Дверь в кабинет была приоткрыта. Всего на палец, но этого хватило, чтобы его голос, обычно вкрадчивый и обволакивающий, как теплый плед, донесся до меня сухим, деловым тоном.
— Да, все идет по плану. Врачи говорят, ей осталось недолго.
Я замерла посреди коридора, держа в руке стакан с водой. В другой ладони — две капсулы, которые Серафим Аркадьевич, мой муж, приносил мне дважды в день. «Твои витамины, милая, для сил. Чтобы ты скорее поправилась».
За полгода брака я привыкла к этой ритуальной заботе. Привыкла к слабости, к туману в голове, к тому, что огромный мир сузился до размеров нашей квартиры. Я почти поверила, что тяжело, безнадежно больна.
Но эта фраза, брошенная в телефонную трубку, была лишена даже тени сочувствия. В ней звучал холодный, как сталь, расчет.
Я медленно, на ватных ногах, вернулась в спальню. Руки дрожали. Я подошла к окну, распахнула створку и, не разжимая кулака, выбросила капсулы в густые заросли сирени под окном. Я больше не приму ни одной его таблетки.
Утром он вошел с подносом. Та же улыбка, тот же заботливый взгляд. Но теперь я видела в нем лишь маску, под которой скрывался хищник.
— Доброе утро, моя спящая красавица. Время для лекарства.
Я сглотнула вязкую слюну.
— Я уже выпила, — соврала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Нашла на тумбочке и запила водой. Проснулась рано.
Он нахмурился, всего на секунду. Осмотрел тумбочку, стакан.
— Умница. Заботишься о себе. Это хороший знак.
Весь день я изображала привычную апатию. Но это было мучительно. Тело, лишенное привычной дозы яда, бунтовало.
Меня знобило, голова кружилась, а туман в ней сменялся острыми, болезненными вспышками ясности. Я не просто приходила в себя — я ломалась, как наркоман без дозы.
На следующий день я снова «случайно» выпила таблетки до его прихода. Выбросила их в сирень. Серафим Аркадьевич был явно недоволен.
— Верочка, давай договоримся, что ты будешь ждать меня. Важно принимать их в одно и то же время.
Он стал внимательнее. Чаще заходил в спальню, подолгу сидел у кровати, заглядывал в глаза, будто пытался прочесть там что-то.
— Ты сегодня какая-то бледная, Верочка. И руки холодные. Может, стоит увеличить дозу?
— Не нужно, — прошептала я. — Мне кажется, мне немного лучше.
Это была опасная игра на выживание.
Ночи стали пыткой. Я лежала без сна, притворяясь спящей, и слушала, как он ворочается рядом.
Каждый его вздох отдавался в моей груди ледяным эхом. Однажды ночью он встал и вышел.
Я дождалась, когда скрипнет дверь его кабинета, и тихо, цепляясь за стену, чтобы не упасть от головокружения, последовала за ним.
Он снова говорил по телефону, на этот раз тише, почти шепотом.
— Она что-то подозревает. Отказывается от еды, говорит, нет аппетита. Стала слишком… ясной. Взгляд изменился.
Я прижалась к стене. Сердце колотилось так, что, казалось, он должен его услышать.
— Нужно ускоряться. Я уже договорился с нотариусом. Степан Олегович человек понятливый.
Я объяснил ему, что ты, как лечащий врач, рекомендуешь оформить доверенность, пока она еще хоть что-то соображает. Ее подпись — и все. Состояние Инны Павловны будет моим.
Инна Павловна. Моя мать. Она умерла год назад, оставив мне все. Состояние, которое мой муж теперь считал своим.
Я вернулась в постель за секунду до того, как он вошел. Он наклонился надо мной, и я почувствовала резкий, химический запах, исходивший от его рук. Запах моих «витаминов».
Утром я нашла в себе силы встать и дойти до своей старой гардеробной. Там, в глубине шкафа, стояла моя коллекция — винтажные флаконы из-под духов. Моя единственная страсть до него.
Я взяла в руки тяжелый хрустальный флакон. Запах едва уловимо пробивался даже сквозь притертую пробку. Запах моей прошлой жизни.
— Что ты здесь делаешь? — его голос за спиной заставил меня вздрогнуть. — Тебе нельзя вставать.
Я медленно обернулась.
— Решила вспомнить, чем я пахла, пока не начала пахнуть только больницей и лекарствами.
Он поморщился.
— Глупости. Пылесборники. Кстати, я нашел отличного антиквара. Он даст хорошую цену за все это стекло. Нам сейчас очень нужны деньги на твое лечение.
