Я до сих пор помню тот день, как в замедленной съемке. Солнечный луч играл на столе, где лежала небольшая стопка бумаг, а не свежий багет, как обычно бывало по субботам. Мама с папой приехали к нам на чай, но вели себя как-то торжественно и немного таинственно.
— Ну, хватит интриговать, — рассмеялся мой муж Максим, разливая по чашкам свежесваренный кофе. — Вы как будто собрались объявить нам о выигрыше в лотерею.
Родители переглянулись. Папа кашлянул, взял со стола самый толстый конверт и протянул его мне.
— Дочка, это тебе. Вернее, вам. Мы давно к этому шли.
Я в недоумении развязала шнурок конверта. Внутри лежала папка с документами и… ключи. Настоящие, тяжелые ключи от квартиры. Мои пальцы скользнули по знакомому логотипу застройщика — это был тот самый жилой комплекс на окраине, где мы с Максимом два года назад выбирали планировку, еще на этапе котлована.
— Мам, пап? Что это?
— Это твоя квартира, Алиночка, — мама не сдержала слез. — Мы наконец-то закрыли все формальности. Оформили договор дарения. Теперь ты полноправная хозяйка.
В воздухе повисла тишина. Я переводила взгляд с сияющих глаз родителей на изумленное лицо мужа. Потом снова на документы. Квартира. Настоящая, собственная. Не ипотечная кабала на тридцать лет, а подарок. Подарок, который мои родители собирали для меня, видимо, всю жизнь.
— Я… я не знаю, что сказать… — выдохнула я, и слезы хлынули сами собой. Мы обнялись с мамой, потом с папой, ко мне приобнялся Максим.
— Спасибо вам огромное! — он тряс руку моему отцу. — Это невероятно! Алина, представляешь? Наше собственное гнездышко!
Мы просидели еще час, разглядывая планы, выбирая, где что будет стоять, строя планы на ремонт. Казалось, что счастье переполняет не только меня, но и всю нашу маленькую семью. Максим сиял, и я была безумно рада, что он разделяет мою радость.
Вечером, окрыленные, мы поехали к его матери, Тамаре Ивановне. Надо же поделиться такой новостью с самыми близкими. Максим на радостях даже купил дорогой торт.
Свекровь встретила нас как обычно — с оценивающим взглядом и легкой ухмылкой.
— Какими судьбами? Опять денег занять приехали? — было ее стандартное приветствие.
— Мам, хватит, — Максим поставил на стол торт. — У нас отличные новости! Родители Алины подарили нам квартиру! Оформили сегодня!
Он выложил на кухонный стол документы. Тамара Ивановна наконец оторвалась от телевизора, сняла очки для чтения, висевшие на цепочке, и молча, с каменным лицом, начала изучать бумаги.
— Дарственная… — наконец произнесла она, и в ее голосе не было ни капли радости. — Ну, наконец-то твои родители о тебе вспомнили. А то ждали-ждали этого ихнего ремонта, можно было и раньше оформить.
У меня внутри все сжалось от этой фразы, но я промолчала. Максим тоже смущенно замолк.
Свекровь еще минуту перелистывала страницы, потом отложила документы в сторону, сняла очки и посмотрела на нас своим пронзительным взглядом.
— Ну, отлично, — сказала она своим ровным, властным тоном. — Значит, Костя с Леной на следующей неделе смогут, наконец, переехать. А вы тут с нами поживете, нам тесно не будет. У нас в зале диван хороший.
Я замерла, не веря своим ушам. Максим опешил одним из первых.
— Мам, что ты такое несешь? О какой следующей неделе? Это же Алинина квартира!
— Какая разница, чья? — отмахнулась она, словно от назойливой мухи. — Вы же семья! Что, твое — это мое, и наоборот. А брату помогать надо. У них же ребенок в тесноте, в той вашей однушке, растет. Вы молодые, потерпите у нас немного, ничего с вами не случится.
Я сидела, онемев, и смотрела на мужа. Его лицо выражало полную растерянность. В воздухе повисло тяжелое, гнетущее молчание, нарушаемое только тиканьем часов на стене.
Дорога домой прошла в гробовом молчании. Я сидела, уставившись в темное окно машины, и не могла выкинуть из головы слова свекрови. Они звенели в ушах, как навязчивый мотив. «Костя с Леной переедут… Вы у нас поживете…» Казалось, даже воздух в салоне стал густым и тяжелым от невысказанного.
Максим, чувствуя напряжение, пытался его разрядить.
— Ну что она такое сморозила, да? — неуверенно произнес он, поворачивая руль. — Ну, знаешь, как она бывает. Всегда хочет все под свой контроль подмять. Не обрати внимания.
