— Когда ты, наконец, перепишешь квартиру на Свету? — голос свекрови был резким, словно ножом по стеклу. — Сколько можно ждать? Девочке уже двадцать пять, а все ютится со мной!
Ксения застыла, держа чашку в руках. Чай остывал, пар исчезал, а внутри поднималось что-то неприятное, похожее на горечь. Она смотрела на женщину напротив, на ее пухлые, натруженные пальцы, которыми та барабанила по столешнице, и не верила собственным ушам.
— Вы это сейчас серьезно? — спросила Ксения тихо, сдерживая дрожь в голосе. — Вы предлагаете мне отдать свою квартиру вашей дочери?
Галина Петровна выпрямилась, губы у нее дрогнули.
— Предлагаю? Я требую. — Голос сделался металлическим. — Семья — это не игрушка, Ксюша. По-настоящему сильная семья держится на взаимной поддержке. Ты же видишь, у тебя две квартиры. А у Светы ничего!
Ксения резко поставила чашку на блюдце. Звук звякнул, словно выстрел.
— Это моя квартира, — твердо сказала она, чувствуя, как где-то в груди поднимается жар. — Купленная задолго до вашего сына. На мои деньги, на мою жизнь.
— Вот! — свекровь взорвалась, вскочив со стула. — Ты думаешь только о себе! Эгоистка! Женщина без сердца! Ты должна помогать, а не прятать за пазухой!
— Чужой я для тебя человек, да? — холодно произнесла Ксения. — Жена твоего сына, но все равно чужая.
— Жена — временно, сестра — навсегда! — выкрикнула Галина Петровна и тут же прикусила язык, поняв, что выдала настоящую мысль.
Секунда тишины. Потом Ксения тихо рассмеялась, горько и коротко.
— Ну, теперь все ясно.
Она встала, подошла к окну. Солнце било в стекло так ярко, что щуриться приходилось. Там, за окном, жизнь текла своим чередом: люди торопились по делам, машины гудели, дворники гремели лопатами. И никому не было дела до того, что сейчас рушилось в этой кухне.
— Я не отдам квартиру, — сказала Ксения, не оборачиваясь. — Никому.
Галина Петровна захлопала ресницами, будто не верила.
— Ах вот как! — закричала она. — Так вот зачем ты за моего сына вышла — чтобы его обмануть, забрать себе все и сидеть, как крыса, на своих кладовых!
В этот момент дверь хлопнула. В прихожей раздались шаги. Олег. Он вошел, удивленно посмотрел на обеих женщин: мать — раскрасневшаяся, дрожащая от гнева, жена — бледная, но твердая, как камень.
— Что тут у вас? — спросил он.
И тут мать рванулась к нему, схватила за руку, завыла:
— Сынок, твоя жена не хочет помочь сестре! Она жадина! Она держит квартиру, как собака на сене, а Света страдает!
Олег нахмурился. Он молча посмотрел сначала на мать, потом на Ксению. А потом сказал то, чего ни одна из них не ожидала:
— Мам, хватит. Квартира Ксении — ее дело. И точка.
Ссора того вечера положила начало большой трещине, которая постепенно стала прорастать вглубь семьи. Ксения еще долго не могла отдышаться после слов свекрови. Она ходила по квартире, прикасалась к стенам, к полкам, к креслу — всему, что выбрала сама, руками своим клеила, мыла, складывала. Это было не просто жилье — это было доказательство ее самостоятельности, результат лет одиночества и борьбы за место под солнцем.
Теперь на этот кусок ее жизни кто-то наложил руку, словно на чужую вещь.
Олег, казалось, все понимал. Он обнял Ксению, сказал: «Мы семья». Но в его взгляде было что-то туманное, не до конца уверенное. Как будто в нем боролись два голоса: голос жены и голос матери.
Через пару дней все стало еще страннее. Ксения возвращалась с работы поздно вечером. Подъезд был темный, лампочка на лестнице перегорела. Она поднялась на свой этаж и вдруг увидела: на коврике у их двери сидела девушка. Невысокая, худенькая, волосы собраны в хвост, глаза большие, усталые.
— Вы Ксения? — спросила она тихо.
— Да. А вы?
— Я Света. Сестра Олега.
У Ксении внутри что-то перевернулось.
— И что вы здесь делаете?
Света встала, вытерла ладонью глаза.
— Я… маму слушать больше не могу. Она каждый день пилит меня, что я неудачница, что без квартиры я никто. Сказала, чтобы я сама пришла к тебе и попросила.
Ксения молчала.
— Я не прошу у тебя ничего, правда, — торопливо продолжила девушка. — Просто хотела сказать… Мне уже стыдно. Я не хочу, чтобы мама рушила вашу семью.
