Мария с наслаждением растянула момент, стоя у плиты. В субботу в семь утра квартира была целиком ее, и в этой тишине заключалась такая роскошь, за которую не жалко было отдать все пять дней недели, проведенные в духоте бухгалтерского отдела. За окном маячил унылый панельный пейзаж спального района, но сквозь приоткрытую форточку ворвался свежий, по-осеннему холодный воздух, пахнущий мокрым асфальтом и первыми опавшими листьями. Кофе в турке зашипел, распространяя густой, обволакивающий аромат. Идеальное утро. Тишину нарушал только мерный храп Артёма из спальни – звук, который за двадцать лет брака из раздражающего превратился в фоновый, почти успокаивающий.
Она налила себе чашку, пристроилась на кухонном стуле, подобрав под себя ноги, и потянулась за книгой. Еще час, может, полтора чистой, ничем не омраченной благодати. Ровно столько, сколько обычно требовалось мирозданию, чтобы заметить ее минутную слабость в виде ощущения счастья и немедленно исправить оплошность.
Первой зазвонила мать. Старый советский телефон с диском продиктовал свой резкий, нетерпеливый трезвон. Мария вздрогнула, чуть не расплескав кофе. Лидия Степановна всегда звонила по делу: то давление подскочило, то соседка опять что-то сказала, то в поликлинике талоны на месяц вперед разобрали. Мария, выслушав десятиминутный монолог о коварстве участкового терапевта, пообещала завезти после работы новых таблеток и повесила трубку, с трудом отгоняя накатившее чувство вины. Кофе уже остыл.
Она только собралась его разогреть, как раздался второй звонок. На сей раз – на мобильный Артёма. Мария посмотрела на экран и почувствовала, как по спине пробежал холодок. «МАМА». Нина Петровна. Свекровь. Звонила она нечасто, но всегда либо с плохими новостями, либо с поручениями, которые звучали как приказы.
Мария отнесла телефон в спальню и, тряся за плечо закорузлого в одеяле Артёма, прошипела: «Твоя мать. Бери».
Артём, мыча, уткнулся лицом в подушку, но телефон в руке жены упрямо трезвонил. Он с трудом приоткрыл один глаз, взял трубку и хрипло буркнул: «Алё? Мам? Что случилось?»
Мария вернулась на кухню, но слушала вполуха. Сначала слышался только сонный лепет Артёма: «Угу… Да… Понимаю…». Потом его голос изменился, в нем появились тревожные нотки. «Сколько? Опять? Ну как так-то… Да я понимаю, но… Мам, успокойся, не плачь. Хорошо, хорошо. Разберёмся».
Он вышел на кухню бледный, с лицом человека, которого только что разбудили для объявления о начале третьей мировой войны. В руках он беспомощно сжимал телефон.
– Миша, – односложно сообщил он, опускаясь на стул напротив Марии.
– Что с Мишей? – у Марии похолодело внутри. Деверь был постоянным источником проблем, но интонация Артёма говорила, что на этот раз масштаб катастрофы превзошел все ожидания.
– Опять влип. И серьёзно, – Артём провел рукой по лицу, пытаясь стереть с него остатки сна. – Мама говорит, к нему уже приходили какие-то типы с угрозами.
– Какие типы? Какие угрозы? Артём, говори толком! – Мария поставила чашку на стол с таким звонким стуком, что тот затрещал.
– Долги! Игральные, ясное дело! – взорвался Артём. – Накопил, дурак, а теперь мать за него душой плачет. Говорит, если он не отдаст до понедельника, ему ноги переломают. Или того хуже.
– И что? – холодно спросила Мария, уже предчувствуя, к чему клонит этот разговор.
– А что «что»? – Артём удивленно посмотрел на нее, будто она спросила, почему трава зеленая. – Надо помогать. Выручать. Он же брат.
– Он же брат, – с мертвой интонацией повторила Мария. – Артём, ему сорок пять лет. Не мальчик. Сколько раз мы его уже «выручали»? Помнишь, три года назад, когда он заложил мамину кооперативную квартиру? Мы тогда отдали свои отпускные, которые на Турцию копили. Два года назад – «небольшой займик» на открытие бизнеса. Какого бизнеса, мы так и не узнали, а пятьсот тысяч исчезли бесследно. В прошлом году – «чтобы ребят не подвести», еще триста. Где они все, эти деньги? В каком казино они осели?
– Ну вот, началось! – Артём вскочил, его лицо покраснело. – Я знал! Ты сразу в бухгалтера ударишься! Речь о жизни человека идет, а ты про какие-то деньги!
