Последняя покупка
— Что это за хрень?
Голос Дениса, резкий и властный, словно удар хлыста, разорвал мирную домашнюю тишину. Катя, углубившась в просмотр сериала, не сразу подняла голову от планшета. Он стоял в проёме кухни, скрестив руки, и его взгляд сверлил небольшой пакет из магазина косметики, который лежал на обеденном столе. В его напряжённой стойке, в том, как сжались его челюсти, уже читался привычный обвинительный акт без суда и следствия.
— Это крем для лица, — спокойно ответила Катя, намеренно не отрываясь от экрана. Она знала: сейчас начнётся этот изматывающий, педантичный допрос, и от этой предсказуемости внутри поднималась давняя, глухая злость.
— Я понимаю, что не бутылка водки. Я спрашиваю — зачем? У тебя косметички завалены всякой дрянью, ты всё равно это не используешь. Сколько отвалила? Две тысячи? Три?
Он подошёл ближе, его тень накрыла диван, заслонив свет от лампы. Он не прикасался к пакету, не заглядывал внутрь. Он смотрел на него так, словно это была вещественная улика в деле о мошенничестве. Денис работал охранником в торговом центре, получал копейки, но в вопросах семейных трат вёл себя как главный бухгалтер корпорации. Точнее, только в вопросах её трат. Её зарплата была втрое больше, но именно её покупки подвергались унизительной проверке.
— Это мои деньги, Дён, и я не считаю нужным отчитываться за крем, — голос остался ровным, но внутри уже булькала знакомая лава раздражения.
— Твои деньги? — он презрительно фыркнул, и эта тихая, покровительственная усмешка била больнее пощёчины. — В браке, Катерина, не существует «твоих» и «моих» денег. Есть семейный бюджет. И я, как муж, должен контролировать, чтобы эти деньги не выбрасывались на всякую ерунду. Сегодня крем, завтра туфли, послезавтра что? Отпуск с подружками на Мальдивы? Я видел выписку по твоей карте за месяц. Салон красоты — три тысячи. Ужин с Машкой в ресторане — две. Тебе не кажется, что ты живёшь не по средствам?
Он говорил своим фирменным наставническим тоном, будто разъяснял непутёвому подростку основы экономики. Его оружием было не повышение голоса, а систематическое, ледяное давление, заставляющее её чувствовать себя виноватой расточительницей, неблагодарной дурой, швыряющей деньги на ветер, которые он якобы берёг для их общего благополучия. Но сегодня что-то щёлкнуло. Возможно, последней каплей стал именно этот крем — та малость, которую она позволяла себе для красоты, для себя.
Катя медленно поставила планшет на журнальный столик. Щелчок прозвучал в тишине комнаты необычайно резко. Она поднялась с дивана и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде больше не было ни тени оправдания, ни привычной покорности. Только холодная, копившаяся годами ярость.
— Хорошо. Давай поговорим про бюджет. Покажи мне свои траты. Прямо сейчас. На что ты тратишь свои деньги? Я не вижу от тебя в этом доме ничего, кроме пачки чипсов раз в неделю и твоих бесконечных нотаций. Где твои деньги, Дён? Ты не покупаешь себе одежду, не платишь за квартиру. Куда они деваются?
Он опешил. Это был удар исподтишка, ход, который он никак не мог просчитать. Она никогда не переходила в атаку. Он привык, что она будет обижаться, оправдываться, но в итоге подчинится.
— Это не твоё дело! — отрезал он, но в голосе впервые за долгие годы промелькнула паника. — Мужчина не должен докладывать жене о каждой копейке!
— Ах вот как? — Катя горько рассмеялась, и этот смех прозвучал как скрежет стекла по металлу. — То есть я должна, а ты нет? Удобненько устроился. Очень удобненько. Знаешь что, я устала. Я сейчас сама всё выясню.
Она резко развернулась и пошла в спальню, где на комоде лежал её телефон. Он кинулся за ней, его лицо исказилось от плохо скрываемого ужаса.
— Что ты задумала? Не смей! Катя!
Но она уже открыла мобильный банк. Ей не нужен был его пароль. Она просто переключила профиль, а его данные и так были сохранены в системе. Никогда раньше она этого не делала, слепо доверяя ему. Пальцы быстро пролистывали длинный список операций за последние месяцы. А вот и они. Мелкие, почти незаметные переводы по полторы, по две, по четыре тысячи рублей. Каждые несколько дней. Получатель — Денис Сергеевич П. Пометка — «на личные нужды». Он потихоньку крал у неё деньги, как мелкий воришка. А вот и крупные суммы. Двадцать, тридцать, сорок тысяч. Каждый месяц, в одно и то же число, на следующий день после его зарплаты. Получатель — Валентина Сергеевна П. Его мать. Картина сложилась мгновенно, с ослепительной чёткостью.