Я медленно повернула к нему голову. В горле стоял ком.
— Не обрати внимания? Максим, она серьезно. Она уже все решила. За них. За нас. За мою квартиру.
— Да ладно тебе, преувеличиваешь, — он потянулся к моей руке, но я отдернула ее. — Она просто высказала идею. Глупую, конечно. Я же ей сразу сказал, что это бред.
— Ты сказал «какая разница, чья?»? Ты сказал «нет»? — голос мой дрогнул. — Или ты просто промямлил что-то про то, чтобы «обсудить»?
Максим вздохнул и сконцентрировался на дороге. Молчание было красноречивее любых слов.
Дома сцена повторилась с удвоенной силой. Я скинула пальто и уперлась руками в бока.
— Мне нужна не твоя мамина идея, мне нужно твое мнение. Твое четкое, мужское «нет». Позвони ей прямо сейчас и скажи, что ни о каком переезде Кости речи быть не может.
Максим скинул куртку и устало повалился на диван, закрыв лицо руками.
— Алина, давай без сцен. Я устал. Она не злая, она просто… гиперопекающая. И для Косты своего готова горы свернуть. Давай я завтра позвоню, поговорю с ней нормально, без эмоций.
— Завтра? — фраза вырвалась у меня на повышенных тонах. — А что, завтра она уже свою идею назад заберет? Или, может, завтра Костя с вещами на пороге моей квартиры появится? Нет, Максим, сейчас же!
Я села рядом с ним, пытаясь говорить спокойнее, но внутри все кипело.
— Послушай меня. Это моя квартира. Мне ее подарили мои родители. Твоя мама не имеет никакого права решать, кто в ней будет жить. Никакого. Это даже не обсуждается.
— Я знаю! — он взорвался, вскочив с дивана. — Я же не спорю! Но мы же не можем вот так, сходу, маму оскорблять! Ты ее не знаешь, как я. Если ей перечить, она вообще снег зимой запретит. У нее давление, она пойдет на принцип, будет звонить, истерить… Мы потом годами будем отходить от этого скандала. Может, просто предложим Косте сначала съемное снять? Мы им немного поможем деньгами…
Я смотрела на него и не верила своим ушам. Он не просто уступал — он предлагал платить дань, лишь бы не злить маму.
— То есть, чтобы твоя мама не расстроилась, мы должны оплачивать аренду твоему брату? Вместо того чтобы жить в своей собственной квартире? Ты слышишь себя?
Максим закусил губу и отвернулся. Я видела, что он в ловушке. Между молотом и наковальней. Но в тот момент мне было плевать на его дилемму. Мне нужно было чувство защищенности. Его поддержка. Его твердое слово.
— Хорошо, — сказала я ледяным тоном. — Не хочешь звонить — не надо. Я сама все решу.
Он тут же обернулся, испуганный.
— Что ты задумала? Не делай глупостей!
— Самая большая глупость — это бездействовать, — я прошла в спальню и захлопнула за собой дверь.
Через полчаса он все же вошел. Я лежала, уставившись в потолок.
— Ладно, — тихо сказал он. — Я позвоню.
Он вышел на балкон. Я притаила дыхание, слушая обрывки фраз сквозь стекло.
— Мам, слушай… насчет квартиры… Мы с Алиной подумали… Ну, знаешь, нам бы тоже хотелось пожить одним… Как бы так… Может, Косте лучше сначала съемное поискать? Мы можем…
Пауза. Потом его голос заслышался снова, уже более взволнованный.
— Мам, успокойся… Нет, я не под каблуком… Да что ты такое говоришь?.. Так нечестно…
Потом он замолк надолго. Я услышала, как он закурил. Когда он вернулся в комнату, лицо его было серым и осунувшимся.
— Ну? — спросила я, уже зная ответ.
— Она сказала… — он сел на кровать и опустил голову в руки. — Что я предатель. Что я забыл, кто меня вырастил. Что раз я такой неблагодарный, то она сама все уладит.
Он посмотрел на меня потерянным взглядом.
— И еще она сказала, что просто приедет к нам на выходных. Чтобы, цитата, «оценить обстановку и все обсудить по-хорошему».
В воздухе снова повисла та самая гнетущая тишина. Но теперь в ней было не только недоумение, но и леденящий душу предвестник бури.
Следующие несколько дней прошли в тягучем, нервном ожидании.
Я пыталась работать, заниматься домашними делами, но мысли постоянно возвращались к предстоящему визиту. Максим ходил мрачнее тучи и старался лишний раз не заговаривать на опасную тему.