– Речь идет о НАШЕЙ жизни, Артём! – Мария тоже поднялась. Ее руки дрожали. – О нашей старой машине, которую мы не можем поменять пятый год. О моем пальто, которое я зашиваю уже третью зиму. О твоем больном сердце, на операцию по которому мы не можем накопить! Эти деньги – не лишние! Это наша плоть и кровь, наш пот и недосып! Это наш с тобой кусок хлеба, который твой брат проигрывает за один вечер в покер!
– Не кричи ты! – прошипел Артём, понижая голос, хотя кроме них в квартире никого не было. – Мама умоляет. Она в истерике. Она говорит, сумма большая, но мы можем собрать, если сложимся.
– «Мы» – это кто? – Мария села, чувствуя, как подкашиваются ноги.
– Ну… мы с тобой. И мама свою пенсию готова отдать. И… может быть, часть с депозита…
– С какого депозита? – Мария уставилась на него в немом ужасе.
– Ну… который мы на операцию копили… – Артём избегал ее взгляда, уставившись в пол.
В квартире повисла тишина, густая, как кисель. Мария смотрела на мужа и не узнавала его. Этот мягкий, добрый человек, которого она любила за его незлобивость, вдруг предстал перед ней слабым, почти ничтожным существом, готовым по первому зову матери разорить собственную семью.
– Артём, – тихо, почти беззвучно сказала она. – Ты с ума сошел. Это наши последние деньги. Это твоя жизнь.
– А жизнь Миши что, ничего не стоит? – крикнул он. – Он же родная кровь! А ты со своими сбережениями как стервятник над падалью кружишь!
Удар был ниже пояса. Мария физически почувствовала боль в груди. Она молча встала, вышла из кухни в гостиную, подошла к окну. За стеклом был тот же унылый пейзаж, но теперь он казался отражением ее внутреннего состояния – серым, беспросветным.
В этот момент дверной звонок прозвучал как выстрел. Артём, бледный, поплелся открывать. Мария не обернулась. Она знала, кто пришел.
– Мам… Миш… – донесся с порога сдавленный голос Артёма.
В прихожей послышались всхлипывания Нины Петровны и сдавленное, виноватое бормотание Миши. Мария медленно повернулась. Ее свекровь, худая, суетливая женщина с вечно трагическим выражением лица, уже снимала пальто, заливаясь слезами.
– Машенька, родная, беда на нас свалилась! – заголосила она, направляясь в гостиную. – Мишеньку моего убьют эти бандиты! Спасать надо!
За ней, ссутулившись, вошел Миша. Он постарел с прошлой их встречи, казался осунувшимся, в его некогда задорных глазах застыл страх. Но Мария, глядя на него, не чувствовала ничего, кроме холодной, калькулирующей злости.
– Здравствуй, Миша, – сухо сказала она.
– Маша, – он кивнул, не поднимая глаз. – Извини за беспокойство.
– Беспокойство? – Мария фыркнула. – Ну, если бы только беспокойство. Садись, рассказывай, в какой сумме выражается твое «беспокойство» на этот раз?
– Мария, хватит! – строго сказала Нина Петровна, усаживаясь на диван, как судья на трибуне. – Не время для сарказма. Речь о жизни моего сына!
– А о жизни моего мужа кто-нибудь подумает? – парировала Мария. – О той операции, которую ему нужно сделать?
– Что за операция? – Нина Петровна на мгновение смутилась, но тут же махнула рукой. – Артём здоров как бык! А вот Мише реально грозит опасность!
Артём, стоявший в дверях, беспомощно молчал, глядя то на мать, то на жену.
– Так сколько? – не отступала Мария, глядя прямо на Мишу.
Тот пробормотал цифру. Мария услышала ее, но мозг отказался воспринимать. Это была сумма, сравнимая со стоимостью их старенькой «Лады» в хорошем состоянии. Сумма, за которую можно было сделать Артёму ту самую операцию в платной клинике и еще осталось бы на реабилитацию.
– Ты… ты что, совсем спятил? – выдохнула она. – Где ты умудрился столько набрать?
– Да не важно где! – вступила Нина Петровна. – Важно, что отдавать надо! И мы с вами обязаны ему помочь. Вы же семья! Единственная надежда!
– Надежда? – Мария засмеялась, и смех ее звучал горько и неуместно. – Нина Петровна, мы не «надежда». Мы – дойные коровы. Для вас и вашего вечного ребенка. – Она показала пальцем на Мишу. – Он уже трижды просаживал все, что мы ему совали. Когда это кончится?
