— Юля, убери это блохастое чудовище со стола, — голос Дмитрия прозвучал так, будто он говорил о таракане, а не о большом рыжем коте, который с королевским достоинством восседал на краю кухонного стола и умывался.
— Барсик не чудовище, и блох у него нет, — ответила Юля, не отрываясь от нарезки овощей. Её тон был нарочито спокойным, отработанным за месяцы подобных перепалок. — Он просто смотрит, как я готовлю. Ему интересно.
— Мне не интересно, чтобы его шерсть летела в мой салат, — отрезал Дмитрий, с отвращением глядя на кота. — Он должен знать своё место. А его место — на полу. В идеале — в другой квартире.
Юля положила нож, повернулась и посмотрела на мужа. Барсик был с ней уже восемь лет. Он переехал в эту квартиру вместе с ней, когда ни о каком Дмитрии не было и речи. Этот кот помнил её слёзы после тяжёлого разрыва, грел её, когда она болела, и встречал у двери после каждого рабочего дня. Он был не просто питомцем, а молчаливым, пушистым свидетелем её жизни. Дмитрий же появился полтора года назад и с первого дня объявил коту войну. Он называл его «рыжей проблемой», «источником заразы» и «дармоедом». Каждый ком шерсти на диване становился поводом для лекции о гигиене, а любая попытка Барсика запрыгнуть на колени к Юле, когда рядом сидел муж, пресекалась резким, шипящим «Брысь!».
Юля вздохнула, подошла к коту и мягко погладила его между ушей. Барсик замурчал, потёрся головой о её руку. Она аккуратно сняла его со стола и опустила на пол.
— Всё, Дим, проблема решена. Он на полу.
Дмитрий хмыкнул, но ничего не ответил, уткнувшись в телефон. Он победил в этой маленькой битве и был доволен. Юля смотрела на его напряжённый затылок и чувствовала, как внутри закипает глухое раздражение. Это была не война мужа с котом. Это была война мужа с её прошлым, с её личным пространством, в котором для этого рыжего существа всегда было отведено особое, неприкосновенное место.
Через пару часов Юле нужно было сбегать в магазин. Она накинула куртку, взяла сумку.
— Барсик, я скоро, веди себя хорошо, — проворковала она, почесав кота за ухом. Дмитрий, сидевший в гостиной, скривился, но промолчал.
Когда за Юлей закрылась дверь, он отложил телефон. Его взгляд упал на новый диван, на подлокотнике которого Барсик с удовольствием точил когти. Это стало последней каплей. Он поднялся, подошёл к коту, который при виде него тут же прекратил своё занятие и настороженно прижал уши. Дмитрий не стал кричать. Он просто взял кота за шкирку, пронёс через всю квартиру и, открыв дверь балкона, вышвырнул его наружу. На улице стоял промозглый ноябрь, не мороз, но сырой, пронизывающий холод. Он плотно прикрыл дверь, оставив лишь крошечную щель для вида, и с чувством выполненного долга вернулся на диван. Пусть посидит, подумает о своём поведении.
Юля вернулась через час. Разобрав сумки, она сразу почувствовала неладное. В квартире было слишком тихо. Обычно Барсик уже крутился у ног, выпрашивая что-нибудь вкусное.
— Барсик? Кис-кис-кис? — позвала она. Ответа не было. Она заглянула под кровать, в шкаф, на кухню. Нигде. Сердце неприятно ёкнуло. Она посмотрела на мужа. — Дим, ты не видел Барсика?
— Понятия не имею, где твой зверь, — лениво ответил он, не отрывая взгляда от телевизора. — Наверное, спит где-то.
И тут её взгляд упал на балконную дверь. Она дёрнула ручку. Дверь поддалась, и в квартиру ворвался поток ледяного воздуха. В дальнем углу, сжавшись в маленький, дрожащий комок, сидел Барсик. Он даже не мяукнул, когда она подбежала и взяла его на руки. Его шерсть была влажной и холодной, как земля в погребе. Всё его тело сотрясала мелкая дрожь. Он прижался к ней всем своим остывшим тельцем и только тогда издал тихий, жалобный писк.
Юля занесла его в комнату, закутала в свой самый тёплый плед. Она посмотрела на Дмитрия. Он всё так же пялился в экран, но по напряжённой линии его челюсти она поняла — он всё знал. Он сделал это намеренно. И в этот момент что-то внутри неё сломалось. Не со звоном, не с криком, а тихо и безвозвратно. Тепло, которое она так долго пыталась сохранить в их отношениях, испарилось, оставив после себя лишь холодную, звенящую пустоту. Она не стала устраивать скандал. Она просто смотрела на мужа и понимала, что война переходит в новую стадию. И в этой войне она больше не будет играть по его правилам.