В субботу утром я проснулась с тревожным комом в желудке. Мы молча позавтракали, и тишина в нашей обычно уютной кухне давила на уши.
— Может, не поедем? — вдруг предложил Максим, глядя в свою тарелку. — Скажем, что планы поменялись.
— И дадим ей еще один повод для скандала, что мы ее избегаем? Нет уж, — отрезала я. — Давай уже встретим этот бой лицом к лицу.
Ровно в одиннадцать, как и было «условлено», раздался резкий, требовательный звонок в дверь. Моё сердце ёкнуло. Максим тяжело вздохнул и пошел открывать.
На пороге стояла не только Тамара Ивановна. С ней были Костя, его жена Лена и их маленькая дочка на руках. У всех был вид не гостей, а комиссии, прибывшей с проверкой. Без всяких приветствий свекровь переступила порог.
— Ну, где она, показывайте свое сокровище, — проговорила она, снимая пальто и протягивая его Максиму, будто он швейцар.
Костя с Леной прошли следом, бегло окидывая взглядом прихожую.
— Уютненько, — с фальшивой слащавостью протянула Лена, но ее глаза бегали по углам, оценивая метраж.
— Тесновато, конечно, для двоих, — тут же заключил Костя, похлопав Максима по плечу. — Но нам с Ленкой и ребёнком самое то. Мы не привередливые.
Я стояла, прислонившись к косяку, и чувствовала, как по спине бегут мурашки. Они вели себя так, будто решение уже принято, и теперь просто осматривают новые владения.
— Проходите в зал, что ли, — глухо произнес Максим, явленно чувствуя себя не в своей тарелке.
Но группа двинулась дальше, мимо гостиной. Тамара Ивановна возглавляла шествие.
— Ну, где тут ваша спальня? — спросила она, распахивая первую же дверь на пути.
Это было уже слишком.
— Тамара Ивановна, стойте! — резко сказала я, перегораживая ей путь вглубь квартиры. — Вы куда?
— Осматриваем, ты что, не видишь? — удивилась она, как будто мой вопрос был верхом невежества. — Надо же понять, где нашу мебель ставить. Ваш этот старый диван мы на дачу увезем, не переживай.
Лена в это время заглянула в следующую комнату.
— О, а это будет наша с Костей! — объявила она. — Солнечная, хорошая. Кроватку Машеньки поставим у окна.
Костя, не обращая на нас внимания, пошел дальше и зашел на кухню.
— А здесь эту перегородку из гипсокартона надо ломать, — громко заявил он оттуда. — Совсем пространство съедает. Сделаем тут большую арку.
В этот момент во мне что-то сорвалось. Я прошла на кухню и встала между ним и стеной, которую он уже мысленно сносил.
— Что ты себе позволяешь? — прошипела я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Это моя квартира! Ты что, тут ремонт делать собрался?
Костя лишь усмехнулся и посмотрел на меня свысока.
— Ну ты же не жадная, Алиночка? Мы же всё цивильно сделаем. Места всем хватит.
— Да вообще-то не хватит! — голос мой сорвался на крик. — Потому что жить здесь будете не вы! Вы вообще с чего это взяли?
Из спальни вышла Тамара Ивановна с видом полководца, разрабатывающего стратегию.
— Алина, не hysterique, пожалуйста. Все всё прекрасно поняли. Вы тут поживете, пока мы им квартиру подыщем. Месяц-другой. Максим, скажи ей, чтобы успокоилась.
Все взгляды устремились на моего мужа. Он стоял посередине коридора, бледный, сжав кулаки, и молчал.
Вдруг Костя обернулся к свекрови.
— Мам, а ты где прописаться-то будешь? А то мне в военкомате уже сказали, что пора бы определиться. Тебе тоже тут надо, а то с поликлиникой проблемы.
Вот оно. Всё встало на свои места. Речь шла не о временном пристанище. Речь шла о полноценном заселении и прописке. Моя новая квартира должна была стать коммуналкой для всей его семьи.
Я посмотрела на Максима. Он видел мой взгляд, но опустил глаза. В этот момент я поняла, что ждать помощи от него бесполезно.
Тишину разорвал требовательный звонок в дверь. Все вздрогнули. Максим, явленно обрадовался возможности прервать этот кошмар, пошел открывать.
На пороге стояли мои родители. Мама с корзинкой свежей выпечки, папа — с бутылкой сока.
Их улыбки замерли, когда они увидели полный коридор людей и моё перекошенное от ярости лицо.
— А мы… к детям заглянули, — растерянно произнес папа. — У вас гости?
