— Ты бы хоть пирог испекла, что ли. Гостей всё-таки встречаешь.
Ирина Петровна сняла в прихожей своё кашемировое пальто, встряхнула его так, будто стряхивала невидимую пыль самого воздуха этой квартиры, и прошла на кухню, не дожидаясь приглашения. Она окинула взглядом идеально чистые поверхности, блестящий хром бытовой техники и вынесла свой вердикт.
— Всё у тебя как в операционной, Кристина. Ни уюта, ни души.
Кристина молча поставила на стол чашку свежесваренного кофе и коробку дорогих трюфелей. Она знала, что визит свекрови никогда не бывает просто визитом. Это всегда инспекция. Оценка. И подготовка к чему-то большему.
— Угощайтесь, Ирина Петровна. Конфеты ваши любимые.
Свекровь присела на стул, отодвинув коробку кончиком длинного, ухоженного пальца с безупречным маникюром.
— Спасибо, не хочется. У меня от сладкого теперь изжога. Вот на юбилее наелась торта, до сих пор не по себе. Кстати, о юбилее. Ты представляешь, что мне Лариска с мужем подарили? Сертификат в спа-салон на весь день! Весь день! Я там как королева буду, все процедуры — массажи, обёртывания… Говорят: «Мама, ты у нас одна, ни в чём себе не отказывай». Приятно, когда дети ценят.
Кристина сделала глоток своего кофе. Она чувствовала, куда ведёт этот разговор. Каждый визит Ирины Петровны после её шестидесятилетия начинался именно так: с перечисления подарков. Золотые серьги от двоюродной сестры. Дорогой парфюм от коллег с бывшей работы. Две недели в кисловодском санатории от сына — её мужа Олега. Этот список она знала уже наизусть.
— А племянники мои, оболтусы, и то расстарались! Скинулись и купили мне новый смартфон. Огромный такой, я в нём ничего не понимаю, но сам факт! Видно, что думали, старались, хотели угодить. Это ведь самое главное в подарке, правда, Кристиночка? Чтобы человек душу вложил. Чтобы показал своё отношение.
Она сделала паузу и в упор посмотрела на невестку. Её взгляд был острым, как игла. Кристина выдержала его, не моргнув. Она ждала.
— А то ведь как бывает… Подарят какую-нибудь безделицу с полки супермаркета, откупятся, и всё. Словно не юбилей у близкого человека, а так, обязаловка какая-то. Ни уважения, ни тепла. Просто формальность. Как будто говорят тебе: «На, отвяжись».
Ирина Петровна взяла из коробки конфету, повертела её в пальцах, но есть не стала. Она положила её обратно, словно брезговала.
— Твои-то родители, я смотрю, по этому же принципу живут. По принципу формальности. Я, конечно, всё понимаю, люди они простые, не городские. Но можно же было хоть немного проявить фантазию. Подумать обо мне. А то прислали с курьером эту… коробку. Даже не позвонили. Я когда открыла, сперва не поняла, что это. Думала, может, кастрюля какая-то новомодная. А потом Олег мне объяснил. Мультиварка. Господи, мультиварка! Они что, решили, что я у плиты стоять устала и мне теперь нужен этот кухонный робот? Это намёк на мою старость? Или просто первое, что под руку на распродаже попалось?
Кристина отставила свою чашку. Фарфор тихо стукнул о блюдце — единственный резкий звук в этой нарочито спокойной сцене.
— Моя мама сама пользуется точно такой же моделью уже два года и очень довольна, — ровным голосом произнесла она, глядя не на свекровь, а куда-то в центр стола. — Она думала, вам тоже пригодится, чтобы не тратить время на готовку и больше отдыхать. Это была забота, Ирина Петровна, а не попытка вас обидеть.
Эта холодная, рассудительная логика подействовала на Ирину Петровну как искра, брошенная в бочку с порохом. Она ждала извинений, оправданий, смущения. А получила спокойное объяснение, которое в её системе координат выглядело как дерзость и полное пренебрежение её чувствами.
— Забота?! — её голос, до этого бывший вкрадчиво-ядовитым, обрёл металлические, визгливые нотки. — Это ты называешь заботой? Подарить мне кухонную дребедень, как какой-нибудь домработнице? Твоя мать, может, и рада готовить в этих пластиковых вёдрах, её уровень понятен! Но я — другой человек! Я привыкла к другому отношению!
