– Ну что, Иваныч, принимай хозяйство! – Наталья с весёлым стуком положила на стол толстую папку с документами. – Вагон в целости, пассажиры в сохранности, бельё пересчитано. Моя смена окончена!
Бригадир поезда, пожилой и вечно хмурый Пётр Иваныч, неодобрительно покосился на её сияющее лицо.
– Опять как на праздник, Смольникова. Тебе бы только хиханьки да хаханьки.
– А что, в слезах ходить? – фыркнула Наталья, поправляя выбившуюся из тугого пучка светлую прядь. – Жизнь дана для радости, Иваныч, для радости, а не для скорби и уныния. Чего и вам советую.
Иваныч тяжело вздохнул, его седые усы дёрнулись.
– Легкомысленная ты, Наташка. Ой, легкомысленная. Муж у тебя, Михаил, золотой человек. Тихий, работящий, любит тебя до беспамятства. Каждую поездку встречает, сумки тащит. А ты его не ценишь. Совсем не ценишь.
Наталья звонко рассмеялась, откинув голову назад.
– Ой, Иваныч, не смешите! Золотой… Скучный он, как осенний дождь, ни рыба ни мясо. Зато удобный, это да. Куда он денется? Такие, как он, не бросают. Будет прощать всё что угодно, лишь бы я рядом была. А если вдруг и надумает фортель какой выкинуть, – она подмигнула бригадиру с циничной ухмылкой, – так я его по судам затаскаю. Он мне новую квартирку купит, как миленький, ещё и с бантиком перевяжет.
***
Наталья и впрямь жила легко, порхая по жизни, как бабочка-однодневка. Работа проводницей давала ей ощущение свободы и постоянный приток новых знакомств, которые нередко перерастали в короткие, ни к чему не обязывающие курортные романы прямо в пути.
За Михаила она вышла замуж по расчёту: привлёк его спокойный, покладистый характер и, что важнее, собственная двухкомнатная квартира в хорошем районе. Детей она категорически не хотела, считая их обузой и концом «свободной жизни». Своё деревенское происхождение и оставшуюся там семью она презирала, стараясь вычеркнуть из памяти, как досадную ошибку прошлого.
***
Состав с лязгом и шипением замер у перрона родного города. Коллеги Натальи, весело переговариваясь, спешили вниз по ступенькам, где их уже ждали мужья и парни с цветами. Наталья сошла последней, привычно оглядываясь в поисках знакомой фигуры Михаила. Но его не было. Впервые за все пять лет их совместной жизни перрон был для неё пуст. Она растерянно обвела взглядом толпу, но его плотного, чуть сутулого силуэта нигде не было видно.
– Что, не встречает твой «скучный»? – раздался за спиной ехидный голос Иваныча. – Похоже, доигралась, красавица.
– Отвали, Иваныч, – огрызнулась Наталья, стараясь, чтобы её голос звучал как можно более беззаботно. Но внутри, где-то под сердцем, заворочался холодный, липкий комок тревоги. Она вдруг вспомнила, что муж в последнее время и правда был какой-то другой. Молчаливый, задумчивый, «смурной», как она сама его мысленно окрестила. Она не придавала этому значения, списав всё на усталость.
Дома её встретила звенящая тишина. Михаил был на кухне – она услышала, как он поставил чайник на плиту, – но даже не вышел её встретить. Это было так на него не похоже, что тревога переросла в дурное предчувствие.
– Миш, ты чего? Я приехала, – попыталась она завести разговор, входя на кухню.
Он молча повернулся. В его глазах не было ни злости, ни обиды – только холодная, выжженная пустота. Не говоря ни слова, он подвинул к ней лежавший на столе лист бумаги. Заявление на развод.
– Я больше так не могу, Наташа, – его голос был ровным и чужим. – Я знаю про твои измены. Про всё. Терпеть это больше нет сил
Наталья остолбенела. Земля уходила из-под ног. Он знает. Всё знает. Первым инстинктивным движением было напасть, угрожать, как она и хвасталась Иванычу.
