Вечерний воздух был прохладным и влажным, но в салоне дорогого автомобиля пахло раскаленной кожей и дорогим парфюмом Александра. Елена сидела на пассажирском сиденье, сжимая в руках сумочку, и чувствовала, как нарастает необъяснимая тревога. Александр молчал почти всю дорогу, а когда они остановились на пустынной набережной, он повернулся к ней с холодной, хищной усмешкой.
— Ну что, Лена, вот и всё. Наши, так сказать, тусовки окончены, — его голос был до странного ровным, лишённым всяких эмоций.
Елена растерянно моргнула. Она не поняла. Это была какая-то дурацкая, злая шутка. Они ведь только вчера обсуждали, как проведут выходные, он обещал познакомить её со своими друзьями из яхт-клуба.
— Саша, ты о чём? Я не понимаю… Ты шутишь? — её голос дрогнул.
Усмешка на его лице стала шире, но глаза оставались ледяными.
— Какие уж тут шутки. Я что, похож на идиота? — он наклонился к ней ближе, и от его взгляда стало по-настоящему страшно. — Или ты думала, я не пойму, зачем ты всё это устроила? Решила, что если забеременеешь, я тут же побегу с тобой в загс? Наивная.
Мир Елены не просто пошатнулся — он раскололся на тысячи острых осколков, впившихся прямо в сердце. Воздуха не хватало. Обвинение было настолько чудовищным, настолько несправедливым, что она не могла выдавить ни слова.
— Нет… нет, это не так… — наконец прошептала она, и слёзы хлынули из глаз, застилая огни ночного города. — Это случайность… Это… Бог дал малыша, Саша! Как ты можешь так думать?
— Бога сюда не приплетай, — грубо оборвал он её. — С богами разбирайся сама. Я тебе ясно сказал: мне это не нужно.
Он откинулся на спинку сиденья, смерив её презрительным взглядом с головы до ног.
— Ты действительно думала, что я, Александр Воронцов, женюсь на тебе? На серой массе из твоего деревенского болота? Мне не нужен ребёнок от… такой, как ты. Уяснила?
Эти слова были страшнее пощечины. Они убивали, выжигали изнутри всё живое. А он, словно завершая казнь, небрежным жестом достал из бардачка белый конверт и бросил ей на колени.
— Здесь деньги. На аборт и на билет домой, в твою деревню. Чтобы я тебя больше никогда не видел. И не смей мне звонить.
Дверца машины хлопнула. Взвизгнули шины. Через мгновение на набережной остались только гул удаляющегося мотора и Елена — одна, раздавленная, униженная, сжимающая в руках цену предательства.
Время остановилось. Елена сидела на холодной скамейке у набережной, не чувствуя ни пронизывающего ветра, ни озноба, бившего всё тело. Она не плакала — слёзы кончились там, в машине. Внутри была только гулкая, звенящая пустота. Руки сами, словно чужие, вскрыли конверт. Внутри лежала аккуратная пачка новеньких долларовых купюр. Он всё спланировал заранее. Эта мысль резанула по живому с новой силой. Он не сомневался, не колебался. Он просто вычеркнул её из своей жизни, как досадную ошибку, и даже оценил её стоимость в иностранной валюте.
— Девушка, с вами всё в порядке?
Она вздрогнула и подняла голову. Рядом стоял мужчина средних лет в строгом пальто и с портфелем в руках. Его лицо с аккуратной бородкой и в очках с тонкой оправой показалось смутно знакомым. Он смотрел на неё с неподдельным беспокойством.
— Простите, вы ведь Елена? С филологического? Я Николай Иванович, помните, вёл у вас зарубежную литературу в прошлом семестре.
Она не сразу узнала его. Лицо преподавателя, такое привычное за кафедрой, здесь, в полумраке ночной набережной, выглядело иначе. Но его спокойный, участливый голос начал медленно выводить её из оцепенения.
— Николай Иванович… — прошептала она, и губы снова задрожали.
Он мягко опустился на скамейку рядом, но на безопасном расстоянии.
— Я шёл с поздней встречи, смотрю — сидит моя студентка, совсем одна. Уже поздно, метро скоро закроется. Вы ведь на другом конце города живёте, если я не ошибаюсь? Пойдёмте ко мне, я живу здесь, в соседнем доме. Выпьете горячего чаю, согреетесь, а утром решите, что делать. Негоже в таком состоянии оставаться на улице.
У Елены не было ни сил, ни желания спорить, ни даже думать. Она была сломлена, и внезапное участие незнакомого, по сути, человека было похоже на спасательный круг, брошенный утопающему. Она молча кивнула, не в силах произнести ни слова. Он понял её безмолвное согласие, осторожно взял её под локоть и помог подняться. Опираясь на его руку, как на единственную твёрдую опору в рухнувшем мире, Елена послушно пошла за ним в темноту переулка, прочь от места своего унижения.