Следующий день начался с тишины. Не той умиротворяющей, утренней, а тяжёлой, давящей, как низкое грозовое небо. Дмитрий проснулся, ожидая скандала. Он был готов к упрёкам, крикам, возможно, даже угрозам. Он уже приготовил защитную речь о том, что коту нужно было преподать урок, что он всего лишь хотел дисциплины. Но Юля молчала. Она двигалась по квартире почти бесшумно, её лицо было абсолютно непроницаемым. Она приготовила себе кофе, сделала тост и села за стол, полностью игнорируя его присутствие. Это было хуже крика. Это было аннулирование.
Днём, когда Дмитрий смотрел телевизор, Юля вернулась из магазина. Она не стала, как обычно, просить его помочь с пакетами. Она молча занесла их на кухню. Из одного пакета она достала кусок розового, упругого филе лосося. Дмитрий удивлённо приподнял бровь. Они редко покупали такую дорогую рыбу. «Наконец-то оттаяла, решила приготовить что-то особенное», — с облегчением подумал он. Его желудок одобрительно заурчал в предвкушении.
Он ошибся. Жестоко ошибся. Юля не стала готовить ужин для них. Она взяла небольшую сковороду, плеснула на неё каплю оливкового масла и аккуратно выложила рыбу. Кухню наполнил божественный аромат жареного лосося с розмарином. Она готовила его с такой заботой, с какой хирург проводит сложнейшую операцию. Переворачивала нежной лопаткой, следила, чтобы не пересушить. Когда рыба была готова, она взяла тарелку. Не обычную, повседневную, а белоснежную, с тонкой золотой каймой, из праздничного сервиза, который доставался из шкафа два раза в год.
Дмитрий, привлечённый запахом, зашёл на кухню и замер в дверях, наблюдая за этим священнодействием. Юля аккуратно разломала рыбу на мелкие кусочки, остудила и выложила на сияющую тарелку. Затем она поставила эту тарелку на пол, рядом с кошачьей миской.
— Барсик, иди кушать, мой хороший, — позвала она ласковым голосом.
Кот, который весь день не отходил от неё ни на шаг, тут же подбежал и с жадностью набросился на угощение. Дмитрий смотрел на эту сцену, и его лицо медленно наливалось краской.
— Ты что творишь? — наконец выдавил он из себя. — Это что такое?
— Я кормлю своё любимое существо, — не поворачиваясь, ответила Юля. — Он вчера перенёс стресс, ему нужны витамины.
— А я?! Что есть мне?
— В холодильнике есть вчерашние макароны. Можешь разогреть.
Это был удар под дых. Не просто унижение, а публичная казнь его статуса в этом доме. Он, глава семьи, должен был есть холодные макароны, в то время как «блохастое чудовище» пожирало лосось из фарфоровой тарелки.
Но это было только начало. Через день в квартиру доставили огромную коробку. Дмитрий с любопытством наблюдал, как Юля вскрывает её. Внутри оказались детали какого-то сооружения. Она достала инструкцию и начала методично собирать конструкцию прямо посреди гостиной. Это оказался гигантский игровой комплекс для кота: многоуровневый дворец со столбиками-когтеточками, домиками, лесенками и гамаками. Он был настолько большим, что занимал почти весь свободный угол.
— Куда ты это ставить собралась? — с плохо скрываемым раздражением спросил Дмитрий. Юля не ответила. Закончив сборку, она подошла к его креслу. Его любимому креслу. Старому, продавленному, но невероятно удобному, в котором он проводил все вечера. Его личный трон. Она без малейших усилий толкнула его в сторону, отодвинув в самый тёмный и неуютный угол комнаты, к балконной двери. А на освободившееся, почётное место, прямо напротив телевизора, она водрузила кошачий дворец.
— Вот, Барсик, теперь это твой замок, — громко и отчётливо произнесла она, подсаживая кота на верхнюю платформу. Дмитрий стоял посреди комнаты и смотрел на своё изгнанное кресло, а потом на кота, который свысока, с вершины своего нового трона, взирал на него равнодушными зелёными глазами. Он больше не был хозяином в этом доме. Его только что официально низвели до уровня мебели. И то, до уровня старой, ненужной мебели, которую задвинули в угол.
Дни превратились в тягучую, беззвучную пытку. Дмитрий приходил с работы, говорил «Я дома» в пустоту и наблюдал, как Юля, не поворачивая головы, говорила коту: «Слышишь, Барсик? Дверь скрипнула. Надо будет смазать петли». Она больше не смотрела в его сторону. Её взгляд скользил сквозь него, будто он был сделан из стекла. Она разговаривала только с котом — громко, отчётливо, так, чтобы Дмитрий слышал каждое слово. Она обсуждала с ним погоду, прочитанную книгу, планы на выходные. Она советовалась с ним, что приготовить на ужин. Разумеется, на ужин для них двоих — для неё и для Барсика.