– Как ты смеешь так говорить о брате мужа! – всплеснула руками свекровь. – Артём, ты слышишь, что твоя жена позволяет себе?
– Маша, давай без скандала, – тихо сказал Артём. – Дело серьезное.
– Я вижу, что серьезное! – Мария повернулась к нему. – И я тебе серьезно говорю: ни копейки. Ни с депозита, ни откуда бы то ни было. Пусть решает свои проблемы сам. Идет в полицию, например.
– В полицию? – взвизгнула Нина Петровна. – Да эти бандиты его там же первого и найдут! Ты его на смерть обрекаешь!
– Он сам себя на смерть обрек! – крикнула Мария, теряя последнее самообладание. – Своей глупостью и жадностью! Я устала тащить на себе вашу семью и ее вечные долги! Хватит!
Она увидела, как лицо Артёма исказилось от обиды и гнева. Он сделал шаг к ней.
– Моя семья – это ты и я! – рявкнул он. – А они – моя кровь! И я не позволю тебе оскорблять мою мать и моего брата в моем же доме!
– В НАШЕМ доме! – поправила его Мария, и в ее голосе зазвенели слезы. – Или он тоже уже только твой?
Нина Петровна снова заплакала, причитая: «Вот до чего дожила, сынок родной, невестка из дома выгоняет…». Миша сидел, уткнувшись взглядом в свои потрепанные кеды.
Мария посмотрела на эту сцену: плачущая свекровь, униженный брат и ее муж, который встал в позу защитника семьи, от которой самой давно уже требовалась защита. И поняла, что не может здесь оставаться. Не может дышать этим воздухом, пропитанным ложью, манипуляциями и вечным чувством вины.
– Знаешь что, Артём, – сказала она тихо, но так, что все замолчали. – Раз это твой дом и твоя кровь, то будь с ними. А я поеду к маме. Ей таблетки купить нужно. Давление, знаешь ли.
Она прошла в спальню, на ощупь, почти не видя ничего из-за навернувшихся слез, стала натягивать джинсы и свитер. Сердце колотилось где-то в горле. Артём не пошел за ней, не остановил. Из гостиной доносились всхлипы Нины Петровны и утешительный бормот Артёма: «Успокойся, мам, все уладится…».
Мария вышла из спальни, не глядя в сторону гостиной, натянула куртку, сунула в карман кошелек и ключи. В дверях она обернулась.
– Депозит тронешь – обратной дороги мне к тебе не будет. Понял?
Артём молчал, отвернувшись. Это был его ответ.
Мария вышла на лестничную площадку, и тяжелая дверь захлопнулась за ней с глухим, финальным звуком. Она спустилась на первый этаж, вышла на улицу. Холодный ветер ударил в лицо. Она глубоко вдохнула, но легче не стало. Конфликт не разрешился. Он только начался. И Мария чувствовала, что стоит на краю пропасти, и шаг назад, к двери квартиры, будет для нее гибелью. Оставалось идти только вперед, в холодную, неуютную неизвестность.
Неделя в маминой однушке напоминала тюремное заключение в густонаселенной камере. Лидия Степановна, с одной стороны, была рада дочери, с другой – не упускала случая пройтись по всем фронтам: и про работу («Ну когда ты уже из этой конторы на пенсию?»), и про мужа («Артём-то человек хороший, просто мягкий»), и про жизнь вообще («Вот я в твои годы уже квартиру получила, а вы всё в своей двушке ютитесь»). Мария молчала, как партизан. Она ходила на работу, после работы закупала продукты и лекарства, готовила ужин и укладывалась спать на стареньком раскладном диване, который каждую ночь норовил сложиться и сбросить ее на пол.
Она ждала звонка от Артёма. Ждала извинений, раскаяния, хоть какого-то знака, что он понимает – они на одной стороне баррикады. Но телефон молчал. Молчал так демонстративно, что это было хуже любого скандала. Раз в день он присылал короткое смс: «Как ты?». Мария сначала отвечала: «Нормально». Потом перестала.
На четвертый день терпение лопнуло. Она набрала его номер сама. Трубку взяли не сразу.
– Алло, – голос Артёма прозвучал устало и отстранённо.
– Это я, – сказала Мария, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. За ним шел мелкий, противный дождь. – Хотела узнать, как дела.
– Дела? – Артём фыркнул. – Отличные. Просто замечательные. Цветут и пахнут.
– Артём, хватит. Что с Мишей?