Квартира Николая Ивановича оказалась полной противоположностью холодному, минималистичному лофту Александра. Здесь царил покой и гармония. Высокие стеллажи с книгами до самого потолка, старинный письменный стол под зелёной лампой, мягкий свет торшера, освещающий уютное кресло и стопку журналов на кофейном столике. Пахло деревом, старыми книгами и заваренным чаем.
— Проходите, не стесняйтесь, — сказал Николай Иванович, помогая ей снять пальто. — У меня тут холостяцкий быт, но я стараюсь поддерживать порядок. Когда в доме уютно, одиночество ощущается не так остро.
Последняя фраза прозвучала так просто и так точно, что задела в душе Елены какую-то новую, ещё не омертвевшую струну. Слёзы, которые, как ей казалось, иссякли навсегда, снова подступили к глазам. Он сделал вид, что не заметил, и молча ушёл на кухню, а вернулся с двумя чашками дымящегося чая с мелиссой.
За этим чаем, в атмосфере тихого, интеллигентного сочувствия, Елена сама не заметила, как рассказала ему всё. Про свою любовь, наивную и слепую, про беременность, про жестокие слова Александра и про конверт с деньгами, который так и лежал в её сумочке, обжигая пальцы. Николай Иванович слушал молча, не перебивая, и в его взгляде не было ни осуждения, ни жалости — только глубокое человеческое понимание.
Когда её сбивчивый рассказ закончился, он мягко сказал:
— Вам нужно отдохнуть. И не только вам, — он тактично кивнул в сторону её живота, впервые прямо обозначив то, что уже понял. — Пойдёте в мою спальню, там свежее бельё. А я устроюсь здесь, в гостиной на диване. Не спорьте, вам сейчас нужен покой.
Утром он встретил её на кухне запахом свежесваренного кофе и омлета. Елена чувствовала себя немного отдохнувшей, но совершенно потерянной. Она не знала, что делать дальше. И тогда Николай Иванович, помешивая ложечкой сахар в своей чашке, сделал ей самое неожиданное предложение в её жизни.
— Елена, я много думал ночью, — начал он спокойно и серьёзно. — У меня есть к вам предложение. Возможно, оно покажется вам странным. Дело в том, что мне предложили возглавить кафедру славистики в одном европейском университете. Это работа моей мечты. Но там есть одно условие, негласное, но важное — они предпочитают семейных сотрудников. Это создаёт образ стабильности и надёжности. А я, как вы понимаете, одинок.
Он сделал паузу, давая ей осмыслить сказанное.
— Я предлагаю вам фиктивный брак. Я дам вашему ребёнку свою фамилию и отчество. Обеспечу вас всем необходимым. Вы сможете спокойно доучиться, родить и вырастить малыша, не думая о деньгах и бытовых проблемах. А через несколько лет, когда всё устроится, мы сможем спокойно развестись, если вы этого захотите. Подумайте. Я не тороплю.
Они провели вместе следующую неделю. Он не давил, не торопил, просто был рядом, окружая её ненавязчивой заботой. Они много гуляли, разговаривали о книгах, о жизни. Елена видела перед собой умного, доброго и невероятно порядочного человека. И она согласилась. Их скромная свадьба прошла почти незаметно. А потом началась жизнь. Фиктивный брак незаметно для них обоих перерос в нечто большее. Уважение превратилось в привязанность, привязанность — в глубокую, спокойную любовь. Через пять лет у них родилась общая дочь, которую назвали Женей. А старший сын, Кирилл Николаевич, рос в атмосфере такой любви и заботы, о какой Елена и мечтать не могла, и считал Николая Ивановича своим единственным, самым лучшим на свете отцом.
Прошло двадцать пять лет. В роскошном кабинете на последнем этаже небоскрёба «Воронцов-Тауэр» сидел его владелец, Александр Игоревич Воронцов. Он давно перестал быть тем смазливым Сашей, предпочитая солидное «Александр Игоревич». Он был баснословно богат, властен и абсолютно одинок. Резкая, режущая боль в животе скрутила его так, что он согнулся пополам, едва не свалившись с кресла из крокодиловой кожи.
Жизнь сложилась так, как он и планировал: деньги, власть, статус. Был и брак — с дочерью нужного партнёра. Брак, который закончился скандальным разводом и оставил после себя только ещё больший цинизм и глухое недоверие к женщинам. Детей в этом союзе не было — не до того. Родители, которых он когда-то уважал и побаивался, несколько лет назад трагически погибли в автокатастрофе, что только усилило его врождённую неприязнь к врачам, которые, по его мнению, «ничего не смогли сделать».
