Запах нафталина и старых духов. Я разбирала вещи в шкафу покойной свекрови, Евдокии Сергеевны Воронцовой. Механическая, скорбная работа, способ на время отключить мысли.
Ее зимнее пальто, тяжелое, драповое, с вытертым каракулевым воротником, соскользнуло с вешалки и грузно упало мне под ноги, подняв облачко пыли.
Когда я наклонилась, чтобы поднять его, пальцы нащупали что-то неестественно твердое и прямоугольное за подкладкой, в районе лопатки. Шов в этом месте был грубым, топорщился, явно зашитый второпях неумелой рукой.
Любопытство победило скорбь. Ногтем я подцепила толстую нитку, дернула. Ткань поддалась, и я распорола плотный сатин.
Внутрь проскользнула моя рука. Пальцы наткнулись на маленький, пухлый блокнот в потертом кожаном переплете.
Я села прямо на холодный паркет, среди вороха старой одежды. Открыла его. Почерк был до боли знакомым, но в то же время чужим.
Угловатый, бисерный, торопливый. Почерк моего мужа, Всеволода, но словно искаженный лихорадкой или злобой.
Первая же строчка заставила кровь в жилах превратиться в ледяную крошку. «Сегодня пятый год, как я — это он. Ксения до сих пор ничего не поняла. Старуха тоже не поняла. Она до самой смерти так и не поняла».
Комната качнулась. Я вцепилась в блокнот, чтобы не потерять сознание.
Страница за страницей, я читала о том, как брат-близнец моего мужа, Павел Сергеевич Воронцов, которого все считали сломленным и безвредным пациентом частной клиники, подстроил все.
Он не сбежал. Он обманул врачей, симулируя полное выздоровление, убедив всех в своем раскаянии. Его выписали под ответственность матери за три месяца до того, как все случилось.
Он похитил Всеволода. Пять лет назад. Он вывез его в заброшенный дом в соседней области, который купил на остатки отцовского наследства через подставное лицо.
Там он держал его. Кормил ровно столько, чтобы тот не умер. Не бил. Он ломал его методично, день за днем.
Изучал. Записывал на диктофон его рассказы, выпытывал общие воспоминания, привычки, наши с ним интимные секреты, интонации, любимые фразы.
«Всеволод оказался слабаком. Раскололся за неделю. Рассказал про родинку на ее плече, про дурацкую песню, которую они слушают в машине. Про все. Он плакал и просил отпустить. Я записывал его голос, чтобы научиться плакать так же убедительно».
Свекровь… Евдокия Сергеевна не была слепой. Она замечала странности. В дневнике Павел писал об этом с раздражением. «Старуха вечно лезет со своими вопросами.
«Сева, почему ты перестал пить чай с бергамотом?», «Сева, ты стал какой-то другой». Приходится включать обаяние. Говорить, что повзрослел, изменился на новой работе. Она ведется. Она так хочет в это верить».
Она умерла, так и не узнав, что монстр, которого она боялась в одном сыне, все это время жил в другом, любимом.
В блокноте было все. Расписание. План. Холодный, чудовищный расчет. И животная, всепоглощающая зависть к брату, которому, как он считал, досталось все.
Этот дневник не был ошибкой. Он был трофеем. Нарциссическим памятником своему триумфу.
Я дочитала до конца. Комната поплыла. Воздуха не стало.
Строчка за строчкой я складывала этот кошмарный пазл, и когда последняя деталь встала на место, я поняла — человек, с которым я живу, — чудовище.
Телефон в кармане завибрировал. На экране высветилось «Муж».
— Да? — мой голос был чужим, деревянным.
— Ксюш, ты где? Я дома, приготовил ужин.
Его голос. Такой родной и теперь такой омерзительно фальшивый. Пять лет лжи. Пять лет я спала с ним, говорила с ним, любила его. Любила?
— Я… у мамы. Скоро буду.