– А тебе какая разница? Ты же открестилась. Сказала – это его проблемы.
– Мне не всё равно. На тебя мне не всё равно.
На другом конце провода повисло молчание. Потом он тяжело вздохнул.
– Ничего не изменилось. Эти люди звонят каждый день. Мама с ума сходит. Миша сидит дома, боится нос на улицу высунуть.
– И что вы будете делать? – специально употребила она официальное слово, чтобы держать дистанцию.
– Что делать? Копить. Искать деньги. – Он помолчал. – Мама предложила… она говорит, её комната в нашей квартире – это её собственность. Она хочет её… ну, оформить залогом. Взять кредит под неё.
Марию бросило в жар. Комната Нины Петровны была прописана в их квартире как доля, подаренная Артёму при покупке жилья в ипотеку много лет назад. Юридически это было чистой воды авантюра.
– Ты с ума сошел! Это же грабеж! Банки под такие схемы не дают, это ломбарды какие-нибудь, проценты грабительские! Ты погубишь и мать, и себя!
– А что мне делать, Маша? Смотреть, как брату ноги ломают? – его голос сорвался на крик. – Ты что предлагаешь?!
– Я предлагаю ему самому отвечать за свои поступки! Сходить в полицию! Объявить себя банкротом, в конце концов! Есть же способы!
– Для тебя есть способы! Для нормальных людей! – заорал он. – А Миша – слабый человек! Он не справится! Мы должны его вытащить!
Мария поняла, что разговор зашел в тупик. Она сжала телефон так, что пальцы побелели.
– Артём, послушай меня. Я вернусь домой. Сегодня. И мы спокойно всё обсудим. Без твоей матери. Без Миши. Только мы вдвоём. Решим, как быть.
– Обсуждать уже нечего, – мрачно ответил он. – Решение принято. Мама настаивает.
Щёлк. Он положил трубку. Мария долго стояла у окна, глядя, как дождь размазывает огни фонарей в грязные жёлтые пятна. Чувство безысходности накрывало с головой. Но вместе с ним поднималась и ярость. Тихая, холодная, решительная. Они уже не просто просили денег. Они решили заложить их общий дом. Её дом.
Вечером, сославшись на работу, она поехала не к маме, а в свою квартиру. Сердце бешено колотилось, когда она поднималась на лифте. Что она там увидит? Собравшихся за круглым столом «спасателей»? Упакованные вещи? Неизвестно.
В квартире пахло жареной картошкой и чем-то кислым. В гостиной, перед телевизором, сидел Миша. Он был один. На столе перед ним стояла тарелка с объедками и банка дешёвого пива.
– О, Маша… – он неловко поднялся, словно школьник, пойманный за курением. – Мы не ждали.
– Где все? – коротко спросила Мария, оглядывая квартиру. Беспорядок был неряшливый, бытовой. Вещи Артёма валялись на привычных местах.
– Артём на работе, ночная смена. Мама… Нина Петровна у себя, давление подскочило. А я… вот, – он развёл руками, изображая несчастную жертву.
Мария прошла на кухню. В мойке гора грязной посуды. Она молча включила воду, начала мыть тарелки. Это механическое действие помогало успокоиться. Миша неловко топтался у порога.
– Маш… Я знаю, ты злишься. И правильно. Я козёл. Последний. Но ты же понимаешь, я загнан в угол…
– Я не злюсь, Миша, – сказала Мария, не оборачиваясь. – Мне просто всё равно. На твои долги, на твои оправдания. Мне жаль Артёма. И его мать. Они из-за тебя с ума сходят.
– Я отдам! Честно! Как только дела наладятся… – начал он заученную речь.
– Какие дела, Миша? – она резко обернулась, и он отшатнулся от её взгляда. – У тебя никогда не было дел. Только аферы и долги. Ты прожигаешь жизнь, а за тебя расплачиваются другие. Когда ты уже повзрослеешь?
Он покраснел, на его лице появилась обида.
– Ну вот, как все… Ударила в больное. А вы все такие правильные, да? Не ошибались никогда?
– Ошибались. Но за свои ошибки платили сами. А не скидывались всей семьёй, как на подарок имениннику.
Она вытерла руки, прошла в спальню. Ничего не изменилось. Она открыла свой шкаф, достала большую спортивную сумку и стала методично складывать туда вещи. Не всё, самое необходимое. Косметику, документы, ещё пару свитеров.
– Ты… куда это? – испуганно спросил Миша, наблюдая за ней из дверного проёма.
– На время. Пока вы тут не разберётесь со своими проблемами.