О своей язве он знал давно. Личный врач, дорогой специалист из Швейцарии, уже полгода твердил ему об операции, но Александр лишь отмахивался. Операция — это для слабаков. Это значит признать, что твой организм дал сбой, проявил слабость. Он, Александр Воронцов, не мог себе этого позволить. Он глушил боль дорогими препаратами и продолжал работать в бешеном ритме, заключая сделки на миллионы.
Но сейчас боль была другой. Не той, что можно проигнорировать. Это была агония. Он нащупал на столе кнопку вызова секретаря, но пальцы не слушались. Перед глазами всё плыло. Сквозь мутную пелену он увидел, как в кабинет вбежал его личный врач, которого, видимо, вызвала встревоженная помощница.
— Александр Игоревич! Я же вас предупреждал! — голос доктора звучал где-то далеко. — Прободение! Срочно в больницу! Скорая уже едет. Я договорился, вас примут в лучшей клинике города. Только держитесь!
Последнее, что помнил Александр, — это лица перепуганных врачей скорой помощи и ощущение полного, животного страха перед неотвратимостью происходящего.
Коридоры больницы сливались в одну сплошную белую полосу. Потолочные лампы проносились над головой, как вспышки стробоскопа. Александра в полубессознательном состоянии везли на каталке в операционную. Страх, липкий и холодный, парализовал остатки сознания. Он, никогда не веривший ни в бога, ни в чёрта, сейчас отчаянно пытался вспомнить обрывки какой-то молитвы, которую слышал в детстве от бабушки. «Господи, спаси и сохрани…» — билось в висках.
В предоперационной царила деловитая суета. Маски, халаты, металлический блеск инструментов. Его переложили на холодный операционный стол. Кто-то надевал ему на лицо маску. Сквозь подступающую дурноту он увидел, как к столу подошла ещё одна фигура в синем хирургическом костюме и маске. Женщина. Она поправила лампу над ним, и свет ударил прямо в глаза. На мгновение их взгляды встретились. Он не видел её лица, только глаза. Серые, спокойные, до боли знакомые глаза. И в эту секунду, за миг до того, как наркоз провалил его в чёрную бездну, мозг обожгла одна-единственная мысль: «Елена? Нет… этого не может быть».
Операция была сложной. Ассистент, молодой хирург, с восхищением и трепетом наблюдал за работой Елены Аркадьевны. Она работала как безупречный механизм, как робот-андроид из фантастического фильма. Ни одного лишнего движения, ни одной секунды промедления. Её руки в стерильных перчатках порхали над операционным полем с невероятной точностью.
— Зажим, — её голос был спокоен и ровен, несмотря на критическую ситуацию. — Тампон. Отсос. Ещё один зажим вот сюда. Давление падает, анестезиолог!
Она действовала быстро, жёстко и абсолютно безошибочно. Спустя три часа напряжённой работы она отложила последний инструмент и произнесла:
— Ушивайте.
В ординаторской, сняв маску и шапочку, она выглядела смертельно уставшей. Мокрые пряди волос прилипли ко лбу.
— Елена Аркадьевна, это было виртуозно! — не удержался от комплимента ассистент. — Вы буквально вытащили его с того света. Такой сложный случай.
Елена молча подошла к окну и посмотрела на ночной город. Потом повернулась к коллеге.
— Андрей, у тебя сигареты не найдётся?
Он удивлённо вскинул брови. Все знали, что заведующая хирургическим отделением, профессор Романова, не курит и не терпит курящих. Он молча протянул ей пачку и зажигалку. Она неумело вытащила одну сигарету, поднесла к губам, но не прикурила. Просто держала её в дрожащих пальцах.
— Елена Аркадьевна, что-то случилось?
Она горько усмехнулась, глядя на белую палочку в своей руке.
— Я ненавидела этого человека почти всю свою сознательную жизнь, — тихо, почти шёпотом, произнесла она. — И по всем правилам, по всей врачебной этике, я не имела права его сегодня оперировать.
Придя в себя после операции, Александр первым делом ощутил не боль, а вернувшееся чувство собственного превосходства. Он выжил. А значит, снова всё контролирует. Его первым приказом, отданным хриплым голосом дежурной медсестре, было требование немедленно позвать к нему лечащего врача. Он должен был убедиться, что те глаза, тот взгляд перед наркозом ему не привиделись.
Елена вошла в его отдельную палату класса люкс. Строгий белый халат, волосы собраны в тугой пучок, в руках планшет с историей болезни. На лице — ни тени эмоций, только профессиональная вежливость.