— Давай быстрее, — он усмехнулся в трубку. — У меня для тебя сюрприз.
Я сжала блокнот в руке. Он стал моим единственным якорем в рушащемся мире.
Я встала. Спокойно, без единой слезинки.
Теперь я знала, что делать. Идти домой. Улыбаться ему. И ждать.
Нужно было увидеть его глаза. Глаза чудовища, которое украло мою жизнь.
Я приехала через час. Он встретил меня в прихожей, обнял. Я не отстранилась, заставив себя прижаться к нему.
От него пахло дорогим парфюмом, который он начал использовать года три назад. Всеволод таким никогда не пользовался. Как я не замечала?
— Устала? — спросил он, заглядывая мне в лицо.
— Немного. Разбирать вещи — это всегда тяжело.
Он повел меня на кухню. На столе стояли две тарелки с пастой и бутылка вина. Свечи.
— Сюрприз, — он улыбнулся. — Решил устроить романтический вечер.
— Зачем? — спросила я, садясь за стол.
— Просто так. Потому что я тебя люблю.
Он произнес эти слова, и я впервые за пять лет по-настоящему в них вслушалась. Я искала в них брата моего мужа. И нашла.
Я заставила себя взять вилку. Паста казалась на вкус пеплом. Вино — кислотой.
— Очень вкусно, — солгала я, поднимая на него глаза. В полумраке от свечей его лицо казалось почти таким же, как у Всеволода. Почти. Но теперь я видела мелкие, едва уловимые различия. Взгляд был жестче. Улыбка не трогала уголки глаз.
— Я старался, — он отпил вина. — Помнишь, как я готовил тебе такую же пасту на нашем первом свидании?
Он проверял меня. Или просто играл свою роль, наслаждаясь каждым моментом. Дневник не врал — он знал все.
— Конечно, помню. Только там были еще кедровые орешки.
Я бросила наживку. Мелочь. Деталь, которую легко забыть за давностью лет.
Он нахмурился на долю секунды. А потом рассмеялся.
— Точно! Орешки. Совсем из головы вылетело. Но я исправлюсь.
Он встал, подошел ко мне сзади и положил руки мне на плечи. Я вздрогнула от его прикосновения. Он это почувствовал.
— Ты замерзла?
— Нет, все хорошо. Просто задумалась.
Он вернулся на свое место. Игра продолжалась. Я должна была быть безупречной актрисой, чтобы выиграть время. Чтобы спасти Всеволода.
— О чем задумалась? — спросил он, внимательно глядя на меня.
— О твоей маме. Разбирала ее вещи… Столько всего. Нахлынуло.
Это была безопасная тема. Идеальное прикрытие для моего состояния.
— Да, маме было бы тяжело, — сказал он, и в его голосе не было ни капли скорби. Только констатация факта. — Но она до последнего радовалась, что мы вместе. Что у нас все хорошо.
Он снова лгал. Лгал так легко и привычно, что у меня свело скулы.
Мы доели. Он убрал тарелки и снова сел напротив, взяв меня за руку.
— Ксюш, я ведь не просто так этот ужин затеял. Тот сюрприз, о котором я говорил…
Он вытащил из кармана два билета.
— Это в Карелию. Через две недели. Помнишь, ты показывала мне фотографии того домика у озера? Говорила, что хочешь туда сбежать от всех.
Я смотрела на билеты. Моя мечта. Мечта, которой я делилась со своим мужем, Всеволодом, шепотом, поздно ночью. А теперь это чудовище протягивало мне ее на ладони.
Это было слишком. Слишком жестоко. Слишком идеально.
Он хотел украсть не только прошлое, он хотел украсть и наше будущее.
— Я… — я не могла подобрать слов.
— Тебе не нравится? — в его голосе проскользнуло нетерпение. Тень истинного Павла.
— Нравится. Очень. Просто… неожиданно. Спасибо.