– Артём будет против.
– Мне уже всё равно, что будет против Артём, – отрезала она, захлопнув молнию на сумке.
В этот момент зазвонил домофон. Миша вздрогнул, как от удара током. Он метнулся к панели, посмотрел на экран и побледнел.
– Это… это они.
– Кто? – насторожилась Мария.
– Те… которым я должен. – Голос его дрожал. – Маша, не открывай! Ни в коем случае!
Мария подошла к домофону. На чёрно-белом экране было двое мужчин в спортивных куртках с капюшонами на головах. Лиц не было видно.
– Открывайте, Артём Сергеевич, мы к вам по делу! – раздался из динамика хриплый, нарочито вежливый голос.
– Артёма нет, – чётко сказала Мария в трубку.
– А кто это? Супруга? Ещё лучше. Открывайте, поговорим. Дело семейное.
– Я не открою. И если вы не уйдёте, я вызову полицию.
– Полицию? – мужчина засмеялся. – Ну, вызывайте. Мы подождём. Только вот вашему брату Мише после визита полиции может стать ещё хуже. Передайте ему.
Щелчок. Связь прервалась. Миша сидел на полу в прихожей, обхватив голову руками.
– Всё… конец… Они теперь знают, где я живу… Точнее, где вы живёте…
– Встань, – холодно приказала Мария. – И прекрати эту комедию. Ты слышал? Они ушли. Испугались полиции. Они не всесильны. Просто бандиты.
Но Миша не слушал. Он бормотал что-то несвязное, его трясло. Мария с отвращением наблюдала эту сцену. Ей было и жалко его, и противно. Она взяла сумку и направилась к выходу.
– Куда ты? – испуганно спросил он.
– Сказала же. К маме. А ты передай Артёму, что к нему приходили гости. И что я была. И что я всё видела.
Она вышла, хлопнув дверью. На душе было скверно. Но решение созрело окончательно. Она не могла больше находиться в этом эпицентре безумия.
На следующий день, в субботу, раздался звонок на мобильный. Не Артём. Нина Петровна. Голос её был не плаксивым, а металлическим, полным холодной ярости.
– Мария, тебе нужно приехать. Сейчас же. Мы собираемся здесь все для серьёзного разговора.
– У меня планы, Нина Петровна.
– Твои планы подождут! – властно оборвала её свекровь. – Речь идёт о выживании семьи! Если ты себя к этой семье ещё причисляешь. Артём здесь. Ждёт.
Мария взвесила все за и против. Избегать разговора было бессмысленно. Давно назревший разговор должен был состояться.
– Хорошо. Буду через час.
Когда она вошла в квартиру, атмосфера напомнила ей трибунал. В гостиной, на диване, восседала Нина Петровна, прямая, как скала. Рядом, понурившись, сидел Артём. Миша нервно похаживал по комнате. Воздух был густым от непроговоренных претензий и страха.
– Ну, вот и собрались, – начала Нина Петровна, не предлагая Марии сесть. – Обстановка, как ты знаешь, критическая. Положение безвыходное. Наши скромные сбережения – капля в море. Твои отговорки насчёт операции – это, извини, эгоизм. Артём внешне здоров. А вот Мише реально грозит смертельная опасность.
Мария молча прислонилась к косяку двери, скрестив руки на груди. Она смотрела на Артёма, но он упорно избегал её взгляда.
– Я нашла выход, – продолжала свекровь, выдерживая паузу для драматизма. – Единственно верный. Мы продаём эту квартиру.
Слова повисли в воздухе. Мария не сразу их осознала. Казалось, время остановилось.
– Что? – тихо спросила она.
– Ты слышала. Мы продаём эту квартиру. Наша двушка на окраине стоит достаточно, чтобы покрыть долг Миши, купить ему однокомнатную где-нибудь подальше от этих бандитов, а нам с Артёмом хватит на скромное жильё или на первоначальный взнос. Временные неудобства, но семья будет спасена.
Мария перевела взгляд на Артёма.
– Ты… согласен с этим?
Он поднял на неё мутные, несчастные глаза.
– Мам права… Другого выхода нет…
– Нет выхода? – Мария засмеялась. Ей вдруг стало смешно до слёз. – Ты слышишь себя, Артём? Продать крышу над головой, чтобы оплатить карточные долги твоего сорокапятилетнего брата? Это бред!
– Это необходимость! – вступила Нина Петровна. – И я, как старшая в семье, принимаю это решение! Твоё мнение, Мария, конечно, важно, но ситуация экстраординарная!