Он коснулся флакона в моей руке. И в этот момент я поняла. Он не просто хотел моих денег. Он хотел стереть меня, мою личность, мое прошлое.
Я опустила глаза, пряча вспыхнувшую в них ненависть. Я медленно кивнула.
— Хорошо. Продай их, если это нужно.
Его пальцы, сжимавшие флакон, разжались. Он не ожидал такой покорности.
— Вот и умница. Я же забочусь о тебе.
Но я уже знала, что делать. Его самоуверенность станет моей лазейкой.
Через два дня пришел нотариус. Немолодой, лысоватый мужчина с портфелем, от которого пахло нафталином и законом. Звали его Степан Олегович.
Серафим суетился вокруг меня.
— Верочка совсем слаба, Степан Олегович. Но она понимает всю важность момента. Это просто доверенность на управление делами, пока она… болеет.
Нотариус откашлялся и протянул мне бумаги. Я взяла ручку. Моя рука, еще недавно слабая, теперь была наполнена силой. Но я заставила ее дрожать.
Я склонилась над документом. Я вывела первую букву своей фамилии. И тут моя рука дернулась сильнее, как от судороги. Толстая чернильная клякса расползлась по самому важному месту.
— Ох, прости… — пролепетала я. — Рука не слушается.
Лицо Серафима окаменело.
— Ничего страшного, — выдавил он. — Мы можем перепечатать.
Степан Олегович недовольно поджал губы.
— У меня следующая встреча. Но в таком состоянии… вы уверены, что ваша супруга отдает отчет своим действиям?
Это был первый удар по его плану.
— Конечно, уверена! — воскликнул Серафим слишком громко. — Это просто мышечная слабость.
Когда нотариус ушел, маска заботы спала с лица моего мужа. Он схватил меня за плечо.
— Что это было? Ты сделала это нарочно!
— Мне плохо, — прошептала я, и на глаза навернулись настоящие слезы. Слезы ярости и слабости. — Я не контролирую свое тело.
Он отпустил меня, но в его глазах я видела холодную оценку. Он больше мне не верил.
Ночью я не спала. Я ждала. Когда дом погрузился в безмолвие, я встала с постели. Его кабинет.
Моя цель. Ключ от сейфа он носил с собой. Но я знала, что дубликат он прячет в тайнике за книгами.
Я нашла его. Внутри — папки с документами. Мои медицинские карты, выписки со счетов моей матери.
И еще кое-что. Несколько пустых ампул и шприц. И рецептурный бланк с фамилией врача, которого я никогда не видела — доктор Звягинцев А.С. Специализация — психоневрология.
Я сфотографировала все на свой старый телефон, который прятала в коробке с зимней обувью. Это были мои козыри.
На следующий день Серафим был подчеркнуто ласков. Он принес мне завтрак и снова протянул «витамины».
— Выпей, милая. Тебе нужно набраться сил. Завтра снова придет нотариус.
Пока он был на кухне, я спрятала таблетки в карман халата. Мне нужна была одна из них. Для анализа.
Весь день я искала способ связаться с внешним миром. И я вспомнила. Анатолий Дмитриевич. Старый друг моего отца, адвокат. Его номер был в старой записной книжке.
Вечером, когда Серафим уехал, я нашла книжку. Но как позвонить? И тогда мой взгляд упал на мусорные баки.
План созрел мгновенно. Дерзкий, безумный, но единственно возможный.
Я взяла один из пустых флаконов. Вложила внутрь записку с номером Анатолия Дмитриевича и криком о помощи.
Туда же я положила одну из капсул. И маленькую брошь моей матери — единственную вещь, которая имела не только сентиментальную, но и реальную ценность. Это должно было привлечь внимание.
Ночью я пробралась на кухню. Я размахнулась и бросила. Флакон описал дугу и с глухим стуком упал точно в открытый контейнер. Теперь оставалось только ждать.
Следующее утро началось с низкого гула мусоровоза. Серафим стоял у окна в гостиной. Он следил за мной, а я — за ним. Раздался грохот. Мое сердце пропустило удар.
Машина уехала. Все стихло.
— Вставай, — сказал он холодно. — Через час снова придет нотариус. И на этот раз, Верочка, твоя рука дрожать не будет. Я в этом уверен.
Степан Олегович пришел ровно в одиннадцать. Серафим сел напротив, его взгляд был тяжелым. Я взяла ручку. И применила другую тактику. Я медленно поднесла ручку к бумаге, а потом мои глаза расширились от ужаса.
— Там… там лицо… — прошептала я, отдергивая руку. — Оно смотрит на меня из букв. Страшное…
Я начала тяжело дышать, изображая приступ паники.