Я заставила себя улыбнуться. И в этот момент мой телефон, лежавший на столе, зазвонил. Я сама поставила себе напоминание перед выходом из квартиры свекрови. На экране высветилось «Лена».
Я схватила телефон как утопающий хватается за соломинку.
— Да, Лен? Что? Прямо сейчас? Хорошо, я еду.
Я вскочила. Павел смотрел на меня с нескрываемым раздражением.
— Что случилось?
— У Лены трубу прорвало, она одна, в панике. Просит приехать, помочь. Я должна ехать.
— Вызови ей сантехника, — отрезал он. — У нас вечер.
— Она моя подруга. И она меня просит. Я не могу отказать.
Я смотрела на него в упор, вкладывая в свой взгляд всю твердость, на которую была способна. Он не должен был ничего заподозрить.
Он выдержал мой взгляд, и его лицо снова стало маской заботливого мужа.
— Хорошо. Конечно, поезжай. Только будь осторожна на дороге.
— Буду.
Я схватила сумку, бросив в нее блокнот, и выбежала в прихожую. Пока я натягивала ботинки, он подошел и снова обнял меня.
— Я буду ждать, — прошептал он мне на ухо.
Я кивнула и выскользнула за дверь. Оказавшись на лестничной клетке, я прислонилась к стене, пытаясь отдышаться.
План был безумным. Но другого у меня не было.
Я спустилась к машине. Завела мотор. Но поехала не к Лене.
Я поехала на ту самую дачу, адрес которой был на последней странице проклятого блокнота.
Это было место передержки, как я поняла из записей. Он держал его там первое время, а потом перевез в тот самый дом. Но на даче он бывал. Там были его вещи. Возможно, там было что-то еще.
Дорога заняла почти два часа. Сначала по освещенному шоссе, а потом — поворот на узкую, разбитую дорогу, тонущую в ночном лесу. Фары выхватывали из темноты корявые ветки деревьев, похожие на скрюченные пальцы.
В голове билась одна мысль: «Успеть. Только бы успеть».
Я понятия не имела, что буду делать. Вызвать полицию? Что я им скажу? Что мой муж — не мой муж, а его брат-близнец? Что я нашла дневник в пальто покойной свекрови? Меня примут за сумасшедшую.
Нужно было действовать самой. Найти Всеволода. Увидеть его. И уже потом решать.
Я оставила машину за полкилометра до дачного поселка, съехав на лесную просеку. Дальше пошла пешком, утопая в сырой прошлогодней листве. Воздух был холодным и пах прелью.
Вот и он, их участок. Покосившийся забор, заросший диким виноградом. Старый дом с темными окнами, похожий на спящего зверя. Ни единого огонька.
Я обошла дом по периметру. Все окна были плотно зашторены изнутри. Дверь заперта на тяжелый амбарный замок.
Я вспомнила запись из дневника: «Ключ всегда под старым крыльцом, под третьим камнем слева. Всеволод сам мне показал это место в детстве. Ирония».
Сердце колотилось где-то в горле. Я опустилась на колени, нашарила рукой холодные, склизкие камни под прогнившими досками крыльца. Третий слева. Он поддался. Под ним лежал большой, ржавый ключ.
Замок поддался не сразу, со скрежетом, который показался мне оглушительным в ночной пустоте. Я замерла, вслушиваясь. Ни звука.
Внутри пахло пылью и запустением.
Я включила фонарик на телефоне, и его луч выхватил мебель, укрытую белыми саванами простыней. Гостиная, кухня… Все было таким, каким я его помнила с наших редких визитов сюда много лет назад.
Но что-то было не так. В воздухе витал едва уловимый запах… еды. Не свежей, а застоявшейся. И еще какой-то больничный, лекарственный дух.
Я пошла на этот запах. Он вел к массивной двери в конце коридора. Двери в подвал. На ней висел еще один замок, но уже современный, навесной.
