— Чтобы больше твоей матери не было в нашем доме, или я напишу на неё заявление за воровство, потому что эти деньги, наши деньги, украла именно она! Они не могли никуда просто так исчезнуть из нашей квартиры!
Слова Риты упали в пространство кухни не как крик, а как тяжёлые, холодные камни. Она стояла у открытой дверцы металлического ящика, вмонтированного в стену за ярким натюрмортом. Пустота внутри сейфа казалась чёрной дырой, которая засасывала весь свет, тепло и воздух из комнаты. Её поза была абсолютно спокойной, руки опущены вдоль тела, но в этой статичности было больше угрозы, чем в любой, самой отчаянной истерике. Она не смотрела на мужа, её взгляд был прикован к этому зияющему в стене провалу.
Денис, сидевший за столом с чашкой давно остывшего чая, медленно поднял голову. Его лицо, расслабленное и уставшее после долгого рабочего дня, начало наливаться багровой краской. Не от стыда, а от чистого, незамутнённого гнева, который рождался где-то глубоко в груди и поднимался обжигающей волной. Он посмотрел на жену так, будто она внезапно заговорила на неизвестном, омерзительном ему языке.
— Ты в своём уме? Что ты несёшь? Какое воровство? Ты обвиняешь мою мать?
— Я не обвиняю, Денис. Я констатирую факт, — её голос был ровным, без единой дрогнувшей ноты, и от этого звучал чужеродно в их уютной, обставленной с любовью кухне. — Неделю назад, когда мы уезжали на дачу, здесь лежали два миллиона. Ровно неделю у нас гостила твоя мама. Сегодня денег нет. Зато у твоей мамы появилась машина. Новая. Из салона. Простая арифметика, доступная даже первокласснику.
Она, не глядя, протянула руку и закрыла дверцу сейфа. Металлический щелчок прозвучал оглушительно, как выстрел. Денис резко вскочил, зацепив ногой стул. Тяжёлый дубовый стул с грохотом упал на кафельный пол. Этот звук, грубый и резкий, заставил их обоих вздрогнуть.
— Да как у тебя язык поворачивается! Моя мать — святая женщина! Она всю жизнь на заводе отпахала, меня одна на ноги ставила! Она каждую копейку считает! А ты… Ты смеешь её в грязь втаптывать!
Он начал мерить шагами небольшое пространство кухни, от холодильника до окна и обратно, как зверь, запертый в тесной клетке. Он не смотрел на Риту, он смотрел куда-то в пространство, обращаясь к невидимому судье, который должен был подтвердить его правоту. Его возмущение было искренним, всепоглощающим. Он не играл. Он действительно верил в каждое своё слово, в незыблемость образа матери.
— Святая женщина, которая после недели гостевания у нас покупает себе машину почти за миллион? При своей пенсии в двадцать тысяч? — Рита не повышала голоса, и от этого её слова становились ещё более весомыми и жестокими. Она выдвинула ящик стола, достала пачку сигарет, которую хранила там больше двух лет на всякий случай, и чиркнула зажигалкой. — Она тебе что сказала? Что всю жизнь копила? С пенсии? Или, может, клад нашла на нашем балконе, пока у нас гостила?
Горький дым заполнил её лёгкие, принося странное, извращённое успокоение. Она смотрела на мужа поверх дрожащего огонька зажигалки. Его лицо исказилось от её слов, от этого ядовитого сарказма.
— Она… она сказала, что взяла кредит! Что сестра ей помогла! Да какое это вообще имеет отношение?! Ты просто ищешь виноватых, потому что сама могла куда-то их переложить и забыть! Или потратить на свои дурацкие шмотки и побрякушки!
— Два миллиона. На шмотки, — Рита усмехнулась, выпустив в потолок тонкую струю дыма. Усмешка получилась уродливой, кривой. — Денис, прекрати этот балаган. Ты же не идиот. Ты всё прекрасно понимаешь, просто боишься себе в этом признаться. Твоя святая мама приехала, увидела, где лежат деньги, и взяла их. Не все, заметь. Только четверть. Чтобы не так заметно было, чтобы можно было придумать историю про кредит. Расчётливая святость.
— Замолчи! — рявкнул он и с силой ударил кулаком по дубовой столешнице. Звук получился глухим, тяжёлым. — Просто замолчи! Я не позволю тебе оскорблять мою мать! Это клевета! Гнусная, омерзительная клевета!