— Вера, прекрати этот цирк! — прошипел Серафим.
Но нотариус уже вскочил.
— Я не буду в этом участвовать! — отрезал он. — Серафим Аркадьевич, вашей жене требуется не нотариус, а психиатрическая экспертиза! Это противозаконно.
Он выскочил из комнаты. Победа. Еще одна отсрочка.
Серафим молчал. Он смотрел на меня так, словно хотел испепелить.
— Ты думаешь, ты умнее всех? Хорошо. Ты хочешь быть сумасшедшей? Ты ей будешь.
Он втолкнул меня в спальню и запер. Ловушка захлопнулась.
Прошел час, второй. Я сидела на полу, когда в доме зазвонил телефон. Я слышала, как Серафим снял трубку.
А потом до меня донеслись обрывки фраз: «Кто это?.. Какой еще Анатолий Дмитриевич?.. Я не понимаю, о чем вы…»
Серафим бросил трубку. Послышались его быстрые шаги. Он ворвался в комнату.
— Кто такой Анатолий Дмитриевич? — прорычал он. — И почему он спрашивает, готова ли «Синяя птица» к полету? Что это за бред?!
«Синяя птица». Наш код с Анатолием Дмитриевичем. Мое послание дошло.
Я медленно поднялась с пола.
— Я не знаю, о чем ты, — ответила я спокойно. — Может, ты переутомился, Серафим?
Он шагнул ко мне, замахнувшись. Но входную дверь сотряс мощный удар. В дом ворвались люди. Двое в полицейской форме и с ними — Анатолий Дмитриевич.
Серафим застыл.
— Что здесь происходит?
— Происходит спасение человека, — твердо сказал Анатолий Дмитриевич. — Верочка, ты в порядке?
Я кивнула.
— Он держал меня взаперти. Он давал мне какие-то таблетки.
— Это недоразумение! Моя жена… она не в себе!
— Мы как раз и выясним, чем она больна, — сказал Анатолий Дмитриевич, доставая из кармана пакетик с капсулой. — Экспресс-анализ уже сделан. Это сильнодействующий нейролептик.
А у меня на руках заявление, подкрепленное доказательствами ваших финансовых махинаций за последний год. Этого достаточно для ордера.
Маска Серафима окончательно рассыпалась. Его скрутили и вывели. Анатолий Дмитриевич положил мне руку на плечо.
— Все кончено, девочка. У тебя есть фотографии из сейфа?
Я протянула ему свой старый телефон. Мои козыри теперь были на столе.
Эпилог. Шесть месяцев спустя.
Суд над Серафимом и доктором Звягинцевым был негромким, но я настояла на своем присутствии.
Я сидела в первом ряду и смотрела, как мой бывший муж, одетый в казенную робу, пытался изображать то раскаяние, то невменяемость.
Он избегал моего взгляда. Взгляда женщины, которой, по его расчетам, «оставалось недолго». Теперь ему оставалось долго — двенадцать лет в колонии строгого режима. Врач получил восемь.
Дом я продала. Он был слишком хорош, чтобы хранить такие плохие воспоминания. На вырученные деньги я купила небольшую квартиру в центре города. Мне нужен был гул жизни.
Моя коллекция переехала со мной. Теперь она занимала специально сделанные для нее стеллажи.
Я нашла того самого работника коммунальной службы. Его звали Юрий. Молодой парень, который, найдя брошь, отнес ее в полицию, что и стало формальным поводом для начала проверки Анатолием Дмитриевичем.
Я выписала ему чек на сумму, которая покрывала всю его учебу. А еще подарила ему один из флаконов, сказав, что у историй должно быть красивое продолжение.
Я перестала притворяться слабой, чтобы кого-то не обидеть, или слишком сильной, чтобы не показать свою уязвимость. Я просто была.
Иногда по ночам мне все еще снился его голос. Но я научилась просыпаться, подходить к окну и смотреть на огни большого города. Они были настоящими. И я была настоящей.
Однажды вечером мне позвонил Анатолий Дмитриевич.
— Вера, как ты? Я тут подумал… может, сходим куда-нибудь?
Я улыбнулась.
— Спасибо, дядя Толя. Но я сегодня занята.
Я не соврала. На моем столе лежал открытый ноутбук. Я писала статью для небольшого парфюмерного блога.
О том, как ароматы могут стать якорями памяти. Моя первая статья.
За окном сгущались сумерки. Тот самый «синий час». Я не стала открывать флакон.
Мне больше не нужно было вдыхать его аромат, чтобы почувствовать надежду.
Я научилась дышать сама.