– Да ты… ты с ума сошёл! А квартира? Я тебя по судам затаскаю! Ты мне всё оставишь!
Михаил лишь устало пожал плечами, и в этом простом жесте было больше окончательности, чем в любом крике.
– Делай что хочешь. Мне уже всё равно.
***
Наталья не спала всю ночь. Она лежала в их общей постели, которая вдруг стала огромной и холодной, и прислушивалась к каждому шороху. Около полуночи она услышала, как тихо скрипнул замок и хлопнула входная дверь. Михаил ушёл. Она ждала до часу, до двух, до трёх. Он не вернулся. И тогда она с ледяной ясностью осознала – это конец. Не очередная ссора, не глупая обида. Это крах всего её привычного, удобного мира.
В тишине пустой квартиры на неё нахлынули воспоминания, от которых она так долго и успешно отгораживалась. Всплыл образ младшей сестры, Лены, с которой она разорвала все отношения много лет назад. Перед глазами встала сцена, как наяву: она, молодая и самоуверенная, забирает деньги за проданную долю в их старом родительском доме.
Лена, тогда ещё совсем девчонка, плакала и умоляла её не делать этого, не оставлять их с мужем без крыши над головой, ведь дом был старый, требовал ремонта. Но Наталье нужны были деньги на шикарную поездку к морю, и слёзы сестры её не тронули. Она просто взяла своё и уехала, навсегда вычеркнув их из своей жизни.
***
Суд прошёл быстро и буднично. Всё сложилось против неё. Доказательства измен, которые Михаил, оказывается, молча собирал месяцами, не оставили ей ни единого шанса. Решение судьи прозвучало как приговор: покинуть квартиру в течение двадцати четырёх часов, забрав только личные вещи и половину совместно нажитой бытовой техники. Ни о какой компенсации и речи не шло.
Униженная, раздавленная, с одной сумкой в руках, она бесцельно брела по направлению к вокзалу – единственному месту, которое она знала. Там, в суете и шуме, она села на скамейку, не зная, что делать дальше. Внезапно она почувствовала на себе пристальный взгляд. Перед ней стояла маленькая, очень худенькая девочка лет семи, одетая в поношенное пальтишко. Она молча смотрела на Наталью огромными, не по-детски серьёзными глазами.
Девочка шагнула вперёд и протянула ей сложенный вчетверо клочок бумаги из школьной тетради. Наталья недоумённо взяла его и развернула. Корявым детским почерком было выведено: «Если у тебя осталось хоть чуточку сострадания, помоги нам. Я всё расскажу, только приди».
– Это мне? – удивлённо спросила Наталья.
Девочка молча и настойчиво кивнула, не сводя с неё своих огромных глаз.
Что-то в отчаянной серьёзности ребёнка зацепило Наталью. Терять ей было уже нечего. Она поднялась и кивнула девочке: «Веди». Они шли долго, почти час, удаляясь от центра города к самым его окраинам. Вокзальная суета сменилась унылым частным сектором с покосившимися заборами и заброшенными, вросшими в землю домами. Воздух пах сыростью и безнадёжностью.
Наконец девочка остановилась у одного из самых неухоженных и старых домишек. Почерневший от времени сруб, заколоченные досками окна на первом этаже, заросший бурьяном двор. Ребёнок потянул Наталью за рукав к скрипучей калитке. Внутри, вопреки внешнему убожеству, было на удивление чисто. Старая мебель была аккуратно расставлена, на полу лежал вытертый, но чистый половичок, на подоконнике в банке стоял скромный букетик полевых цветов.
Девочка провела её в единственную жилую комнату. На старом, проваленном диване, укрытая тонким одеялом, лежала женщина. Она была такая исхудавшая и бледная, что казалась почти прозрачной. Её дыхание было поверхностным и хриплым. Наталья подошла ближе, вглядываясь в измождённое лицо, и её сердце пропустило удар. В этой тени, в этом призраке человека она с ужасом узнала свою младшую сестру.
