это не трагедия в духе классической литературы — никто не погиб, никто не надел петлю. Но для него это ощущалось как ежедневная маленькая смерть — существование без того, кого он намеревался удерживать, как собственность.
В окне на четвёртом этаже мигнул свет — последний сигнал старой жизни. Анна выключила лампу, задернула шторы одним решительным движением. Её новый порядок ставился не криком, а тишина, как падающий снег: убрать все напоминания о нём, поменять код замка, поставить чайник на две персоны вместо трёх, позвать Марину на завтрак. Она больше не смотрела вниз, туда, где он мог стоять и ждать. Ничего героического — просто собирала осколки себя и склеивала их в новую мозаику. Её вчерашнее «придётся терпеть» превратилось в сегодняшнее «так надо для меня».
— Так надо, — повторила она вслух, и голос прозвучал увереннее, чем она ожидала.
А внизу, под её окнами, среди притоптанного снега и следов чужих ботинок, Илья понял самое страшное: он останется один. Не на час, не на день — на столько времени, сколько потребуется, чтобы исчерпать весь запас самоуверенности и пустых обещаний. Он хотел набрать её номер, но руки дрожали от холода и от чего-то ещё. Хотел закурить, но в пачке осталась только фольга. Хотел уснуть, но снега вокруг было слишком много, а внутри — слишком мало тепла. И он впервые по-настоящему услышал абсолютную тишину, от которой звенит в ушах и хочется кричать.
Именно эта тишина стала его приговором. Он думал, что накажет её своим равнодушием — и лишился всего сам. Он представлял себя победителем в этой войне — и оказался, как говорят дети в песочнице, «ни с чем». Илья опустил голову и осознал горькую истину: слова, которыми он крал чужую свободу, теперь не открывают ни одной двери, не возвращают ни одного шанса.
Он замёрз до костей и поднялся с лавочки. Пошёл к остановке, оставляя глубокие следы в снегу. И в каждом его шаге звучало наконец-то честное «я виноват». Но это запоздалое «я» ничего не исправляло — только помогало перестать врать самому себе. Он шёл долго, пока рассвет не начал растворять тёмные контуры домов в молочной дымке.
А Анна проснулась ровно в шесть, как всегда в последние недели. Сварила овсяную кашу с изюмом, полила азалию на подоконнике и улыбнулась, когда Марина постучала в дверь тремя короткими ударами — точно так же, как в детстве, когда они жили по соседству и завтракали по очереди то у одной, то у другой.
— Я пойду дальше, — сказала Анна, наливая подруге чай в любимую синюю чашку.
— Пойдёшь, — кивнула Марина, намазывая масло на хлеб. — А он пусть там сидит со своими «единственными» и «незаменимыми».
И мир вокруг шевельнулся, как поверхность озера от лёгкого утреннего ветерка. Анна закрыла дверь за подругой, включила старую пластинку с джазом. Её квартира перестала быть театром ревности, сценой для чужих спектаклей. Теперь она снова стала просто домом — её домом. И этого было более чем достаточно.
Где-то далеко Илья добрался до своей остановки и понял, что идти больше некуда. Он зашел в автобус и посмотрел в окно — там уже светало.
А в доме на четвёртом этаже звучал джаз, пахло корицей, и женщина в тёплом халате поливала цветы, больше не ожидая, что кто-то войдёт без стука и спросит: ты где была, почему опоздала, кому звонила?