Поначалу Дмитрий пытался прорвать эту блокаду. Он садился напротив неё и начинал рассказывать о своём дне, о проблемах на работе, о смешном случае в метро. Он говорил, повышая голос, пытаясь перекричать её ледяное молчание. В ответ Юля брала кота на руки и начинала его успокаивать.
— Тише, мой хороший, не бойся. Это просто где-то трубу прорвало, вот и гудит так неприятно. Сейчас пройдёт.
Это выводило из себя. Он перестал быть для неё человеком. Он стал фоновым шумом, досадной помехой, природным явлением. Однажды вечером он не выдержал. Юля сидела на диване, а Барсик развалился на своём новом «троне», лениво наблюдая за происходящим. Дмитрий подошёл и встал прямо перед ней, загораживая телевизор.
— Юля, нам надо поговорить. Я так больше не могу. Она медленно подняла глаза, но посмотрела не на него, а куда-то ему за плечо, на стену. Затем повернула голову к коту.
— Барсик, ты чувствуешь этот странный шум? Наверное, сквозняк.
Дмитрий сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.
— Я не сквозняк! Я твой муж! Посмотри на меня! Она встала, аккуратно обошла его, как обходят столб или некрасиво припаркованную машину, подошла к коту и начала гладить его шелковистую шерсть.
— Этот гул становится всё громче, — проворковала она. — Кажется, у соседей опять ремонт. Бедный мой мальчик, тебе, наверное, страшно от таких резких звуков.
Это было изощрённое, продуманное до мелочей издевательство. Она не кричала, не била посуду, не обвиняла. Она просто стирала его из реальности. Он пытался заговорить с ней за ужином — она включала музыку погромче и шептала коту на ухо что-то ласковое. Он пытался лечь рядом с ней в постель — она укладывала кота между ними, создавая пушистую, мурлыкающую стену. Однажды ночью он отодвинул кота, чтобы обнять её. Она тут же проснулась, включила свет, взяла Барсика на руки и, не сказав ни слова, ушла спать с ним на диван в гостиную.
Его мир сузился до размеров этой квартиры, в которой он стал призраком. Его кресло стояло в углу, покрываясь пылью. Его тарелка почти всегда была пуста, если он сам не позаботился о себе. Его голос превратился в бессмысленный шум. Он чувствовал, как внутри него копится чёрная, вязкая ярость. Она ждала своего часа, сгущаясь с каждым днём, с каждым её ласковым словом, обращённым к коту, с каждым взглядом, прошедшим сквозь него. Он понимал, что это не может продолжаться вечно. Что-то должно было взорваться. Он сам должен был взорваться, чтобы доказать ей, что он не сквозняк и не гул соседского ремонта. Что он живой. И что его терпение не просто на исходе — оно уже давно закончилось. Он просто ждал последней искры, чтобы всё вокруг заполыхало.
Искра вспыхнула в самый обычный вторник. Юля, как обычно, вернулась с работы, поцеловала в макушку кота и, игнорируя Дмитрия, застывшего с пультом в руке, прошла на кухню. Он услышал характерный щелчок открываемой консервной банки и знакомый, омерзительный запах паштета из тунца. Она даже не стала перекладывать его в миску. Она поставила открытую баночку на пол и позвала:
— Барсик, солнышко, иди сюда, у нас сегодня деликатес.
Дмитрий медленно положил пульт. Звук консервной банки, поставленной на кафельный пол, прозвучал в его голове как выстрел стартового пистолета. Это была последняя капля. Не лосось, не кошачий дворец, а эта дешёвая жестяная банка, которая символизировала его окончательное и бесповоротное поражение. Он поднялся. Его движения были медленными, почти сомнамбулическими, но внутри него уже бушевал пожар.
Он вошёл на кухню. Юля стояла к нему спиной, наблюдая, как кот с аппетитом уплетает паштет. Она не обернулась. Она знала, что он там, но продолжала играть в свою страшную игру.
— Знаешь, — начал он тихим, сдавленным голосом, — я всё ждал. Ждал, когда ты перестанешь. Когда тебе надоест этот цирк.
Юля не ответила. Она лишь чуть наклонила голову, будто прислушиваясь к далёкой музыке.
И тогда он взорвался. Это был не крик. Это был рёв раненого зверя. Он рванул в гостиную, к этому проклятому кошачьему замку. Он схватился за верхнюю башню и с треском оторвал её от основания. Посыпалась джутовая обмотка, полетели щепки. Он бил ногами по столбикам, ломал платформы, рвал когтеточки. Он крушил этот ненавистный символ своего унижения с первобытной яростью, пытаясь физическим разрушением заглушить свою внутреннюю боль. В комнате стоял грохот и треск ломающегося дерева. Барсик от страха забился под кухонный стол.