– Моё мнение? – Мария оттолкнулась от косяка и сделала шаг вперёд. Её голос зазвучал тихо, но с такой силой, что Нина Петровна откинулась на спинку дивана. – Вы сейчас в моём доме, который я наполовину оплатила, решаете, что делать с моим имуществом? Без моего согласия? Вы вообще в своём уме?
– Наш дом! – крикнул Артём, вскакивая. – Пополам! И мамина доля тут есть!
– А моей доли, выходит, нет? – парировала Мария. – Или она ничего не стоит? Я двадцать лет жизни в эту квартиру вложила! Каждый ремонт, каждую штору! И вы хотите её продать из-за этого… неудачника? – Она показала пальцем на Мишу, который съёжился.
– Не смей так говорить о моём сыне! – взвизгнула Нина Петровна.
– Я буду говорить о нём как хочу! Он – взрослый мужик, который ведёт себя как сопливый подросток! А вы – мамаша-наседка, которая всю жизнь потакает его слабостям! И ты, Артём, – она повернулась к мужу, – ты хуже всех! Ты ради тишины и маминого одобрения готов поставить на кон всё: наше благополучие, моё доверие, нашу с тобой жизнь! Где ты был, когда мне нужна была твоя поддержка? Всегда на стороне мамы! Всегда!
– Хватит! – заревел Артём. Его лицо исказила гримаса гнева. Он сделал шаг к ней, сжав кулаки. Мария инстинктивно отступила. Она никогда не видела его таким.
– Вон из моего дома! – прошипел он. – Если тебе наша семья не мила, убирайся к своей мамаше! Разводись, если хочешь! Надоели твои истерики!
Слова прозвучали как приговор. В комнате воцарилась мёртвая тишина. Даже Нина Петровна замерла с открытым ртом. Миша зажмурился.
Мария смотрела на человека, с которым прожила двадцать лет. Она не видела в его глазах ни любви, ни сожаления. Только злость и беспомощность. И в этот момент что-то внутри неё оборвалось. Окончательно и бесповоротно.
– Хорошо, Артём, – сказала она совершенно спокойно. – Ты получишь свой развод.
Она развернулась и пошла к выходу. На этот раз она не брала сумку. Вещи были не важны.
– Маша, подожди… – вдруг дрогнул голос Артёма.
Но она уже не слышала. Она вышла на лестницу, спустилась вниз и вышла на улицу. Солнце слепило глаза. Она достала телефон и нашла номер юриста, своего старого знакомого по работе.
– Алло, Сергей? Это Мария Соколова. Извините, что в выходной… Мне срочно нужна консультация по бракоразводному процессу. И по разделу имущества. Да… Всё очень серьёзно.
Она положила трубку и пошла по улице, не зная куда. Слёз не было. Была только пустота. И странное, щемящее чувство свободы. Страшной и неизвестной. Конфликт достиг своей высшей точки. Обратного пути не было.
Первые месяцы после развода напоминали жизнь в вакууме. Звуки доносились приглушенно, краски были смазаны. Мария сняла маленькую студию на другом конце города, завезла туда минимальный набор мебели с «Авито» и погрузилась в работу с таким усердием, что начальник стал поглядывать на нее с опаской. Она не плакала. Слезы, казалось, высохли на корню в тот день, когда она поставила последнюю подпись в суде. Раздел имущества прошел на удивление быстро и цинично: она забрала свои вклады и половину суммы от продажи их общей, теперь уже бывшей, двушке. Артём, по словам адвоката, соглашался на всё, лишь бы поскорее закончить этот «спектакль», как он это назвал.
Иногда, поздно вечером, в тишине студии, ей снился один и тот же сон: она заходит в свою старую квартиру, а там пусто. Совершенно пусто. Ни мебели, ни штор, только голые стены и гулкое эхо. И она не может найти ни одной знакомой вещи, чтобы доказать себе, что двадцать лет жизни не были миражом.
Она избегала встреч с общими знакомыми, отмалчивалась в ответ на осторожные расспросы матери. Лидия Степановна, впрочем, быстро переключилась на новую тему: «В пятьдесят лет жизнь только начинается, вот соседка твоя, Ирина Васильевна, в шестьдесят замуж вышла!». Мария отшучивалась, что у Ирины Васильевны, наверное, был выгодный страховой полис, и меняла тему.