— Ты за счёт мой живёшь, маму свою спонсируешь и ещё требуешь отчёты? Да ты совсем берега потерял! Больше ты ни рубля моих денег не получишь!
Денис смотрел на цифры, на имена, на даты, и его лицо стало серым, как бетон. Его тщательно выстроенная система тотального контроля и обмана рухнула в одну секунду. Игра закончилась.
Первые несколько секунд после её крика в комнате висела густая, давящая тишина. Денис смотрел на экран телефона, на бегущие строки с цифрами, которые беспощадно вскрывали его двойную игру. Он не испытывал раскаяния. Он чувствовал животный, леденящий ужас пойманного жулика. Его лицо, только что бывшее серым от шока, начало наливаться тёмной, нездоровой краснотой.
Катя не стала ждать его объяснений или извинений. Она села на кровать перед телефоном, и её спина стала прямой, как струна. Её движения были быстрыми, чёткими и абсолютно беспощадными. Тап за тапом, она меняла пароли. Мобильный банк, приложения, личные кабинеты. Каждое касание экрана было звуком забиваемого в его гроб гвоздя. Он стоял и смотрел на её затылок, на то, как её пальцы скользят по экрану, и понимал, что теряет не просто доступ к её деньгам. Он терял власть. Ту самую сладкую, опьяняющую власть мелкого деспота, которую он так долго и тщательно культивировал.
— Что ты творишь? — прохрипел он, когда до него наконец дошёл весь размах катастрофы. — Ты разваливаешь семью!
— Семью? — она не обернулась. Её голос был холодным и безразличным, словно она озвучивала сводку новостей. — Семью ты развалил, когда решил, что можешь жить за мой счёт, параллельно содержа свою великовозрастную мамочку. Можешь больше не переживать об общем бюджете. Его нет. Теперь есть твой бюджет и мой. Посмотрим, как ты будешь существовать на свои пятнадцать тысяч.
Она выключила телефон. Звук был коротким и окончательным. Она встала, обошла его, словно неприятное препятствие, и вышла из спальни. Он остался один в комнате, которая внезапно показалась ему чужой. Он чувствовал себя голым, опустошённым. Его схема, такая простая и гениальная, работавшая годами, превратилась в пыль из-за какого-то дурацкого крема.
Вечер прошёл в молчании, которое было плотнее и тяжелее любого скандала. Катя ужинала одна, смотря сериал на планшете. Она больше не поглядывала в его сторону. Он стал для неё пустым местом, куском мебели, который скоро вынесут на помойку. Денис бродил по квартире, не находя покоя. В кармане завибрировал телефон. На экране высветилось «Мама». Сердце провалилось в желудок. Она ждала ежемесячного перевода. Сегодня было то самое число.
Он вышел на балкон, плотно задвинув за собой дверь, и нажал на зелёную кнопку.
— Да, мам.
— Денечка, привет! — её голос, как всегда, был жалобно-ласковым, голосом женщины, привыкшей получать желаемое. — Я тебе весь день пишу, ты что не видишь? Ты перевёл? А то я тут себе платьице приглядела, как раз распродажа.
Денис прислонился лбом к холодному стеклу балконной двери. На улице темнело, в окнах соседних домов горел свет, там текла чужая, нормальная жизнь.
— Мам, тут… небольшие финансовые затруднения, — выдавил он из себя, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.
Пауза на том конце провода была короткой, но звенящей.
— В каком смысле «затруднения»? — в её голосе исчезла вся ласка, остался только холодный, требовательный металл. — У тебя зарплата позавчера была. Какие могут быть затруднения?
— Катя… она всё выяснила, — выпалил он, перекладывая вину на единственного человека, которого можно было обвинить. — Про переводы. Про всё. Она поменяла все пароли, я ничего не могу сделать.
— И что?! — взвизгнула мать в трубку так, что ему пришлось отстранить телефон от уха. — Ты мужик или кто? Ты не можешь поставить на место собственную жену? Что значит «выяснила»? Ты мой сын! Ты обещал, что будешь мне помогать! У меня пенсия грошовая, ты хочешь, чтобы я пошла работать? Уборщицей в подъезд?!
Её слова хлестали его по лицу, как пощёчины. Она не сочувствовала. Её не интересовали его проблемы. Её интересовали только её платьица и её комфорт, который он был обязан обеспечивать.
— Мам, я не могу сейчас! У меня у самого денег почти нет! Она отрезала меня от всего! — его голос сорвался на жалкий, беспомощный стон.
