Вадим вошел в квартиру не один. За его широкой спиной, словно прячась и одновременно выглядывая, стояла молодая девушка.
В ее руке была зажата лямка неестественно-яркой сумки, а глаза с жадным любопытством впитывали детали нашей прихожей — массивное зеркало в дубовой раме, ключницу из оникса, мою акварель на стене.
— Катя, знакомься, — голос мужа звучал ровно, почти по-деловому, будто он представлял мне нового сотрудника или дальнюю родственницу, приехавшую поступать в институт. — Это Вероника.
Я медленно оторвала взгляд от его лица, на котором не было и тени смущения, и посмотрела на нее. Симпатичная, да.
Юная, со свежим румянцем и той искрой вызова во взгляде, которая бывает у людей, уверенных в своей неотразимости.
— Она теперь будет жить с нами, — продолжил Вадим, небрежно скидывая ботинки. — Я долго думал и решил, что так будет проще и, знаешь, даже честнее для всех. Будем жить втроем.
Он ждал взрыва. Он предвкушал его. Слезы, крики, обвинения, битье посуды — весь тот арсенал, который он так презирал в других женщинах и которого тщетно ждал от меня все десять лет нашего брака. Он не дождался и сейчас.
Я улыбнулась. Спокойной, легкой, почти светской улыбкой, от которой у Вадима впервые за этот разговор дрогнул уголок рта. Он ожидал чего угодно, но не этого.
— Хорошо, — просто сказала я.
Он замер на полуслове. Девушка удивленно вскинула брови, ее уверенность на миг пошатнулась.
— Только у меня есть одно условие, — я перевела взгляд на Веронику, полностью игнорируя мужа, который вдруг стал лишней деталью в интерьере. — И оно касается только тебя. Пойдем на кухню, обсудим за чаем.
Я развернулась и пошла первой, ощущая спиной растерянное молчание, которое повисло в прихожей. Через секунду за мной послышались неуверенные шаги.
На кухне я поставила чайник и села за стол, жестом указав Веронике на стул напротив. Она села с опаской, прижав к себе свою кричаще-розовую сумку, как спасательный круг.
— Итак, Вероника, — начала я, глядя ей прямо в глаза. — Ты действительно хочешь здесь жить? В этом доме, с этим мужчиной?
Она нервно кивнула, сжав губы.
— Отлично. Я не против. Можешь пользоваться всем, что видишь. Но взамен ты берешь на себя все мои обязанности в этом доме.
Вероника непонимающе нахмурилась, ее хорошенькое личико выразило недоумение.
— Абсолютно все, — повторила я, чеканя каждое слово. — Ты будешь вставать в шесть утра, чтобы приготовить ему завтрак из трех блюд, потому что кашу он не ест.
Ты будешь следить, чтобы его рубашки были отглажены идеально, без единой складки. Ты будешь составлять списки продуктов, оплачивать коммунальные счета, записывать его к стоматологу и помнить день рождения его матери.
Все то, чем последние десять лет занималась я. А я, — я сделала эффектную паузу, — я просто отдохну.
Она обвела взглядом безупречную чистоту кухни, дорогую итальянскую технику, вид на парк из огромного окна.
В ее глазах промелькнул азарт. Она увидела лишь красивую обертку, не представляя, какой ежедневный труд стоит за этим глянцем.
— Я… я согласна, — выдохнула она, явно представляя себя полноправной хозяйкой этого маленького рая.
— Вот и договорились, — я снова улыбнулась. — Добро пожаловать в семью, Вероника.
Первый акт этого театра абсурда начался тем же вечером. Я устроилась в гостиной с книгой, которую не могла дочитать уже полгода. Впервые за долгое время я не прислушивалась к таймеру на духовке.
Из кухни доносились звуки бурной, но хаотичной деятельности. Звяканье посуды, шипение и резкий запах подгорающего масла, который медленно, но верно просачивался в гостиную, вытесняя привычный тонкий аромат сандала от моих ароматических палочек.
Вадим вошел в гостиную, недовольно морща нос. Он посмотрел на меня, потом на закрытую дверь кухни.
— Ты не могла бы ей помочь? — спросил он тоном, не терпящим возражений. — Она, кажется, не справляется. Сожгла уже две сковородки.
— Это исключено, — ответила я, не отрывая глаз от страницы. — У нас с Вероникой устный договор. И ты, дорогой, был его молчаливым свидетелем и гарантом. Ты же хотел честности. Вот она.