— Хорошо, — отрезала Рита, с силой затушив почти целую сигарету в маленькой фарфоровой пепельнице. Она подняла на него свои холодные, ставшие почти прозрачными глаза. В них не было ни любви, ни жалости, ни обиды. Только лёд и твёрдая, как сталь, уверенность. — Раз ты мне не веришь, проверим по-другому.
Рита не ответила на его выкрик. Она просто взяла со стола свой телефон. Тонкая пластина из стекла и металла легла в её ладонь как влитая, словно была продолжением её холодной, расчётливой воли. Денис следил за её движениями, и в его взгляде презрение боролось с растерянностью. Он не понимал, чего она добивается.
— Что, в полицию звонить будешь? — усмехнулся он, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией. — Сразу побегут твой бред слушать. Обвинения без доказательств.
Она проигнорировала его выпад. Её палец скользнул по экрану, нашёл нужный контакт в записной книжке. «Елена Сергеевна». Рита нажала на вызов, а затем — на иконку громкой связи. Пронзительные, настойчивые гудки заполнили кухню, смешиваясь с гудением холодильника. Денис замер, его лицо напряглось. Он не ожидал этого. Этот ход был слишком прямым, слишком наглым.
На том конце провода ответили после третьего гудка. Голос Елены Сергеевны был бодрым, даже весёлым, — голос человека, довольного жизнью.
— Риточка, здравствуй, деточка! А я как раз салат режу, о вас с Дениской вспоминаю. Как вы там?
Денис облегчённо выдохнул. Этот добродушный, родной голос был лучшим опровержением всех гнусных подозрений. Он победно посмотрел на жену. Но лицо Риты не изменилось. Она смотрела на динамик телефона, словно видела свою свекровь насквозь.
— Елена Сергеевна, здравствуйте, — тон Риты был спокойным, почти деловым, без тени враждебности. — У нас тут неприятность случилась. Из сейфа пропали деньги. Большая сумма. Мы сейчас просматриваем записи с камеры, которую я установила в комнате, когда мы уезжали на дачу.
На том конце провода наступила абсолютная, мёртвая тишина. Даже не тишина, а вакуум. Исчезло всё: шуршание, дыхание, фоновый шум квартиры. Денис перестал дышать. Он ждал. Он ждал возмущённого крика, гневного опровержения, вопроса «Да как ты могла подумать?!». Он ждал чего угодно, но не этой оглушительной пустоты, которая длилась секунду, две, три… Вечность.
А потом раздался короткий, сдавленный звук. Не писк, не всхлип, а звук, который издаёт человек, которому внезапно перекрыли кислород.
Рита, не меняя тона, продолжила, словно и не заметила этой паузы. Её слова чеканились в воздухе кухни, как удары молотка по металлу.
— Камеры, разумеется, никакой нет. Я бы никогда не стала ставить её в комнате, где живёт гость. Но теперь я знаю всё.
Денис смотрел на жену широко раскрытыми глазами. Блеф. Это был чудовищный, гениальный в своей жестокости блеф. И он сработал.
— Деньги должны быть у нас на счету до завтрашнего утра. Полная сумма, до копейки. Иначе запись с настоящей камеры, той, что в коридоре, я отнесу куда следует. Она фиксирует всё, что происходит у входной двери. И всё, что из неё выносят.
Она не стала дожидаться ответа. Её палец нажал на красную иконку, обрывая связь. Рита положила телефон на стол экраном вниз. И только после этого посмотрела на мужа.
Денис стоял посреди кухни, прислонившись бедром к столешнице, чтобы не упасть. Кровь отхлынула от его лица, оставив после себя нездоровую, пепельную бледность. Его глаза смотрели на Риту, но, казалось, не видели её. Он смотрел сквозь неё, на руины чего-то большого и незыблемого, что только что рухнуло внутри него. Воздух со свистом вырвался из его лёгких. Мир, в котором его мать была святой, перестал существовать в ту самую секунду, когда вместо гневного крика он услышал тот жалкий, сдавленный писк.