Наступила та самая мертвая тишина, которая бывает перед взрывом. В тесном коридоре стало нечем дышать от количества людей и накалившихся эмоций. Мои родители застыли на пороге, не понимая, что происходит. Лицо мамы вытянулось при виде Тамары Ивановны, с которой у них всегда были, скажем так, натянутые отношения.
Первой опомнилась свекровь. Ее лицо мгновенно расплылось в сладкой, неестественной улыбке.
— О, гости! Какая приятная неожиданность! Мы тут вот, скромно, помогаем молодым обустраиваться. Планируем, как лучше мебель расставить.
Ее голос звучал так, будто она здесь полноправная хозяйка, принимающая визитеров. Это окончательно вывело меня из оцепенения.
— Мама, папа, заходите, — сказала я, и мой голос прозвучал хрипло. — Как раз вовремя. Здесь как раз решают, кто будет жить в вашей подаренной мне квартире.
Лицо отца стало каменным. Он медленно вошел, его взгляд скользнул по Косте, который неловко отступил вглубь коридора, по Лене, прижимавшей к себе ребенка, и наконец остановился на Тамаре Ивановне.
— Объясните, что происходит? — спросил он тихо, но так, что стало жутко.
— Да ничего особенного! — заверещала свекровь, махая рукой. — Семейный совет! Вы же знаете, у моего Кости такие трудности с жильем, а тут такое счастье случилось у вашей дочки! Мы думаем, как всем помочь. Временно, конечно же!
— Они собираются тут всей семьей жить, — без эмоций, глядя в пол, произнес Максим. — Мама сказала, что мы можем пожить у нее.
Мой отец повернулся к нему.
— Максим, это твоя позиция? Ты согласен с тем, что в квартире, которую мы подарили Алине, будут жить посторонние люди?
— Какие посторонние? — вспыхнула Тамара Ивановна. — Брат — это посторонний? Я — посторонний? Мы же семья!
— Семья? — перебила ее моя мама, и ее обычно добрый голос зазвучал steel. — Семья уважает выбор и собственность друг друга. А вы что делаете? Вы приезжаете сюда без приглашения и начинаете делить чужую квартиру, как свою собственность!
— Какую чужую? — фальшивое дружелюбие finally испарилось с лица свекрови. — Если моя невестка замужем за моим сыном, значит это и его квартира тоже! А раз его, значит он имеет право решать, кого пустить!
Вот тут я не выдержала.
— Нет, Тамара Ивановна, не имеет! — я шагнула вперед, доставая из папки на тумбе документы. — Вот, пожалуйста, читайте. Договор дарения. Я — единственный собственник. Только я. Максим не имеет никаких прав на эту недвижимость. Никаких. И решать, кому здесь жить, буду только я. И я уже решила. Никто, кроме нас с вашим сыном, здесь жить не будет.
В наступившей тишине было слышно, как за окном каркает ворона. Костя смотрел на меня с ненавистью, Лена — со страхом. Тамара Ивановна была багровой.
— Так-так… — прошипела она. — Я так и знала. Развели моего мальчика на дарственной, чтобы потом выставить на улицу его же семью! Хитро придумано! Но мы это оспорим! Обязательно оспорим!
— Оспаривайте, — холодно сказал мой отец. — Я оплачу лучших юристов. Но знайте, шансов у вас ноль. И сейчас вы покинете квартиру моей дочери. Немедленно.
Он подошел к двере и широко распахнул ее, давая понять, что разговор окончен.
Тамара Ивановна, задыхаясь от ярости, схватила свое пальто.
— Хорошо! Я все поняла! Поняла, кто здесь настроил моих детей против меня! — она бросила злобный взгляд на моих родителей. — Идите, Костя, Лена. Нам здесь больше не рады. Но это еще не конец.
Она вышла, гордо вскинув голову. Костя, пробормотав что-то невнятное под нос, потянул за руку Лену. Та на прощание бросила на меня взгляд, полный обиды, будто это я ее в чем-то обманула.
Дверь закрылась. В квартире повисла гробовая тишина. Я облокотилась о стену, и вдруг все мое тело затряслось от выброса адреналина. Слезы подступили к горлу, но я сглотнула их.
Мама подошла и обняла меня.
— Все, дочка, все. Молодец, что не стушевалась.
Отец смотрел на Максима, который стоял, опустив голову, как провинившийся школьник.
— Максим, мне есть что сказать тебе. Отдельно.
Я понимала, что самый тяжелый разговор был еще впереди. Со своим мужем. С человеком, который в самый важный момент не смог меня защитить.
После ухода моих родителей в квартире повисла тишина, густая и тяжёлая, как свинец. Я машинально собирала со стола чашки, громко звенящие в моих трясущихся руках. Звук этот резал слух, нарушая гнетущее молчание.