Он хотел что-то возразить, но на пороге появилась раскрасневшаяся и растрепанная Вероника.
— Ужин готов!
Ужином это было назвать сложно. Подгоревшая снаружи и сырая внутри курица соседствовала с склизкими разваренными макаронами. Вадим с отвращением поковырял вилкой в тарелке и отодвинул ее.
— Спасибо, я не голоден, — бросил он, поднимаясь из-за стола.
Вероника обиженно надула губы. Я же спокойно съела салат, который предусмотрительно сделала для себя еще днем.
Следующие недели превратились в медленное, методичное крушение привычного и комфортного мира Вадима.
Его идеально отглаженные рубашки начали появляться в шкафу мятыми, потому что Вероника не знала, как пользоваться отпаривателем.
Кофе по утрам был то слишком горьким, то слишком слабым. Дом наполнился новым запахом — приторно-сладкими духами Вероники, которые смешивались с ароматами ее неудачных кулинарных экспериментов. Этот густой, навязчивый запах преследовал Вадима повсюду.
Однажды вечером он не выдержал. Я сидела на балконе с ноутбуком, когда он подошел ко мне. Вероника в это время громко обсуждала с подругой по телефону последние сплетни в спальне.
— Катя, это невыносимо, — начал он, понизив голос до шипения. — Я прихожу домой, и здесь бардак. Еда отвратительная. Она ничего не умеет! Она даже не знает, как заказать нам столик в «Метрополе»!
— Ты сам ее выбрал, — спокойно заметила я, не отрываясь от экрана. — Ты привел ее в этот дом. Ты сказал, что мы будем жить так.
— Я не это имел в виду! — он повысил голос. — Я думал, ты будешь… как раньше. А она… ну, для души.
— «Для души» нужно создавать условия, — парировала я, захлопывая ноутбук. — Ты разрушил старые, а новые построить не смог. Вероника старается, как умеет. Она честно выполняет свою часть договора.
— Какой к черту договор?! — взорвался он. — Это мой дом! Я хочу, чтобы здесь было чисто и пахло нормальной едой!
— Тогда поговори с хозяйкой, — я кивнула в сторону спальни, откуда доносился визгливый смех. — С той, что теперь отвечает за чистоту и еду. Мои полномочия, как ты помнишь, закончились.
Я встала и ушла в комнату, оставив его одного на балконе. Он смотрел мне вслед с таким выражением лица, будто впервые в жизни увидел меня по-настоящему. И этот новый образ ему категорически не нравился.
Точкой невозврата стал мой кабинет. Маленькая комната, которую я отвоевала себе много лет назад.
Там стоял мой старый чертежный стол, а на полках хранились папки с эскизами и проектами — все, что осталось от моей жизни до Вадима, от моей карьеры архитектора.
Это было мое святилище, место, где я все еще была собой.
Я вошла туда субботним утром и застыла. На полу стояла раскрытая коробка с вещами Вероники, а на моем столе, прямо на разложенном проекте загородного дома, который я когда-то проектировала для своих родителей, застыла уродливая клякса ярко-розового лака для ногтей.
Несколько папок с моими лучшими работами были небрежно сдвинуты, и из одной высыпались наброски.
— Ой, — раздался за спиной голос Вероники. — Я просто хотела освободить место для своих вещей. А тут столько старой бумаги. Вадим сказал, тебе это уже не нужно.
Она сказала это просто, без злого умысла. Как ребенок, который ломает сложную вещь, не понимая ее ценности.
Я молчала. Я смотрела на розовое пятно, которое расползалось по ватману, впитываясь в линии и расчеты. В этот момент я ничего не чувствовала. Ни гнева, ни обиды. Только оглушающую пустоту, на дне которой зарождалось что-то холодное и твердое, как сталь.
Вошел Вадим. Он увидел мое лицо, посмотрел на стол.
— Кать, ну чего ты? — начал он своим привычным примирительным тоном. — Вероника же не специально. Это просто старые чертежи, ты к ним сто лет не прикасалась.
И вот это было последней каплей. Не розовый лак. А его слова. Его легкое, небрежное обесценивание того, что было моей сутью, моей страстью, моей жизнью. Он не просто позволил чужой женщине вторгнуться в мой дом. Он позволил ей осквернить мою душу.
Моя улыбка, которая так его раздражала последние недели, исчезла. Я медленно повернулась к нему.
— Это не просто чертежи, Вадим. Это единственное, что у меня осталось от себя прежней. И ты это знал.