Тишина, наступившая после щелчка отбоя, была плотнее и тяжелее любого крика. Она вдавливала в плечи, забивалась в уши, делала воздух вязким. Денис медленно, очень медленно сполз на тот самый стул, который недавно опрокинул в праведном гневе. Он поставил его на ножки с какой-то механической аккуратностью, словно это было единственное осмысленное действие, на которое он сейчас способен. Его руки, большие и сильные, безвольно лежали на коленях. Он смотрел в одну точку на полу, на стык двух кафельных плиток, и его лицо было похоже на серую маску.
— Может… может, ей было нужно, — прошептал он в пустоту. Это был не вопрос, обращённый к Рите. Это была слабая, отчаянная попытка построить хлипкий мостик над пропастью, разверзшейся у его ног. — Может, у неё проблемы, о которых мы не знаем. Она бы отдала. Обязательно бы отдала потом.
Рита, которая всё это время стояла у стола, медленно обошла его и села напротив. Между ними было не больше метра, но казалось, что их разделяют километры выжженной земли. Она взяла новую сигарету, но не стала прикуривать, просто вертела её в пальцах.
— Какие проблемы, Денис? — её голос был тихим, лишённым всяких эмоций. Это был голос хирурга, констатирующего диагноз. — Проблемы, которые решаются покупкой нового автомобиля? Она не умирала от голода. У неё не отбирали квартиру за долги. Она просто захотела то, чего у неё не было, и взяла это. У нас. У своего сына. У будущего своего внука, о котором она так любит говорить на семейных праздниках.
Каждое её слово было маленьким, точным уколом, направленным не в его гнев, а в его иллюзии. Она не спорила с ним, она уничтожала его попытки самообмана.
— Ты получила то, что хотела? — он наконец поднял на неё глаза. В них больше не было ярости. Только тупая, ноющая боль и какая-то злая обида, направленная уже не на сам факт, а на то, как безжалостно его в него ткнули носом. — Ты насладилась этим? Тем, как унизила её по телефону? Как заставила её там давиться от страха?
— Я сделала то, что было необходимо, чтобы вернуть наши деньги, — отрезала она. — То, на что у тебя никогда бы не хватило духа. Ты бы слушал её сказки про кредиты, про больную сестру, про тяжёлую жизнь. Ты бы кивал, верил и в итоге простил бы ей наши два миллиона. Наши. Деньги, ради которых я последние три года работала на двух работах, отказывая себе во всём.
Она сломала сигарету пополам. Табачные крошки посыпались на чистую поверхность стола.
Больше они не разговаривали. Денис так и остался сидеть на кухне, глядя в темноту за окном. Он не пил чай, не включал телевизор. Он просто сидел в тишине, наедине с руинами своего прошлого. Рита ушла в гостиную, устроилась на диване, поджав под себя ноги, и открыла ноутбук. Но экран оставался тёмным, она просто смотрела на своё отражение в нём.
Квартира, их общая крепость, их уютное гнездо, превратилась в два враждебных лагеря. Воздух был наэлектризован до предела. Каждый звук — щелчок выключившегося холодильника, гул лифта в подъезде, сирена скорой помощи где-то вдалеке — казался неестественно громким. Они не спали. Как можно спать, когда мир, который вы строили вместе, треснул пополам, и вы оказались по разные стороны разлома? Они ждали. Оба ждали утра. Утро должно было принести развязку. Либо на их счёт вернётся круглая сумма, либо на стол ляжет запись с камеры в коридоре. И оба понимали, что какой бы ни была эта развязка, ничего уже не будет как прежде. Эта ночь была не просто ночью ожидания. Это была ночь прощания с той жизнью, которую они знали.
Звонок в дверь прозвучал в семь утра. Резкий, настойчивый, он разрезал густую тишину квартиры, как скальпель разрезает живую плоть. Денис, сидевший на кухне всю ночь, вздрогнул так, будто удар тока прошёл по его позвоночнику. Рита вышла из гостиной, беззвучно ступая босыми ногами по холодному ламинату. На её лице не было ни удивления, ни страха. Только усталая готовность. Они посмотрели друг на друга — два чужих человека, запертых в одном помещении в ожидании неизбежного.
— Я открою, — тихо сказал Денис и пошёл в коридор. Его движения были скованными, неуверенными, словно он шёл по минному полю.