К этому замку ключ не подходил. Я в отчаянии дернула дверь. Она не поддалась. Я посветила фонариком вокруг. Рядом, на гвозде, висела связка старых инструментов. Монтировка.
В тот момент во мне не было страха. Только холодная, звенящая решимость.
Я поддела монтировкой скобу замка. Навалилась всем весом. Дерево затрещало. Еще одно усилие. С оглушительным треском скоба вылетела из прогнившего косяка.
Я распахнула дверь. Вниз вела крутая лестница. Запах оттуда ударил в лицо с новой силой.
— Сева? — прошептала я, и мой шепот утонул в затхлой темноте.
Я начала спускаться, луч фонарика прыгал по каменным стенам. Внизу, в углу подвала, на грязном матрасе кто-то лежал.
Он был худ, оброс густой бородой, волосы спутаны. Одет в какое-то серое тряпье. Он услышал мои шаги и сел, щурясь от света.
Мой фонарик осветил его лицо. И я увидела его глаза. Уставшие, потухшие, но мои. Глаза Всеволода.
— Ксюша? — его голос был хриплым, слабым, словно он не говорил много лет.
Я бросилась к нему, упала на колени. Слезы, которые я сдерживала весь вечер, хлынули потоком. Я обнимала его, боясь поверить.
— Это ты… Ты живой…
Он смотрел на меня как на привидение, трогал мои волосы, лицо.
— Я думал, я сошел с ума… Я думал, ты мне снишься…
— Я здесь. Я нашла тебя. Мы уйдем отсюда.
И в этот самый момент, когда мы оба плакали, не в силах поверить в реальность происходящего, сверху донесся звук.
Звук подъезжающей к дому машины.
Мы замерли. Луч фар скользнул по маленькому окошку под потолком подвала. Мотор затих.
Хлопнула дверца машины. Затем — шаги по гравию. Уверенные, хозяйские шаги.
Павел. Он все понял. Он приехал за мной.
Мы оказались в ловушке.
Всеволод попытался встать. Я помогла ему подняться, чувствуя, как он дрожит от слабости.
— Надо уходить, — прохрипел он.
— Некуда.
Скрипнула входная дверь наверху. Шаги. Медленные, неторопливые. Он не спешил. Он знал, что мы здесь.
— Ксюша! — его голос, такой знакомый и чужой, прозвучал прямо над нами. — Я знаю, что ты здесь. Не будь глупой девочкой.
Всеволод вздрогнул, услышав голос брата. В его глазах мелькнул первобытный ужас.
Я оглядела подвал. Голые стены. Матрас. Пустые консервные банки. И монтировка, которую я выронила у лестницы. Я шагнула и подняла ее. Холодная тяжесть в руке придала мне уверенности.
— Не надо, — прошептал Всеволод. — Он… он не в себе.
Шаги приблизились к двери в подвал. Наступила пауза. Он рассматривал выломанный замок.
— Какая ты нетерпеливая, — сказал он с усмешкой. — А я ведь приготовил ключи. Думал, все будет по-хорошему.
Дверь распахнулась. Он стоял наверху, его силуэт четко вырисовывался на фоне тусклого света из коридора.
Он начал медленно спускаться. В руке он держал не оружие, а свой телефон, подсвечивая себе дорогу.
— Ну, здравствуй, брат, — сказал он, остановившись в паре метров от нас. Его взгляд скользнул по Всеволоду с презрением, а затем остановился на мне. — Я разочарован, Ксения. Я ведь дал тебе идеальную жизнь. Лучшую версию твоего мужа. Разве не так?
— Ты украл его жизнь, — выдохнула я, сжимая монтировку.
— Украл? Я ее улучшил! — он рассмеялся. — Я дал тебе то, чего этот слабак дать не мог. Уверенность. Решительность. Я заключил выгодный контракт, о котором он и мечтать не смел. Я свозил тебя в Италию. Ты была счастлива. Признай.