— То есть ты просто меня кинул? Из-за этой своей дуры? Ты позволил ей это сделать? Я в тебе разочарована, Денис. Я думала, ты единственный порядочный мужчина в нашей семье. А ты оказался обычным подкаблучником. Разбирайся со своей стервой сам. Но чтобы деньги были. Я жду.
Короткие, злые гудки. Он опустил телефон. Он пожертвовал не благополучием матери. Он пожертвовал последними остатками её уважения ради собственного выживания. И теперь он оказался в капкане. С одной стороны — жена, которая его презирала. С другой — мать, которая видела в нём не сына, а сломавшийся банкомат. И денег, чтобы хоть как-то откупиться от этого кошмара, у него больше не было.
Три дня квартира существовала в режиме холодной войны. Они не общались, лишь изредка сталкивались в коридоре, как два призрака, обречённых делить одно пространство. Катя была демонстративно спокойна и занята своими делами. Она работала, смотрела фильмы, готовила ужин на одну персону, и это показное игнорирование действовало на Дениса хуже любой истерики. Он же, напротив, сдулся. Потеряв доступ к её деньгам, он лишился и своей наглости. Он ходил по дому тише воды, ниже травы, его плечи опустились, а во взгляде застыло затравленное выражение человека, загнанного в тупик. Он лихорадочно подсчитывал остатки своей жалкой зарплаты, понимая, что после оплаты кредита за машину и пары мелких долгов ему едва хватит на проезд и самые дешёвые макароны.
В воскресенье утром, когда Катя, вернувшись из фитнес-клуба, разбирала спортивную сумку в прихожей, в дверь позвонили. Звонок был нетерпеливым, почти агрессивным — короткая, злая трель, повторившаяся трижды. Катя, не оборачиваясь, бросила через плечо Денису, который сидел в зале:
— Открой, это определённо к тебе.
Он поднялся с кресла, но не успел сделать и шага. Катя сама повернулась и дёрнула ручку двери. На пороге стояла Валентина Сергеевна. Она была при полном параде: яркий макияж, который при дневном свете выглядел боевой раскраской, дешёвая, но кричащая бижутерия и выражение крайнего возмущения на лице. Она явно пришла воевать.
— Я к сыну, — бросила она, пытаясь протолкнуться мимо Кати в квартиру.
— А его жена не возражает? — Катя не сдвинулась с места, её тело превратилось в непреодолимую преграду. Она окинула свекровь холодным, оценивающим взглядом с головы до ног, задержавшись на обшарпанных туфлях.
Из зала показался Денис. Увидев мать, он побледнел ещё сильнее.
— Мама? Что ты здесь делаешь? Я же просил…
— Что ты просил? — взвизгнула Валентина, игнорируя его и обращаясь исключительно к Кате, как к главному противнику. — Ждать, пока ты со своей мегерой разберёшься? Это ты во всём виновата! Ты настроила его против меня, против родной матери!
Она сделала ещё одну попытку ворваться в прихожую, но Катя лишь слегка выставила плечо вперёд, и свекровь наткнулась на него, как на стену.
— Во-первых, не «ты», а «вы», — ледяным тоном произнесла Катя. — Мы с вами на «ты» не переходили. Во-вторых, я никого не настраивала. Я просто перестала финансировать содержание взрослой, трудоспособной женщины. Ваш сын решил, что может купить себе ручную зверушку, которую нужно кормить, поить и баловать. Только платил за это представление почему-то из моего кармана. Касса закрылась.
Денис, стоявший между ними, выглядел жалко. Он порывался что-то сказать, но не мог вставить ни слова в этот резкий, хлёсткий диалог.
— Девочки, давайте успокоимся… — пролепетал он.
— Заткнись! — одновременно рявкнули на него обе женщины.
Валентина, поняв, что силой в квартиру не прорваться, перешла к прямому требованию.
— Это и его квартира тоже! И я имею право здесь бывать! Денис, скажи ей! Ты обещал мне помогать! У меня завтра к врачу, мне нужны деньги на лекарства, на такси! Ты не можешь меня так бросить!
Она смотрела на сына с мольбой, смешанной с приказом. Она всё ещё верила, что он, её послушный, покорный сын, сейчас топнет ногой и поставит «эту стерву» на место. Но Денис лишь беспомощно переводил взгляд с матери на жену.
Катя усмехнулась. Это была жестокая, презрительная усмешка.
— К врачу? В какую поликлинику вас берут без полиса и регистрации? Хотя, говорят, в районной больнице через дорогу как раз талоны есть. Бесплатно принимают, так что на такси тратиться не придётся.