В темном коридоре запахло сыростью. Ксения стояла, держа сумку, и вдруг почувствовала жалость. Перед ней была не враг, не конкурентка, а уставшая девчонка, которую жизнь еще только учила.
— Заходи, — сказала Ксения. — Чай выпьем.
Они сидели на кухне, пили чай. Света рассказывала, что работает в аптеке помощником фармацевта, получает немного, но старается. Хочет накопить, но мама не верит. Каждый день разговоры о том, что «Ксюша должна помочь».
— Я маму люблю, — призналась Света, — но иногда она как будто сходит с ума. Думает, что жизнь — это шахматная доска, где можно двигать фигуры по своему усмотрению.
Ксения смотрела на нее и думала: «А ведь она совсем не такая, как ее мать. Добрая, мягкая. Совсем другая кровь».
В тот вечер внутри Ксении впервые мелькнула мысль, что история с квартирой — это не просто бытовая ссора. Это война за власть, за право диктовать, как жить.
Олег вернулся домой поздно. В прихожей его ждали две пары женских глаз — усталые, круглые, настороженные. Ксения сидела на табурете, держа кружку с остывшим чаем, а рядом — Света, все еще в куртке, словно готовая в любую минуту убежать.
— Что тут у нас? — осторожно спросил Олег, снимая ботинки.
Сестра прижала к груди сумку, посмотрела на брата виновато.
— Я пришла сама, Олежка. Не мама меня послала… точнее, мама, конечно, говорила, но я хотела по-другому. Просто поговорить.
Ксения молчала, уткнувшись в кружку.
— Слушай, Света, — начал Олег, опускаясь на корточки рядом с сестрой. — Ты же знаешь, как мама умеет накручивать. Но нельзя же так. Ты приходишь — и Ксюша чувствует, что на нее давят.
— Я не давлю! — горячо воскликнула Света. — Наоборот, я хотела сказать, что мне неприятно, когда мама ее так мучает. Я не хочу жить за чужой счет.
— Вот и правильно, — кивнул Олег. — Значит, все решено. У Ксюши своя квартира, у нас своя. Ты, если захочешь, сама заработаешь, сама купишь.
Ксения впервые подняла глаза и встретилась с его взглядом. В них было что-то усталое, но вместе с тем спокойное. Будто он хотел, чтобы все рассосалось само собой, без скандалов.
Но ничего не рассосалось. Наоборот — все стало хуже.
Галина Петровна, узнав, что дочь ходила к Ксении, устроила настоящий спектакль. Она ворвалась в их квартиру ранним утром, когда Ксения еще сидела в халате, и устроила скандал.
— Ты что, девочку заманиваешь к себе? Чтоб потом выставить меня ведьмой? — визжала свекровь. — Я все вижу! Ты думаешь, хитростью обойдешь меня?
Олег поднялся с кровати, хмурый и злой, и выставил мать за дверь. Но осадок остался.
На работе Ксения заметила, что ей стало труднее сосредоточиться. В глазах коллег мелькало что-то странное: будто слухи уже поползли. Видимо, Галина Петровна не ограничилась стенами их дома.
В бухгалтерии, где работала соседка свекрови, уже обсуждали, «как молодая жена не хочет помогать бедной сестре мужа».
— Да что вы говорите, — усмехнулась Ксения, услышав краем уха. — Может, вам еще и ключи отдать?
Коллеги переглянулись, и разговор затих. Но чувство липкой сплетни висело в воздухе.
Тем вечером Ксения решила пройтись пешком, не поехала сразу домой. Шла по городу, оглядывая витрины, людей, лица. И вдруг заметила старика. Он сидел на скамейке возле парка, с гитарой. Играл какую-то простую мелодию, хрипло пел, но глаза у него были ясные, почти детские.
— Девушка, — вдруг сказал он, заметив Ксению. — У вас глаза, как у птицы в клетке. Кто вас держит?
Она остановилась, даже растерялась.
— Никто.
— А по глазам видно — держат, — хмыкнул он и заиграл снова.
Ксения пошла дальше, но слова старика застряли в голове.
Через неделю появился новый персонаж — тетя Вера, двоюродная сестра Галины Петровны. Маленькая сухонькая женщина с цепкими глазами. Она пришла к Ксении вечером, когда Олег задержался на работе.
— Девочка, — начала она ласково, садясь на диван, — ну чего ты упираешься? Я ведь старше, я жизнь знаю. Семья — это общее. У тебя квартира пустует, сдаешь ее. А моей Свете и уголка нет. Зачем тебе лишнее?
Ксения почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
— А зачем вам лишний совет? — холодно спросила она.
Вера не смутилась.
— Ты еще молода, не понимаешь. Семейная жизнь длинная, мужику родня всегда важнее. Подумай: не сегодня, так завтра Олег устанет от ваших скандалов.