Максим неподвижно стоял у окна, спиной ко мне, и смотрел на улицу. Его напряжённая спина и опущенные плечи красноречиво говорили о его состоянии.
Я поставила последнюю чашку в раковину и обернулась, оперевшись о столешницу.
— Ну что, молчим? — мой голос прозвучал хрипло и устало. — Как будто ничего и не произошло? Как будто к нам в дом только что не вломился цыганский табор с требованием отдать им всё нажитое непосильным трудом?
Он вздрогнул, но не обернулся.
— А что я должен сказать, Алина? — его шёпот был едва слышен. — Ты всё уже сказала. Твои родители всё сказали. Я там был вообще не нужен.
В его голосе слышались обида и жалость к себе. Это добило меня окончательно.
— Не нужен? — я оттолкнулась от стола и сделала шаг в его сторону. — Максим, мне был нужен мой муж! Мне был нужен мужчина, который встал бы рядом со мной и сказал своей матери: «Нет, мама, это не твоё дело. Мы сами решим». А вместо этого я получила испуганного мальчика, который боится маминого гнева больше, чем слез собственной жены!
Он резко повернулся. Его лицо было искажено гримасой гнева и боли.
— А что, я должен был на маму кричать? Выставить её за дверь? Ты хочешь, чтобы у неё инфаркт случился? Она же не молодая уже!
— Я хотела, чтобы ты был на моей стороне! — голос мой сорвался на крик, и я сама испугалась этой накипевшей боли. — Понимаешь? На моей! Мы с тобой — это одна семья! А твоя мама и твой вечно пьяный брат — это уже другая семья! Ты должен был выбрать!
— Я не хочу выбирать между семьёй и семьёй! — почти закричал он в ответ, сжимая кулаки. — Это неправильно! Это невыносимо!
— А мне было легко? — в моих глазах выступили предательские слёзы. — Стоять и слушать, как они делят мою квартиру? Как ты молчал? Как ты смотрел на всё это и не сказал ни слова? Ты даже не попытался меня защитить!
— Я пытался! — взорвался он. — Я же звонил ей, говорил, что это нехорошая идея!
— И чего ты добился? — я язвительно рассмеялась. — Она тебя послала, а сама явилась сюда с войском! И ты снова молчал! Молчал, когда Костя говорил, что будет ломать стены! Молчал, когда Лена выбирала себе комнату! Молчал, когда твоя мама заговорила о прописке! Что я должна была думать? Что ты с ними согласен?
Он замолчал, опустив голову. Его молчание было красноречивее любых слов.
— Ты знаешь, что самое ужасное? — тихо сказала я, уже без крика. — Я сейчас смотрю на тебя и понимаю, что не могу на тебя положиться. Я не уверена, что если завтра твоя мама опять что-то потребует, ты не предашь меня снова. Как мне с этим жить? Как мне теперь тебе доверять?
Он поднял на меня глаза, и в них я увидела испуг.
— Что ты хочешь сказать? — он прошептал. — Ты что, хочешь развестись?
— Я не знаю, чего я хочу! — честно призналась я. — Я сейчас ничего не понимаю. Я в шоке. От поведения твоей семьи. И от твоего предательства.
Я прошла в спальню, схватила с кресла свою сумку и куртку.
— Я ухожу. К родителям. Мне нужно побыть одной. Очень нужно.
— Алина, подожди! — он бросился за мной, его голос дрожал. — Не уходи, давай всё обсудим!
— Обсудим что, Максим? — я остановилась в дверях, глядя на него. — Ты пока не готов меня защищать. Ты боишься свою маму больше, чем боишься потерять меня. Пока это так. И мне нужно время, чтобы понять, смогу ли я с этим смириться.
Я вышла на лестничную площадку и, не оборачиваясь, стала спускаться вниз. За спиной я слышала, как захлопнулась наша дверь, и тишину, которая последовала за этим.
Слёзы текли по моим щекам, но я их не смахивала. Было ощущение, что рухнуло что-то важное и незыблемое. Не просто испортились отношения со свекровью. Дала трещину сама основа нашего брака — доверие и ощущение, что мы всегда один за другого.
Я вышла на улицу и вдохнула полной грудью холодный воздух.
Телефон в кармане завибрировал. Это он. Я выключила его.
Мне нужно было остаться наедине со своими мыслями. И принять самое важное решение в своей жизни.
Неделя у родителей прошла в странном, зыбком состоянии. Первые два дня я почти не вставала с кровати, переживая случившееся снова и снова. Мама старалась не лезть с расспросами, просто приносила чай и бутерброды, молча гладила меня по голове. Папа ходил хмурый и однажды вечером спросил только одно:
— Он звонил?