На пороге стояла Елена Сергеевна. Она не выглядела виноватой или испуганной. Напротив, её лицо было с каменной маской праведного негодования, а в глазах горел холодный огонь. Она была одета не по-домашнему, в строгий костюм, словно пришла на деловую встречу, где собирается отстаивать свои позиции до последнего. Она проигнорировала сына и вперила взгляд в Риту, стоявшую за его спиной.
— Я хочу поговорить, — произнесла она, чеканя каждое слово. Голос её был твёрд, без малейшего намёка на раскаяние.
Она вошла в квартиру, не дожидаясь приглашения, и прошла прямо на кухню, на место вчерашнего сражения. Встала посреди комнаты, хозяйка положения. Денис и Рита вошли следом.
— Я так и знала, что ты на это способна, — начала Елена Сергеевна, обращаясь исключительно к Рите. Денис для неё в этот момент не существовал. — Подстроить, спровоцировать, унизить. Ты всегда меня ненавидела. Всегда считала, что я лезу в вашу жизнь. А теперь решила избавиться от меня таким грязным способом.
Рита молча прислонилась к дверному косяку, скрестив руки на груди. Она была зрителем в этом театре, режиссёром которого сама же и выступила. Она дала свекрови выговориться, выплеснуть весь свой заготовленный яд.
— Мама, перестань, — голос Дениса был хриплым, безжизненным. Он попытался встать между двумя женщинами, но Елена Сергеевна отмахнулась от него, как от назойливой мухи.
— Нет, ты послушай! — она повысила голос, и в нём зазвенели стальные ноты. — Да, я взяла! Взяла! А вы бы мне дали, если бы я попросила? Нет! Вы бы сказали, что это общие деньги, что у вас планы! Вы живёте в роскоши, покупаете квартиры, а я должна считать копейки до пенсии? Я, которая всю жизнь на твоего отца горбатилась, а потом тебя одного тянула! Я просто взяла малую часть того, что мне причитается по праву! Это не воровство! Это компенсация!
— Компенсация, — повторила Рита тихо, без вопросительной интонации. Это было утверждение. — И вы её потратили на машину. Очень своевременная компенсация за тяжёлую жизнь.
— А тебе какое дело, на что я её потратила?! — взвизгнула Елена Сергеевна, окончательно теряя маску спокойствия. — Это уже не твои деньги! И не его! Они мои! И ты, — она ткнула пальцем в сторону Дениса, — ты позволишь этой змее так со мной разговаривать? Ты позволишь ей шантажировать твою родную мать? Выбирай, сын! Либо ты сейчас выставляешь её за дверь, и мы забудем этот разговор, как страшный сон, либо ты для меня больше не существуешь!
Наступила тишина. Последняя, самая страшная тишина в истории этой семьи. Денис стоял между ними, и его лицо было серым, как утреннее небо за окном. Он смотрел то на мать, чьё лицо исказилось от злобы и уверенности в своей правоте, то на жену, которая смотрела на него с холодным, отстранённым любопытством, словно наблюдала за поведением насекомого под микроскопом. Он понял, что сейчас решается всё. И что любой его выбор будет концом. Он медленно перевёл взгляд на мать.
— Уходи, мама, — сказал он почти шёпотом. Два слова. Тихих. Но они прозвучали громче любого крика.
Лицо Елены Сергеевны окаменело. Ненависть в её глазах стала такой плотной, что, казалось, её можно потрогать. Она не сказала больше ни слова. Она просто развернулась и, печатая шаг, как солдат, вышла из квартиры.
Денис остался стоять посреди кухни. Он медленно повернулся к Рите, и в его глазах была отчаянная, жалкая надежда. На то, что сейчас всё закончится, что она подойдёт, обнимет, и они вместе начнут собирать осколки.
Но Рита не сдвинулась с места. Она смотрела на него долго, изучающе.
— Она ушла, — сказала она наконец. Голос её был ровным. — Деньги, я уверена, будут на счёте уже сегодня. А теперь слушай меня внимательно, Денис. Моё условие было: «Чтобы больше твоей матери не было в нашем доме». Она ушла. Но ты так и не понял главного. Дело было не в ней. А в тебе. В том, что ты до последнего был готов покрывать воровку, потому что она — твоя мать. Ты не выбрал меня. Ты не выбрал правду. Ты просто сломался под давлением. А с таким человеком я жить не буду. Так что теперь из этого дома уйдёшь ты…