Всеволод сделал шаг вперед, заслоняя меня.
— Убирайся, Павел.
— О, герой проснулся, — Павел даже не смотрел на него. Все его внимание было приковано ко мне. — Ксюша, выбрось эту железку. Мы поедем домой. Забудем об этом недоразумении. У нас впереди Карелия.
— Никуда мы не поедем. Твоя игра окончена.
— Моя игра? — он сделал шаг к нам. — Моя игра только начинается. Теперь, когда мамы нет, нам никто не помешает. Мы можем продать этот хлам, купить квартиру побольше. У нас будут дети.
От его слов к горлу подступила тошнота. Он говорил о детях…
— Ты болен, — сказал Всеволод.
Именно в этот момент мой телефон, который я сунула в задний карман джинсов, коротко завибрировал. Один раз. Это был условный сигнал.
Перед тем, как выехать из города, я все-таки позвонила Лене. Настоящей Лене. Я не стала рассказывать ей все, чтобы не напугать. Я просто сказала: «Лен, я еду по одному странному делу. Вот адрес. Если я не пришлю тебе плюс в течение трех часов, просто вызови сюда полицию. Скажи, что угодно. Скажи, что слышала крики. Не звони мне, просто вызови».
Три часа истекли десять минут назад. Вибрация означала, что она получила мое сообщение «SOS», которое я отправила, пока пряталась у машины.
Теперь нужно было тянуть время.
— Почему ты это сделал? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Он же твой брат.
Павел посмотрел на Всеволода так, будто видел его впервые.
— Брат? Этот человек получил все, что по праву должно было быть моим. Родительскую любовь. Тебя. Легкую, беззаботную жизнь. А что получил я? Клиники. Таблетки. Вечный шепот за спиной. Я просто восстановил справедливость.
Он не считал себя чудовищем. Он считал себя судьей, который вынес справедливый приговор.
Вдалеке послышался едва уловимый звук. Сначала я подумала, что мне показалось. Но звук становился все громче. Сирена.
Лицо Павла изменилось. Уверенность исчезла, сменившись звериной яростью.
— Это ты, — прошипел он, глядя на меня. — Ты вызвала их.
Он бросился на меня. Всеволод, собрав последние силы, толкнул его в бок. Павел отлетел к стене, но тут же вскочил.
Он был сильнее. Он схватил Всеволода за грудки и ударил. Мой муж упал на матрас.
Павел повернулся ко мне. Его глаза горели.
— Ты все испортила!
Он шагнул ко мне, и я со всего размаха ударила монтировкой. Не целясь. Куда-то в пустоту перед собой.
Он отскочил, но я выиграла секунду. Сирена выла уже совсем близко, где-то на дороге у поселка.
В доме вспыхнул свет. Красные и синие блики заплясали в окошке подвала.
— Полиция! Откройте! — раздался громкий голос снаружи.
Павел замер, глядя на лестницу, как загнанный зверь. Путь наверх был отрезан. Он посмотрел на меня, потом на брата, без сознания лежавшего на матрасе. В его глазах не было раскаяния. Только ненависть.
Он сделал то, чего я не ожидала. Он развернулся и бросился в самый темный угол подвала, где в стене чернел какой-то проем, видимо, старый лаз для коммуникаций. Он протиснулся в него и исчез.
Через мгновение в подвал сбежали двое полицейских. Они увидели меня с монтировкой в руках и лежащего на матрасе Всеволода.
Игра была окончена. Почти.
Эпилог
Прошло полгода. Павла так и не нашли. Лаз в подвале вел в целую сеть старых дренажных тоннелей под всем дачным поселком. Он знал о них с детства. Он просто растворился, исчез, оставив нас жить с осознанием того, что он где-то там.
Дневник стал главным вещественным доказательством. Его изучали следователи, психологи, графологи. Он избавил меня от необходимости доказывать, что я не сошла с ума. Но он не мог стереть пять лет моей жизни.