— Звонил, — кивнула я. — Я не стала брать трубку.
Папа тяжело вздохнул и вышел из комнаты. Я понимала его разочарование. Именно он всегда говорил, что Максим — «что-то недоработанное», но уступал мне, видя мою любовь.
На третий день я наконец включила телефон. Он взорвался десятками сообщений и пропущенных вызовов. В основном от Максима. Сначала взволнованные: «Алина, где ты? Позвони!», потом обиженные: «Как ты могла просто уйти? Давай поговорим», и наконец, отчаянные: «Я не могу так. Прости меня. Я всё понял».
Было одно сообщение и от Тамары Ивановны. Короткое и ёмкое: «Довольна? Разрушила семью. Надеюсь, ты счастлива в своей квартире одна».
Я удалила его, не раздумывая. Мои пальцы сами потянулись набрать номер Максима, но я остановила себя. Слов было недостаточно. Мне нужны были действия. Гарантии. И я точно знала, с чего надо начать.
Я приняла душ, надела чистую одежду и сказала маме, что выхожу ненадолго.
— К нему? — спросила она с тревогой.
— Нет, — я покачала головой. — К юристу.
Кабинет адвоката Марии Сергеевны находился в центре города. Строгая женщина в очках выслушала меня внимательно, не перебивая, лишь изредка делая пометки в блокноте.
— Итак, подведём итог, — сказала она, когда я закончила. — Вы — единоличный собственник квартиры по договору дарения. Ни супруг, ни тем более его родственники не имеют никаких прав на неё. Совершенно никаких.
Она отложила ручку и посмотрела на меня прямо.
— Ваша свекровь и её сын могут шуметь, угрожать, пытаться давить на жалость. Но по закону они — никто. Вселение без вашего согласия — самоуправство. Попытка прописать кого-либо без вашего ведома — невозможна. Даже если ваш супруг, не дай бог, впустит их в квартиру в ваше отсутствие, вы имеете полное право вызвать полицию и выставить их как посторонних лиц. Понимаете?
Её спокойный, уверенный голос действовал лучше любого успокоительного. Я чувствовала, как внутренняя дрожь постепенно утихает, сменяясь холодной, железной уверенностью.
— А что, если… если муж захочет оспорить дарственную? Или заявить права на часть? — робко спросила я.
Адвокат усмехнулась.
— Шансов ноль. Дарственная — одна из самых защищённых сделок. Особенно если она оформлена на вас до брака или, как в вашем случае, с чётким указанием, что это ваша личная собственность. Он может пытаться запугать вас, но не более того.
Она распечатала мне несколько листов с выдержками из законов и своими комментариями.
— Держите это при себе. И запомните главное: ваше право — решать, кто переступит порог вашего дома. Ваше слово — закон. Все остальные «должны» и «обязаны» — манипуляции.
Я вышла от неё другим человеком. Тяжёлый камень сомнений и страха свалился с плеч. Теперь я была вооружена не только правотой, но и знанием.
Вечером я набрала номер Максима. Он ответил почти сразу, срывясь на полуслове.
— Алина? Ты где? Я с ума сходи!
— Я у родителей, — спокойно сказала я. — Максим, нам нужно встретиться. Поговорить. Серьёзно.
— Конечно! Где? Когда? Я могу приехать хоть сейчас! — в его голосе зазвучала надежда.
— Нет. Не сейчас. Завтра. В парке, у озера. В шесть вечера.
— В парке? Почему не дома? — он удивился.
— Потому что это пока не наш дом, Максим, — тихо, но твёрдо сказала я. — Это моя квартира. И разговор будет о том, сможет ли она снова стать нашим. Приходи один.
Я положила трубку, не дав ему опомниться. Мне нужен был нейтральная территория. Без его стен, которые видели его слабость. Без нашей постели, которая могла всё смягчить. Мне нужен был холодный осенний воздух и ясность.
Завтрашний разговор решит всё. И я наконец-то была готова к нему.
С бумагами от юриста в сумке и с железной решимостью в сердце.
Осенний воздух в парке был холодным и прозрачным. Последние листья медленно кружились в воздухе, падая на пустые скамейки и почерневшую от воды дорожку. Я сидела у самого озера, сжав в руках папку с документами, и смотрела на уток, сбивавшихся в стайку на середине пруда. Внутри было странно спокойно. Тревога и боль уступили место ясной, холодной решимости.