Она научилась жить в одиночестве. Привыкла к тишине, к тому, что вещи лежат на своих местах, к тому, что не нужно ни с кем советоваться, что приготовить на ужин. Это была странная, непривычная свобода, больше похожая на невесомость. Иногда она ловила себя на том, что вслух разговаривает с телевизором, и смеялась над собой. «Старая дева», – думала она без всякой горечи. И в этом была своя правда.
Однажды вечером, когда она разогревала в микроволновке готовый ужин из ближайшего супермаркета, зазвонил телефон. Незнакомый номер. Мария чуть не проигнорировала, но что-то заставило ее ответить.
– Алё? – сказала она осторожно.
– Маш… Мария? – Голос в трубке был до боли знакомым, но изменившимся до неузнаваемости. Он был слабым, надтреснутым, в нем слышались страх и отчаяние. Это был Артём.
У Марии похолодели пальцы, сжимающие телефон.
– Артём? Что случилось?
– Маш… прости, что беспокою… – он говорил с паузами, словно ему не хватало воздуха. – Беда… С Мишей…
Мария прислонилась к стене. Сердце ушло в пятки.
– Что с Мишей? Говори же!
– В больнице. «Скорую» ночью вызвали… Язва открылась, потери крови огромные… Врачи говорят, критически… на волоске… – голос Артёма сорвался на шепот. – Маш, он может не выкарабкаться… Просит тебя. Перед операцией просил… Хочет видеть. Извиниться хочет…
Мария закрыла глаза. Перед ней поплыли круги. Она ждала чего угодно: новых претензий, просьб о деньгах, манипуляций. Но не этого. Не удара ниже пояса.
– В какой больнице? – спросила она глухо.
Он назвал номер городской больницы, известной своими ветхими корпусами и уставшими врачами.
– Я… я не знаю, что делать, Маша, – продолжал он, и в его голосе послышались слезы. – Мама с ним там, у неё чуть ли не истерика… Я один… Я не могу…
Она слушала его панический, беспомощный лепет и чувствовала, как старые раны начинают ныть с новой силой. Ненависть, обида, злость – всё это куда-то испарилось, оставив после себя лишь тяжелую, усталую жалость.
– Хорошо, – сказала она. – Я приеду.
Она повесила трубку, так и не тронув остывающий ужин. Руки дрожали. Зачем? Зачем она это делает? Ради чего? Ради того, чтобы услышать очередные оправдания умирающего человека? Чтобы снова впутаться в этот бесконечный водоворот их семейного безумия?
Но внутри что-то упрямо твердило: нужно поехать. Не ради Миши. Не ради Артёма. Ради себя. Чтобы поставить точку. Чтобы увидеть всё это со стороны и навсегда закрыть эту дверь.
Такси довезло ее до больницы за двадцать минут. Это было старое кирпичное здание, похожее на бараков времен развитого социализма. Внутри пахло хлоркой, вареной капустой и чем-то нездоровым, сладковатым. Мария прошла по длинному, гулкому коридору, сверяясь с номером палаты, который ей продиктовал Артём.
У палаты интенсивной терапии стояли они. Артём, постаревший на десять лет, с сединой на висках, которую она раньше не замечала. И Нина Петровна. Но это была не та властная, несгибаемая женщина. Это была сломленная старуха, съёжившаяся на пластиковом стуле, уставившаяся в одну точку стеклянными, ничего не видящими глазами.
Увидев Марию, Артём вздрогнул. В его взгляде мелькнули надежда, стыд и облегчение.
– Маша… Спасибо, что приехала…
Нина Петровна медленно подняла на нее голову. В ее глазах не было ни злобы, ни упреков. Только бесконечная усталость и страх.
– Машенька… – прошептала она. – Мишенька мой умирает…
Мария молча кивнула. Подошла к двери в палату. За стеклом был виден Миша, бледный, восковый, опутанный трубками и проводами. Рядом пищали мониторы, отслеживая неустойчивый ритм его жизни.
– Врач сказал, операция прошла… вроде бы удачно, но… кризис еще не миновал, – тихо пояснил Артём. – Сознание отходит от наркоза. Он спрашивал про тебя.
Мария сделала глубокий вдох и вошла в палату. Запах лекарств и крови ударил в нос. Она подошла к койке. Миша лежал с закрытыми глазами, его дыхание было хриплым и прерывистым.
– Миша, – тихо позвала она.
Он медленно открыл глаза. Взгляд был мутным, неосознающим. Потом в нем мелькнула искорка понимания.
– Ма… Маша… – он попытался улыбнуться, но получилась лишь жалкая гримаса. – Приехала… Я думал, не приедешь…
– Я здесь, – сказала она, опускаясь на табурет у кровати.