— Да брось ты, Катя…
— А теперь о делах, — мой голос звучал спокойно, но в этом спокойствии не было ни капли тепла.
— Эта квартира была куплена в браке, но первоначальный взнос, составлявший семьдесят процентов ее стоимости, был сделан из денег, которые я получила в наследство от родителей. У меня есть все документы.
На его лице самоуверенность сменилась недоумением. Он всегда занимался финансами, но в эти дела я его не посвящала.
— О чем ты?
— О том, что ваш визит затянулся. Я подаю на развод и на раздел имущества. И суд, уверяю тебя, учтет происхождение денег. Так что я даю вам неделю, чтобы вы нашли себе новое жилье и съехали.
Вероника ахнула, прикрыв рот рукой. Вадим смотрел на меня, не веря своим ушам.
— Ты не можешь! — выпалил он. — Это и мой дом!
— Скоро нет, — поправила я. — А это, — я обвела взглядом комнату, — моя территория. И ваше время пребывания на ней истекло. Дверь вон там.
Следующие дни Вадим испробовал весь свой арсенал манипуляций. Были и угрозы, и попытки вызвать чувство вины, и воспоминания о «наших лучших годах». Но он обращался к призраку. Той Кати, которая боялась конфликтов, больше не было.
Вероника, осознав, что сказка закончилась, а она была лишь пешкой в чужой игре, быстро сникла. Она молча собирала свои вещи, бросая на Вадима злые, разочарованные взгляды. Она проиграла, так и не поняв, что настоящая цена есть не только у вещей, но и у людей.
В последний вечер он сделал финальную попытку.
— Хорошо. Она уйдет, — сказал он, когда Вероника вышла в магазин. — Я все понял. Я был неправ. Давай начнем сначала. Я и ты.
— Сначала, Вадим? — я горько усмехнулась. — «Сначала» — это когда ты уважал мою работу. «Сначала» — это когда мой кабинет был моим. Ты сам сжег все мосты, которые вели к этому «сначала».
Он понял, что проиграл. Окончательно и бесповоротно. Их уход был жалким и суетливым.
Когда за ними закрылась дверь, я прошлась по квартире. Открыла все окна, впуская свежий осенний воздух.
Затем я вернулась в свой кабинет, взяла растворитель и аккуратно начала стирать с чертежа уродливое розовое пятно. Оно сходило медленно, оставляя на бумаге бледный, едва заметный след, как шрам.
Я взяла остро заточенный карандаш и провела новую, уверенную линию. Совершенно другую.
Два месяца спустя
Телефонный звонок застал меня за работой. Я стояла у чертежного стола, который теперь занимал центр кабинета.
Вокруг царил творческий беспорядок: эскизы, образцы материалов, макеты. Запах свежесваренного кофе смешивался с ароматом бумаги и дерева.
Звонил Олег, наш с Вадимом общий знакомый.
— Кать, я тут с Вадимом виделся случайно… Он просил передать, что… в общем, он сожалеет.
Я молчала, давая ему выговориться.
— У них с этой… Вероникой… ничего не вышло. Разбежались через три недели. Она думала, он ее в золотом дворце поселит, а он снял однушку на окраине. Начались скандалы, упреки… Оказалось, что без твоей поддержки его бизнес не такой уж и стабильный. А она не из тех, кто будет терпеть трудности.
— Логично, — спокойно произнесла я.
— Он сейчас один. Выглядит, честно говоря, не очень. Понял, кажется, что потерял. Спрашивал, есть ли у него хоть какой-то шанс.
Я посмотрела на большой лист ватмана перед собой. На нем рождался проект эко-отеля в горах — смелый, современный, полный света и воздуха.
Тот самый проект, который начался с одной новой линии, проведенной поверх старого шрама.
— Знаешь, Олег, — сказала я. — Нельзя вернуться в дом, который ты сам сжег, и жаловаться, что в нем холодно. Передай ему, что я желаю ему удачи. Но свою жизнь я уже строю по новому проекту.
Я положила трубку. Ни злорадства, ни жалости. Только ощущение законченности. Точка в конце длинного предложения.
Я взяла карандаш. Его грифель легко заскользил по бумаге, продолжая линию панорамного окна, из которого открывался вид на горы.
Нарисованные горы. Но я уже чувствовала их настоящий, свежий воздух.
А через пару лет я нашла действительно своего мужчину, мы завели чудесную семью, чудесных детей, в этот раз я уже не ошиблась в выборе.