Он пришёл точно в шесть. Я увидела его издалека — высокую, немного сутулящуюся фигуру в тёмном пальто. Он шёл быстро, почти бежал, и когда подошёл ближе, я увидела его лицо — осунувшееся, усталое, с тёмными кругами под глазами. Он выглядел так, будто не спал все эти дни.
— Алина, — он выдохнул моё имя, останавливаясь передо мной, и в его голосе была такая смесь облегчения и боли, что у меня на мгновение дрогнуло сердце.
— Привет, Максим, — я указала на свободное место на скамейке рядом. — Садись.
Он опустился рядом, не сводя с меня глаз. Его руки беспокойно двигались, он то сжимал, то разжимал кулаки.
— Я так тебя искал. Звонил, писал… Я не знал, что думать. Прости меня. Я был слепым идиотом.
— Да, — тихо согласилась я. — Был.
Он замолчал, сглотнув. Моё спокойствие, видимо, сбивало его с толку. Он ждал слёз, криков, упрёков. Но я выдохнула всё это за неделю. Сейчас нужно было что-то большее.
— Я была у юриста, — начала я без предисловий, кладя папку с документами на колени. — Консультировалась по поводу квартиры.
Он напрягся.
— Зачем? Я же сказал, я всё понял… Мама больше не придёт…
— Не только из-за мамы, — я перевела на него прямой, спокойный взгляд. — Из-за нас. Из-за тебя.
Я открыла папку и достала распечатку с комментариями юриста.
— Вот, почитай. Здесь чёрным по белому написано, что квартира — моя личная собственность. Ты не имеешь на неё никаких прав. Ни юридических, ни моральных. Ты не можешь прописать там кого-либо, не можешь решать, кто будет жить, не можешь распоряжаться ей. Никак.
Он молча взял листок. Его руки слегка дрожали. Он пробежал глазами по тексту, и я видела, как он бледнеет.
— Я… я никогда не претендовал на твою квартиру, — глухо проговорил он. — Ты что, думаешь, я из-за этого всё…
— Я думаю, что ты не понимал всей серьёзности ситуации, — перебила я его. — Ты думал, что это какая-то общая семейная собственность, которую можно делить по усмотрению твоей матери. Но это не так. И сейчас ты это видишь.
Я сделала паузу, давая ему осознать прочитанное.
— Но дело не в этом, Максим. Дело не в квартире. Дело в том, что когда на меня оказывали давление, когда в мой дом без спроса входили чужие люди и начинали там хозяйничать, ты не встал на мою защиту. Ты молчал. Ты предлагал мне «не обращать внимания». Ты предлагал им *помочь деньгами*. Ты предал наше доверие. Нашу семью.
Он поднял на меня глаза, и в них стояли слёзы.
— Я не хотел тебя предавать! Я просто… я не знал, что делать! Я разрывался между тобой и мамой! Она же давила на меня всю жизнь…
— А я — нет? — спросила я тихо. — Я всегда была на твоей стороне. Всегда. А ты в самый важный момент выбрал не меня. Ты выбрал спокойствие и одобрение своей матери.
Он опустил голову и закрыл лицо руками. Его плечи затряслись. Я смотрела на него и ждала. Ждала не оправданий, а понимания.
— Что мне теперь делать? — он выдохнул сквозь пальцы. — Я всё испортил. Я потерял тебя.
— Ты ещё не потерял, — сказала я. Его голова резко поднялась. — Но ты должен понять и принять раз и навсегда. Наша семья — это ты и я. Мы — главные. Твоя мама, твой брат — они уже другая семья. Их интересы не могут быть выше наших. Ты должен быть готов защищать наши границы. Жёстко. Без всяких «давай обсудим». Ты готов к этому?
Он смотрел на меня несколько секунд, и в его глазах шла борьба. Старая, детская привычка угождать матери — и осознание того, что он может потерять всё.
— Да, — наконец выдохнул он. Твёрдо и чётко. — Я готов. Я понял. Больше этого не повторится. Я обещаю.
— Словами ничего не решается, Максим, — я сложила документы обратно в папку. — Только поступками. Я вернусь домой. Но при одном условии.
— Любом, — он сразу же кивнул.
— При условии, что ты сам, без моих просьб и напоминаний, позвонишь своей матери и скажешь ей всё, что сказал мне. Что наши решения — это только наши решения. Что моя квартира — это табу для обсуждений. Навсегда. И если она не может это принять и уважать, то нам придётся ограничить общение.
Он побледнел, но кивнул.
— Хорошо. Я сделаю это. Сегодня же.
Я посмотрела на него, на его искреннее, полное раскаяния лицо, и впервые за долгое время почувствовала не боль и обиду, а слабый проблеск надежды.
— Хорошо, — тихо сказала я. — Я приеду завтра. И мы начнём всё сначала.