Первые недели Всеволод провел в больнице. Истощение, атрофия мышц, тяжелейший психологический шок. Я сидела у его кровати часами. Мы почти не говорили. Мы просто привыкали друг к другу заново.
Он был другим. Тот веселый, немного бесшабашный Сева, которого я любила, умер в том подвале.
Этот был молчаливым, замкнутым, с вечной тенью в глубине глаз. Он вздрагивал от громких звуков.
Иногда по ночам он просыпался от кошмаров, но не кричал, а просто тихо плакал, уткнувшись в подушку.
Квартиру, в которой я жила с Павлом, мы продали сразу же, как только Всеволод вышел из больницы.
Мы не могли там находиться. Каждый угол напоминал о лжи. Мы сняли маленькую квартирку на окраине города и начали жить. Не жить, а учиться жить заново.
Самым сложным было привыкнуть к его лицу. Первое время, когда я просыпалась и видела его рядом, меня охватывал ледяной ужас. Я видела Павла. Мне приходилось зажмуриваться, считать до десяти, чтобы вспомнить, что это не он. Это мой муж. Мой настоящий муж.
Мы учились говорить. Оказалось, что за пять лет мир ушел вперед. Появились новые технологии, новые фильмы, новые новости. Всеволод жадно читал, смотрел, пытался наверстать упущенное, но это было все равно что пытаться вскочить в уходящий поезд.
Он был чужим в этом времени.
А я была чужой сама для себя. Я не могла простить себе свою слепоту. Как я могла не заметить? Пять лет.
Психологи говорили, что Павел был гениальным актером, что он вжился в роль, что у меня не было шансов.
Но эти слова не помогали. Ночами я перебирала в памяти разговоры, прикосновения, улыбки — и задыхалась от омерзения к себе.
Однажды вечером он сидел на кухне и смотрел в окно. Я подошла и молча села рядом.
— Я не могу вспомнить вкус твоих сырников, — вдруг сказал он, не поворачивая головы. — Я помню, что любил их. Помню, как ты их готовила. А вкус — не могу. Он… стер.
В его голосе было столько боли, что я не выдержала. Я взяла его руку. Она была тонкой, с выступающими костяшками. Не такой, как у Павла. Рука моего Всеволода.
— Я приготовлю тебе новые. Мы создадим новые воспоминания. Они будут лучше старых.
Он повернулся ко мне. В его глазах стояли слезы.
— Я боюсь, Ксюша. Я боюсь, что он вернется.
— Я тоже боюсь. Но мы вдвоем. Теперь мы всегда будем вдвоем.
Павел не вернулся. Его объявили в федеральный розыск, его фотография висела на всех столбах.
Но он будто испарился. Иногда мне кажется, что я вижу его в толпе — знакомый силуэт, поворот головы. Я замираю, сердце ухает в пятки. Но это всегда оказывается кто-то другой.
Мы не поехали в Карелию. Билеты, купленные Павлом, я сожгла. Но мы начали выезжать за город. Просто бродили по лесу, молчали, держась за руки. Природа лечила. Она не задавала вопросов и не требовала ответов.
Наша любовь не умерла. Она просто изменилась. Стала другой. В ней больше не было легкости и беззаботности.
Она стала тихой, осторожной, выстраданной. Она была похожа на хрупкое деревце, пробившееся сквозь асфальт.
Я не знаю, что будет дальше. Сможем ли мы когда-нибудь до конца излечиться от этого кошмара. Забудется ли когда-нибудь то, что чудовище носило лицо самого любимого человека.
Но сегодня утром Всеволод впервые за полгода улыбнулся мне той самой, своей настоящей улыбкой.
И я поняла, что мы справимся. Не потому, что мы сильные. А потому, что мы есть друг у друга. И этого, наверное, достаточно.