Это был удар под дых. Валентина задохнулась от возмущения, её лицо залила краска. То, что она в панике кричала сыну по телефону, эта женщина теперь швырнула ей в лицо как свершившийся факт, как клеймо.
— Денис! Ты позволишь ей так со мной разговаривать? — взмолилась она, обращаясь к нему в последний раз.
Денис стоял, опустив голову. Он не мог посмотреть ни матери, ни жене в глаза. Его молчание было красноречивее любых слов. Это было признание в полном и окончательном поражении.
Валентина всё поняла. В её глазах больше не было мольбы, только чистая, концентрированная ненависть. Она смерила их обоих — сына-предателя и его жену-победительницу — долгим, ядовитым взглядом.
— Чтоб вы сдохли, — прошипела она.
Развернувшись, она застучала каблуками по лестнице вниз. Катя молча смотрела ей вслед, а потом спокойно, без хлопка, закрыла дверь. Замок щёлкнул с окончательностью гильотины. Она повернулась к мужу, который так и застыл посреди прихожей, словно соляной столп.
— Можешь собрать свои шмотки и съезжать к ней. Содержать вас двоих я не собираюсь.
Он вздрогнул, как от пощёчины. Он ожидал чего угодно — криков, упрёков, торжества. Но это спокойное, методичное причисление его к категории мусора было страшнее всего.
— Мы же были семьёй, Катюш. Мы любили друг друга. Что с тобой стало? Откуда в тебе столько яда? Столько злобы? Неужели какой-то крем, какие-то деньги стоят того, чтобы всё это разрушить?
Он пытался апеллировать к прошлому, к тем чувствам, которые, как он надеялся, ещё теплились в ней. Это была его последняя, самая слабая карта.
Катя посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был твёрдым, как сталь.
— Семья? Любовь? Дён, проснись. Семья — это когда идут в одну сторону, а не лазают в чужой кошелёк. Любовь — это когда заботятся, а не эксплуатируют. Ты не любил меня. Ты любил мой доход, мою квартиру, мой комфорт, который ты присвоил себе. Ты создал себе удобный мир, в котором ты — благодетель, тратящий мои деньги на свою маму, и строгий хозяин, считающий мои копейки. Это не любовь. Это паразитизм. А я не хочу быть донором.
Он подошёл ближе, его руки бессильно сжались в кулаки. В его глазах мелькнула последняя искорка злости.
— И что теперь? Выкинешь меня на улицу? Думаешь, я так просто уйду? Ты останешься одна. С твоими деньгами, с твоими кремами. И сдохнешь тут в одиночестве, потому что такая, как ты, никому не нужна!
Это был его последний выстрел. Угроза одиночеством. Единственное, чем он ещё мог попытаться её напугать.
Но Катя лишь усмехнулась. Тихо, почти ласково, и от этой ласки по спине Дениса пробежал холод.
— Одиночество — это когда ты живёшь с человеком, который тебя не уважает, обворовывает и презирает. Так что я уже много лет была одна, Дён. Просто рядом со мной постоянно находился ты. А теперь тебя не будет. И это не одиночество. Это свобода. Ты не мужчина. Ты не муж, ты просто придаток к своей мамочке! Её спонсор! Только вот всё, от меня никто из твоей родни, включая тебя, больше не получит ни рубля! А с тобой я разведусь!
Она произнесла это так просто, будто говорила об удалении ненужного приложения с телефона. И в этой простоте была окончательная, сокрушительная жестокость. Она не просто выгоняла его. Она аннулировала его, стирала из своей жизни, отказывая ему в праве даже называться человеком. Она низвела его до уровня ошибки, которую нужно исправить.
Денис смотрел на неё, и его лицо медленно каменело. Он понял, что всё кончено. Что больше нет слов, нет угроз, нет манипуляций, которые могли бы на неё подействовать. Он проиграл. Не просто проиграл битву за деньги. Он проиграл самого себя.
Молча, не глядя на неё, он развернулся и пошёл в спальню. Катя слышала, как он открыл шкаф, как бросает вещи в дорожную сумку. Звук застёгиваемой молнии прозвучал в тишине комнаты громко и окончательно. Через несколько минут он вышел, уже одетый, с сумкой в руке. Он не посмотрел на неё. Он прошёл мимо, как чужой. В прихожей он остановился, вытащил из кармана ключи и положил их на полку. Потом открыл дверь и вышел.
Катя осталась одна в абсолютно тихой квартире. Она сидела в своём кресле, глядя в окно, за которым наступал вечер. На её лице не было ни радости, ни горя. Только пустота. Огромная, чистая, стерильная пустота на месте выжженной дотла жизни. Война закончилась. Все были мертвы. И она была единственной, кто выжил, чтобы жить дальше на этом пепелище…