— А может, это ваша Галина Петровна устанет от собственных фантазий? — резко ответила Ксения.
Вера встала, улыбнулась сухо:
— Ты сильная. Но запомни: сильных всегда ломают.
Дверь за ней захлопнулась.
В тот вечер Ксения долго сидела на кухне. Внутри росло что-то новое: не просто злость, не просто обида. А ясное понимание — это не про квартиру. Это про контроль. Про то, что ее хотят согнуть, подмять, сделать удобной.
Она наливала чай, разливала его мимо чашки, и вдруг вспомнила слова старика с гитарой: «Птица в клетке».
Олег, вернувшись, застал жену странно спокойной.
— Ты чего такая тихая? — спросил он.
— Думаю. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Если твоя мать и дальше будет меня ломать, я уйду.
Олег замер.
— Ксюша…
— Нет, Олег. Я говорю серьезно. Я никому ничего отдавать не собираюсь. А если ты когда-нибудь решишь встать на сторону матери, знай: я уйду. С вещами, с документами. Квартира останется моей.
Он долго молчал. Потом только кивнул. Но в его взгляде мелькнула тревога, которую он сам пытался спрятать.
На следующий день Галина Петровна пришла не одна. С ней была Света. Но на этот раз девушка выглядела по-другому: уверенная, собранная, с какой-то решимостью.
— Ксюша, — сказала она, не садясь, — я тут подумала. Я возьму твою квартиру в аренду. За деньги. Чтобы мама не мучила нас всех.
Ксения посмотрела на нее внимательно. С одной стороны — странное предложение. С другой — в этом был выход.
— Сколько ты готова платить? — спросила она спокойно.
Галина Петровна ахнула, будто ее ударили.
— Ты что, с ума сошла? Брать деньги с родной сестры мужа?!
Света же стояла спокойно.
— Я сама, мам. И если ты будешь вмешиваться, я просто уйду.
В этот момент Ксения впервые почувствовала уважение к девчонке. Но вместе с тем — что-то нехорошее внутри. Слишком уж хитро все складывалось.
Позже вечером Ксения рассказала обо всем Олегу. Он нахмурился.
— Может, это и правда решение. Мы будем получать деньги, как и от других квартирантов, а мама отстанет.
— Нет, — твердо сказала Ксения. — Я не хочу, чтобы твоя семья жила в моей квартире. Никаких арендаторов с родством. Это слишком опасно.
В воскресенье утром раздался звонок. Не звонок в дверь, а звон колокола в висках — громкий, навязчивый. Ксения открыла — и застыла. На пороге стояла Галина Петровна с чемоданом. А за ней — Света, с двумя сумками.
— Осень длинная, а снимать жильё дорого! Так что готовься, мы у тебя до весны! — выпалила свекровь, даже не глядя на Ксению.
— Что? — Ксения не поверила своим ушам. — Вы… сюда?
— А что делать? — нахмурилась Галина Петровна. — У Светы проблемы с хозяйкой, договор сорвался. Мы поживем у вас. Это же нормально — семья вместе.
Олег вышел в прихожую, сонный, в футболке. Он замер.
— Мам… мы же не договаривались.
— Олежка! — всплеснула руками мать. — Родная кровь у порога! Неужели ты откажешь?
Ксения почувствовала, как стены вокруг будто сдвигаются. Квартира — ее крепость — теперь становилась заложницей чужих чемоданов.
С этого дня жизнь превратилась в ад.
Галина Петровна распоряжалась кухней, перекладывала кастрюли, выбрасывала специи, «потому что вредные». Света пыталась быть незаметной, но все равно мельтешила: то фен работает слишком громко, то книги Ксении на диване мешают.
Ксения сжимала зубы. На работе она казалась спокойной, но внутри росло бешенство.
Через неделю случился новый удар. Ксения вернулась домой и увидела: Галина Петровна сидит в ее кресле, листает документы.
— Мам! — крикнул Олег, вырывая бумаги из рук. — Ты с ума сошла?!
Но было поздно. Ксения видела взгляд свекрови — торжествующий, будто она наконец нашла слабое место.
— Вот и все, Ксюша, — сказала она спокойно. — У тебя есть квартира. Но теперь у меня — ключи к твоей семье.
В ту ночь Ксения не спала. Она понимала: или она выгонит их всех, или потеряет себя.
На рассвете она встала, подошла к окну. Город просыпался, машины бежали по улицам. Она взяла телефон и позвонила знакомому юристу.
— Мне нужно оформить документ, — сказала она твердо. — Чтобы никто, кроме меня, не мог претендовать на мою квартиру. Даже если я сама передумаю.
В трубке послышался удивленный смех.
— Вы что, в войну играете?
— Да, — ответила Ксения. — В самую настоящую.