Я встала и пошла по дорожке, не оглядываясь. Я знала, что он смотрит мне вслед. Завтра будет новый день. И новый разговор — на этот раз по телефону. Разговор, который станет для него самым трудным в жизни. И последним шансом для нас.
На следующее утро я неспешно собрала свои вещи у родителей. Мама молча помогала мне, ее лицо выражало тревогу и надежду одновременно.
— Ты уверена? — наконец не выдержала она. — Он ведь уже once не смог противостоять ей.
— Я уверена в том, что должна дать ему этот шанс, — ответила я, закрывая чемодан. — А дальше… посмотрим. Я не буду больше молчать и терпеть.
Папа подвез меня до дома и, прежде чем я вышла, крепко сжал мою руку.
— Помни, дочка, твой дом — твоя крепость. А мы всегда рядом.
Я кивнула, зная, что сейчас мне нужна именно эта уверенность.
В квартире пахло свежей выпечкой и кофе. Максим, бледный, но собранный, хлопотал на кухне. Он бросил на меня быстрый, нервный взгляд.
— Я… испек круассаны. Ты же их любишь.
— Спасибо, — я поставила чемодан в прихожей. Воздух был наполнен невысказанным напряжением. Оба мы знали, ради чего я вернулась. И оба понимали, что главное еще впереди.
Мы молча позавтракали. В тишине было слышно, как тикают часы на стене, отсчитывая секунды до неизбежного.
Наконец Максим отпил последний глоток кофе и посмотрел на меня.
— Всё. Пора.
Он взял свой телефон, положил его на стол между нами и включил громкую связь. Его пальцы слегка дрожали. Я кивнула, давая добро.
Он сделал глубокий вдох и набрал номер.
Тамара Ивановна ответила почти сразу, ее голос был сладким и радостным.
— Сыночек! Наконец-то звонишь! Я уже думала, ты совсем забыл старую мать. Как ты? Что Алина? Одумалась?
— Мам, — его голос прозвучал неожиданно твердо и ровно. — Я звоню тебе, чтобы сказать важное. Мы с Алиной приняли решение. Окончательное.
— Какое еще решение? — слащавые нотки сразу исчезли, появилась настороженность.
— Решение о том, что наша квартира — это только наше дело. Никто, кроме нас, не будет здесь жить, распоряжаться или обсуждать, что и как нам делать. Никто.
В трубке повисло молчание, а затем раздался ледяной смех.
— Это она тебя надоумила? Моя невестка? Внушила тебе, что мать — чужая? Я так и знала!
— Это мы приняли решение вдвоем, — не сдавался Максим. Я видела, как он сжимает кулак под столом, но его голос оставался спокойным. — И я прошу тебя принять это и больше никогда не поднимать эту тему.
— Как ты смеешь меня просить? — ее голос взвизгнул. — Я твоя мать! Я имею право интересоваться твоей жизнью! И если твоя жена…
— Мама, хватит! — он резко перебил ее, и я вздрогнула. Он никогда так не кричал на нее. — Хватит оскорблять мою жену! Она права. Это ее квартира. Ее решение. И мое. Ты не уважаешь ни ее, ни меня. Если ты не можешь принять наши правила и наши границы, тогда… тогда нам придется ограничить наше общение.
На другом конце провода раздался резкий, театральный вздох.
— Вот как! Значит, так… Выбираешь ее? Предаешь родную мать ради какой-то…
— Я выбираю свою семью, — четко и ясно сказал Максим. Его взгляд встретился с моим, и в его глазах я наконец-то увидела не страх, а решимость. — Семью, которую я создал. И я буду ее защищать. От всех. В том числе и от тебя, если понадобится. Всё. Я сказал всё, что хотел.
Он не стал ждать ответа. Он положил трубку.
В квартире воцарилась абсолютная тишина. Он сидел, тяжело дыша, уставившись в экран погасшего телефона. Казалось, он сам не мог поверить в то, что только что произошло.
Я молча встала, подошла к нему, обняла его сзади и прижалась щекой к его спине. Он вздрогнул, затем расслабился и накрыл мои руки своими.
— Прости меня, — прошептал он. — За всё. Я больше не подведу тебя.
— Я знаю, — тихо ответила я.
Это был не конец истории. Впереди еще были долгие разговоры, возможные срывы и попытки давления. Но это было начало. Начало новой жизни, в которой мы были командой. В которой наш дом был нашей крепостью. И мы были готовы защищать его вместе.
Я посмотрела в окно на просыпающийся город. Впервые за долгое время я чувствовала не тревогу, а спокойную, тихую уверенность. Мы справимся.