– Лена?
Женщина с трудом открыла глаза. Взгляд сфокусировался на Наталье, и в нём не было ни удивления, ни обиды – только безмерная усталость.
– Наташа… пришла всё-таки… – прошептала она.
Собравшись с силами, Лена рассказала свою историю. После того как Наталья продала свою долю и уехала, в их старом доме случился пожар. Они едва успели выскочить. Муж Лены, не выдержав свалившихся на них несчастий, просто ушёл, оставив её одну с дочерью. А их дочка, Валя – та самая девочка, что привела Наталью, – после пережитого шока перестала говорить. На оставшиеся от страховки копейки они купили в рассрочку этот полуразвалившийся домик, где и перебивались с тех пор.
– Я отправила Валю тебя найти… – голос Лены становился всё тише. – Наташ, я умираю. Врачи сказали, рак. Мне осталось жить не больше трёх месяцев. Я тебя об одном прошу, умоляю… не отдавай Валю в детский дом. Она тихая, молчаливая… её там заклюют, погубят. Не отдавай её, Наташа…
Рассказ сестры и её последняя мольба обрушились на Наталью как тонна ледяной воды. Вся её прошлая жизнь – беспечная, эгоистичная, пустая – предстала перед ней в своём истинном, уродливом свете. Она смотрела на исхудавшее лицо Лены, на молчаливую фигурку Вали у двери и понимала, что больше не может жить как прежде. Что-то внутри неё, давно окаменевшее и чёрствое, треснуло и рассыпалось в прах.
Потрясённая до глубины души, она приняла решение. На следующий день она поехала на работу, написала заявление на отпуск за свой счёт на максимально возможный срок и получила отпускные. Это были небольшие деньги, но сейчас каждая копейка была на счету. Она должна была действовать.
Собравшись с духом, она набрала номер Михаила. Голос в трубке был холодным и отстранённым.
– Миша… это я, – начала она, и её собственный голос показался ей чужим, неуверенным. – Я звоню насчёт вещей. Можно я заберу не только своё, но и нашу общую бытовую технику? Стиралку, микроволновку… я всё продам. Мне очень нужны деньги.
Она ожидала отказа, упрёков, чего угодно. Но в трубке повисла тишина.
– Зачем тебе? – наконец спросил он.
– Это… это не из вредности, Миша. Не для себя. У меня сестра… она умирает. И у неё дочка маленькая. Им совсем не на что жить.
Михаил молчал. Он был удивлён её просьбой и, главное, её тоном. В нём не было привычной наглости и злости, только тихое, беспросветное отчаяние. Он приехал через час. Пока она торопливо собирала то, что ей полагалось по суду, она, запинаясь и не глядя ему в глаза, коротко рассказала о Лене и Вале. Её взгляд, всегда такой дерзкий и насмешливый, теперь был полон боли и раскаяния.
Михаил слушал молча, глядя на эту совершенно новую, незнакомую ему Наталью. Он не только помог ей загрузить вещи в вызванное такси, но и, когда они уже прощались, молча сунул ей в руку пачку денег – всё, что у него было с собой.
Наталья подняла на него глаза, полные слёз.
– Прости меня, Миша. За всё… прости.
Он ничего не ответил, только кивнул и быстро ушёл, словно боясь сказать или сделать что-то лишнее.
***
На следующий же день Наталья отвезла Лену в областную больницу. Она уговорила, убедила сестру начать лечение, лечь на обследование. Она сидела у её койки, держала её слабую руку и твёрдо обещала, что не оставит Валю ни на минуту, что со всем справится. Лена, глядя в изменившееся, серьёзное лицо сестры, впервые за долгое время поверила, что надежда есть.
Вернувшись в убогий домик, Наталья застала Валю, сидевшую на крыльце всё в той же позе – маленькая, сжавшаяся, с огромными печальными глазами. Наталья присела рядом.
– Ну что, хозяйка? Будем порядок наводить?