– Всё… Всё прос… просрал… – выдохнул он. Слезы выкатились из его глаз и покатились по вискам. – Прости меня… Я… я испортил всё… вашу жизнь…
Мария молчала. Что она могла сказать? «Всё в порядке»? Нет, ничего не было в порядке.
– Деньги… те долги… – он с трудом говорил. – Артём… и мама… они квартиру… почти продали… но не успели… я вот… – он показал глазами на капельницу.
Мария сжала руку в кулак. Так они и не одумались. Даже после её ухода. Они были готовы до конца идти по этому пути саморазрушения.
– Зачем ты позвал меня, Миша? – спросила она мягко, но твердо.
– Хотел… извиниться… – прошептал он. – Понял слишком поздно… что был… свиньёй… Артём… он хороший… он просто… за меня держался… как за соломинку… а я… я его потянул на дно… и тебя…
Он замолчал, закрыл глаза, собираясь с силами. Потом снова посмотрел на нее, и взгляд его стал чуть яснее.
– Уходи… Маша… Беги отсюда… Пока не… не поздно… Они… они тебя до конца… съедят… Ради «семьи»… – он снова попытался улыбнуться, на этот раз горько. – Спасибо… что пришла…
Мария посидела еще минуту, глядя на него. Вся злость, всё раздражение ушли. Осталось только щемящее чувство жалости к этому слабому, сломленному человеку, который уничтожил себя сам и едва не утянул за собой других. Она встала, положила свою руку на его холодную, неподвижную кисть.
– Выздоравливай, Миша.
Она вышла из палаты. Артём и Нина Петровна смотрели на нее вопрошающе.
– Он заснул, – сказала Мария.
– Что он говорил? – с надеждой спросил Артём.
– Он просил прощения.
Нина Петровна снова уткнулась в пол. Артём вздохнул.
– Маша… останься. Пожалуйста. Мне… нам… сейчас так тяжело…
Он посмотрел на нее умоляющим взглядом, тем самым, который всегда раньше заставлял ее смягчиться. Взглядом, в котором читалось: «Мы же семья. Мы должны держаться вместе».
И в этот самый момент Мария всё поняла. Окончательно и бесповоротно. Она увидела не просто бывшего мужа и свекровь. Она увидела систему. Замкнутую, самопожирающую систему, где один слабый человек тянет за собой другого, где понятие «семья» используется как оправдание для любых жертв, где личность растворяется в этом болоте долга и вины. И её место в этой системе было четко определено: донор. Источник сил, денег, терпения. Бесконечный ресурс, который можно выжимать до тех пор, пока он не иссякнет.
Она посмотрела на Артёма. Не с ненавистью. С сожалением.
– Нет, Артём, – сказала она тихо, но очень четко. – Я не останусь. Моё место здесь – лишь как гость. У вас есть друг друга. Вы – семья. Вы всегда ею были. А я… я была лишь временным приложением.
На лице Нины Петровны не дрогнул ни один мускул. Она, казалось, даже не услышала.
– Но… я люблю тебя, Маша… – пробормотал Артём, и в его голосе снова зазвучали знакомые, слабые нотки. – Мы можем всё начать сначала…
– Нет, Артём, – покачала головой Мария. – Не можем. Потому что «начать сначала» – значит снова оказаться здесь. У больничной койки твоего брата. Или у постели твоей матери. Или перед необходимостью отдать последние деньги на очередной его «проект». Я больше не могу. Я прошла этот круг. И я выхожу из игры.
Она увидела, как в его глазах погас последний проблеск надежды. Он понял. Понял, что на этот раз её слова – не угроза, а констатация факта.
– Желаю Мише здоровья. И вам… сил, – сказала Мария. Она повернулась и пошла по коридору к выходу. Она не оглядывалась. Она знала, что за ее спиной остался не просто бывший муж и его семья. Осталась ее прошлая жизнь. Тяжелая, несовершенная, но ее. И теперь она была свободна. По-настоящему.
Она вышла из больницы на холодный ночной воздух. Город спал. Где-то впереди была ее студия, ее одинокая, но честная жизнь. Ее будущее, которое, наконец, принадлежало только ей. Впервые за долгие годы она почувствовала не пустоту, а тишину. Не одиночество, а покой.
Она достала телефон и одним движением заблокировала номер Артёма. Навсегда. Потом подняла голову и посмотрела на редкие звезды, пробивающиеся сквозь городскую засветку. Она была одна. Но она была целой. И в этом был главный, горький и освобождающий смысл всей этой истории.