Когда от замка осталась лишь груда обломков, Дмитрий, тяжело дыша, обернулся. Он ожидал увидеть на лице Юли ужас, слёзы, страх. Но увидел лишь холодное, отстранённое любопытство. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку, и смотрела на него так, как смотрят на уличного сумасшедшего. Ни единой эмоции.
— Тебе всё равно?! — прохрипел он. — Даже это тебя не проняло?!
Она молчала. Её молчание было громче его крика. Он понял, что и этого недостаточно. Чтобы она его увидела, чтобы она его услышала, он должен был ударить по самому главному. Он сделал шаг в сторону кухни, к дрожащему под столом коту.
— Всё из-за него, — прошипел Дмитрий, указывая на кота. — С него всё началось. Им всё и закончится.
И в этот момент Юля впервые за много дней посмотрела прямо на него. Её взгляд был твёрдым и острым, как осколок льда. Она медленно выпрямилась и сделала шаг вперёд, преграждая ему дорогу. И она заговорила. Её голос был тихим, ровным, без единой дрожащей ноты.
— Ты не тронешь его.
— Ещё как трону! Я вышвырну его снова! Только на этот раз не на балкон!
— Нет, не вышвырнешь, — так же спокойно сказала она. — Знаешь, Дим, я всё это время молчала и ждала. Ждала, поймёшь ли ты хоть что-нибудь. Но ты не понял. Ты ведь думаешь, что всё это из-за кота? Ты думаешь, я мщу тебе за то, что ты выставил его на холод? Она сделала паузу, давая словам впитаться в оглушительную тишину, повисшую после погрома. — Ты ошибаешься. Дело не в коте. Дело в том, почему ты это сделал. Ты сделал это не потому, что он точил когти или сидел на столе. Ты сделал это, потому что не мог вынести, что в моей жизни есть что-то, что я любила до тебя. Что-то, что было только моим. Ты хотел вытравить из этой квартиры всё, что напоминало обо мне прежней. Ты хотел, чтобы всё принадлежало только тебе. Барсик был просто последним бастионом. И ты решил его уничтожить. Не наказать, а именно уничтожить. Выставив его в тот день на балкон, ты показал мне не то, как ты относишься к коту. Ты показал, как ты будешь относиться ко мне, если я перестану быть удобной.
Она сделала ещё один шаг к нему. Теперь их разделяла всего пара метров.
— Я не стала кричать тогда. Потому что кричать на тебя — это всё равно что спорить со стеной. Я решила показать тебе. Показать, каково это, когда тебя не замечают. Когда твои чувства, твоё присутствие, твоё само существование ничего не значат. Когда ты просто… шум. Неприятный, раздражающий шум. Ну что, тебе понравилось?
Дмитрий смотрел на неё, и ярость медленно уступала место холодному, липкому осознанию. Он проиграл. Не сейчас, круша мебель, а тогда, в тот самый день, когда захлопнул дверь балкона. Он смотрел на эту женщину, которую, как ему казалось, он знал, и видел перед собой абсолютно чужого, незнакомого человека. Сильного, жестокого в своём спокойствии и абсолютно правого.
— Собирай вещи, — её голос не дрогнул. — Прямо сейчас.
— Юля… Ты что, променяешь меня на него? Ты вообще понимаешь, что ты творишь?
— Да я лучше со своим котом буду жить одна, чем с тобой! Он хотя бы действительно меня любит! Так что собирай свои манатки и вали из моей квартиры! Приживала!
— Это мой дом! Мой! А ты моя жена! И ты должна…
— Это больше не твой дом. Ты сам превратил его в чужой. Уходи.
Он стоял посреди разгрома, который сам же и учинил, и понимал, что это конец. Не было смысла спорить, умолять или угрожать. Его только что выписали из этой жизни. Он молча развернулся, пошёл в спальню и начал бросать вещи в спортивную сумку. Через пятнадцать минут он стоял в коридоре. Юля сидела на корточках на кухне и гладила кота, который наконец выбрался из своего укрытия. Она даже не посмотрела в его сторону.
Он открыл входную дверь.
— Прощай, — бросил он в тишину. В ответ раздалось тихое, умиротворённое мурчание. Он вышел и закрыл за собой дверь. В квартире воцарилась тишина. Но теперь она была другой. Лёгкой, чистой, наполненной покоем. Юля подняла Барсика на руки, прижалась щекой к его рыжей шерсти. — Всё, мой хороший, — прошептала она. — Шум закончился…