Работа стала для неё терапией. Они с Валей принялись за дело. Наталья выдирала густой бурьян во дворе, расчищая место под будущие грядки. Валя, сначала с опаской, а потом всё смелее, начала ей помогать – собирала сорняки в кучу, таскала воду в маленьком ведёрке. Они вместе отмывали окна, красили облупившиеся стены дешёвой белой краской. Наталья постоянно разговаривала с девочкой, рассказывала ей сказки, пела песни, которые смутно помнила из своего детства. Она пыталась развеселить её, вернуть ей улыбку.
Однажды вечером, когда они, уставшие и перепачканные краской, сидели на крыльце, у скрипучей калитки показалась знакомая фигура. Это был Михаил. В руках он держал ящик с инструментами.
– Я тут… мимо проезжал, – неуверенно проговорил он. – Решил, может, помощь нужна. Скамейку сделать, стол во двор, чтобы было где сидеть.
Наталья не нашлась, что ответить, и просто кивнула. Михаил принялся за работу. Стук молотка и визг пилы наполнили двор звуками жизни. Наталья и Валя помогали ему: подавали гвозди, держали доски. К вечеру во дворе стояли новенький, пахнущий свежим деревом стол и две крепкие скамейки.
Они ужинали все вместе, за этим самым столом, при свете одинокой лампочки, свисавшей с крыльца. И в этот момент произошло чудо: когда Михаил показал Вале смешную фигурку, вырезанную из щепки, девочка впервые за долгое время заливисто, по-детски рассмеялась и захлопала в ладоши.
Когда Валя уже уснула, Михаил тихо сказал Наталье, глядя на её уставшее, но умиротворённое лицо:
– Ты здесь другая, Наташа. Настоящая. Именно та, о которой я всегда мечтал.
Она была ошеломлена его словами, но промолчала, не зная, что чувствует и что ей на это ответить.
***
Через две недели из больницы пришли хорошие новости. Лечащий врач Лены, пожилой профессор, вызвал Наталью к себе в кабинет и, поправив очки, сообщил, что организм пациентки удивительно хорошо отреагировал на начальный курс химиотерапии. Опухоль начала уменьшаться. Прогноз, который звучал как приговор, кардинально изменился.
– О полном излечении говорить рано, – осторожно сказал врач, – но о трёх месяцах речи уже не идёт. При таком ответе на лечение мы можем говорить о пяти годах стабильной ремиссии. Для начала.
Наталья ворвалась в палату к сестре и, не в силах вымолвить ни слова, просто обняла её. Они долго плакали вместе – слезами облегчения, надежды и счастья. В этот момент Наталья окончательно поняла, что поступила правильно, что весь этот путь, начавшийся с унижения и отчаяния, привёл её к чему-то по-настоящему важному.
Михаил, который в тот день снова приехал помочь – на этот раз починить прохудившуюся крышу, – невольно стал свидетелем этой сцены. Он стоял в дверях палаты и смотрел на плачущую Наталью. Он видел перед собой совершенно другую женщину – не ту циничную и холодную красавицу, которая разбила ему сердце, а заботливую, самоотверженную, способную на глубокие и искренние чувства.
Он понял, что его любовь к ней не угасла под пеплом обиды. Она просто трансформировалась, переродилась во что-то более зрелое и глубокое. Сейчас, глядя на неё, он видел перед собой ту женщину, на которой хотел бы жениться снова. Ту, которая стала опорой для своей семьи, которая смогла найти в себе силы измениться.
Михаил тихо вышел из палаты, чтобы не мешать сёстрам. Он прислонился к стене в больничном коридоре и усмехнулся своим мыслям. Вот так ирония судьбы.
Он развёлся с ней, чтобы избавиться от боли, а теперь, похоже, придётся снова звать Наташку замуж. Потому что именно сейчас, пройдя через дно, потеряв всё и обретя ответственность за других, она стала той женщиной, которой не была никогда прежде. Настоящей. Той, с кем можно построить семью – не на удобстве и расчёте, а на прощении, труде и возрождённой из пепла любви.