— Добрый день, Александр Игоревич. Как вы себя чувствуете?
Он проигнорировал вопрос. Он смотрел на неё, и его губы тронула слабая, самодовольная улыбка.
— Лена. Значит, я не ошибся. Здравствуй. Я рад тебя видеть, — он намеренно перешёл на «ты», пытаясь сократить дистанцию, вернуть их в то прошлое, которое он так удобно для себя переписал.
— Моё имя — Елена Аркадьевна, я ваш лечащий врач, — холодно поправила она, не отводя взгляда. — Прошу вас соблюдать субординацию.
Но его это только раззадорило. Он был уверен, что это лишь защитная маска.
— Ты замужем? — спросил он прямо, с наглостью человека, привыкшего получать всё, что он хочет. — Неважно. Знай, я всегда добивался своего. И я намерен тебя вернуть. Я исправлю ту давнюю ошибку.
Елена молча сделала пометку в планшете и развернулась к выходу.
— Я зайду на вечерний обход. Постарайтесь больше отдыхать.
С этого дня началась осада. Александр действовал проверенными методами, которые всегда работали с другими женщинами. Каждое утро в кабинет заведующей хирургией доставляли огромный, роскошный букет из самых дорогих цветов с короткой запиской: «От твоего Саши». И каждый день, на глазах у всего отделения, Елена Аркадьевна молча выносила этот букет из своего кабинета и ставила его в вазу на посту медсестёр со словами: «Девочки, это вам, для хорошего настроения». Это было публичное и унизительное поражение, но Александр не сдавался. Он решил, что стены больницы мешают ему. Он дождётся выписки и подкараулит её после работы. Наедине, без свидетелей, он точно сможет сломить её сопротивление. Он был уверен в силе своего обаяния и своих денег.
Вечером в день выписки Александр, чувствуя себя почти полностью оправившимся, ждал её у служебного входа в больницу. Когда Елена в элегантном плаще появилась на крыльце, он шагнул ей навстречу.
— Лена, постой! — он схватил её за руку. Её кожа была тёплой, живой, и это придало ему уверенности. — Нам нужно поговорить. Я был молод и глуп. Я совершил ужасную ошибку, я знаю. Но я всё осознал! Позволь мне всё исправить. Наши чувства… их можно возродить! Я знаю это!
Он говорил страстно, убеждённо, вкладывая в слова весь свой накопленный опыт соблазнения, не понимая, что бьёт мимо цели. Елена пыталась высвободить руку, её лицо было непроницаемым.
И в этот самый момент к крыльцу плавно подкатил дорогой белый внедорожник. Дверь со стороны водителя открылась, и из машины вышел высокий, статный молодой человек в стильном кашемировом пальто. Он был как две капли воды похож на самого Александра двадцать пять лет назад — те же тёмные волосы, тот же уверенный взгляд, та же линия подбородка. Александр замер, невольно ослабив хватку.
Молодой человек подошёл к ним.
— Мам, проблемы? — его голос был спокойным, низким и очень твёрдым. Он вежливо, но решительно отстранил руку Александра от локтя матери. — Папа и Женя уже ждут нас в ресторане, мы опаздываем.
«Мам… папа… Женя…» Эти слова ударили по Александру сильнее, чем скальпель хирурга. Он застыл, как соляной столп, окончательно выпустив руку Елены. Он смотрел на этого юношу, на своего сына, и не мог дышать.
Кирилл усадил мать в машину, заботливо прикрыв за ней дверь. Но перед тем, как сесть за руль самому, он на секунду обернулся к ошеломлённому Александру, который так и остался стоять на тротуаре.
— Я давно знаю, кто вы, — тихо, но отчётливо произнёс Кирилл. В его голосе не было ненависти, только холодная констатация факта. — И я очень вас прошу, не приближайтесь к нашей семье. Никогда. Иначе мне придётся вам помешать.
Он сел в машину, и белый внедорожник бесшумно уехал, растворяясь в огнях вечернего города.
Александр медленно, словно старик, опустился на холодные гранитные ступени больничного крыльца. Он смотрел вслед уехавшему автомобилю. Только что он видел своё счастье. Он видел сына, которого сам отверг, — красивого, умного, уверенного в себе молодого мужчину, который назвал отцом другого. Он видел женщину, которую потерял навсегда, — сильную, состоявшуюся, любимую и любящую. У него были миллиарды на счетах, власть, о которой другие могли только мечтать. Но в этот момент он был абсолютно, сокрушительно пуст. И впервые в жизни ему нечем было заплатить, чтобы вернуть потерянное.