Её лицо медленно пошло красными пятнами. Она подалась вперёд, опираясь руками о стол, и теперь уже не говорила, а почти шипела, выплёвывая слова.
— Люди, которые всю жизнь копейку к копейке складывали, они не понимают, что такое настоящий, достойный подарок! Они не знают, как вести себя в приличном обществе! Подарить мультиварку на шестидесятилетний юбилей — это всё равно что прийти на свадьбу в резиновых сапогах! Это мещанство в чистом виде! Демонстрация собственной серости и скудоумия!
Кристина не шелохнулась. Она смотрела, как рот свекрови открывается и закрывается, как дёргается жилка на её шее. Она перестала слышать отдельные слова, они сливались в один сплошной поток оскорблений, направленный не на неё, а на тех, кто был ей дороже всего. На её родителей, которые отложили деньги со своей небольшой пенсии, чтобы сделать, как им казалось, полезный и современный подарок. Которые попросили её помочь с выбором, несколько раз переспрашивали, точно ли эта модель хорошая, не сломается ли.
— Они просто пожалели денег! — продолжала бушевать Ирина Петровна. — Жадность у них в крови! Всю жизнь в своём захолустье прожили, так и не научились ничему. Ни вкуса, ни такта, ни элементарного уважения к людям! Пожалели денег на мать твоего мужа! На бабушку своих будущих внуков! Это плевок в лицо мне и всей нашей семье! Как ты можешь защищать этих… этих…
Ирина Петровна запнулась, подыскивая слово, которое могло бы выразить всю глубину её презрения. В этот самый момент Кристина подняла на неё глаза. Её взгляд был абсолютно спокоен. Но в этой мёртвой, ледяной тишине было больше угрозы, чем в самом громком крике.
— Только попробуйте ещё раз сказать что-то про моих родителей, и я лично вас выпну отсюда! Мне плевать, что вы моя свекровь и старше меня! Про моих родителей вы не имеете права так говорить!
На секунду в кухне стало абсолютно тихо. Ирина Петровна смотрела на невестку так, словно та внезапно заговорила на неизвестном языке. Её мозг, привыкший к определённой модели поведения — к уступкам, к заискивающим улыбкам, к молчаливому согласию, — отказывался обрабатывать новую информацию. А потом шок сменился презрительной, ядовитой насмешкой. Она откинулась на спинку стула и издала короткий, лающий смешок.
— Ты? Меня? Выпнешь? — она произнесла это по слогам, смакуя абсурдность ситуации. — Девочка, ты в своём уме? Ты хоть понимаешь, с кем разговариваешь? Ты находишься в квартире моего сына! На мебели, которую он купил! И ты смеешь мне, его матери, угрожать? Да ты пылинка под моими ногами! Кто ты такая без него? Никто. Пустое место.
Она ожидала, что эти слова вернут Кристину на место, заставят её сжаться, извиниться, заплакать. Это был её проверенный арсенал, оружие, которое никогда не давало сбоев. Но Кристина не сжалась. Она даже не изменилась в лице. Она просто смотрела на свекровь долгим, изучающим взглядом, словно оценивала не человека, а какой-то предмет, решала, что с ним делать дальше.
Затем, не сказав ни слова, она развернулась и вышла из кухни. Ирина Петровна победоносно усмехнулась. Сбежала. Испугалась. Сейчас вернётся с извинениями. Она даже поудобнее устроилась на стуле, готовясь принять капитуляцию. Но вместо этого из коридора донёсся тихий щелчок — звук открывающейся сумочки.
Через мгновение Кристина вернулась. В руках у неё был кошелёк. Она подошла к столу, и её движения были плавными, лишёнными всякой суеты. В них не было гнева или раздражения, только холодная, механическая точность. Ирина Петровна наблюдала за ней с недоумением. Что это ещё за спектакль?
Кристина открыла кошелёк, и свекровь услышала отчётливый шелест купюр. Она достала пять новеньких тысячных банкнот, аккуратно сложила их в ровную стопку и положила на полированную поверхность стола, ровно посередине между собой и Ириной Петровной.
— Я поняла вашу претензию, — ледяным тоном сказала она. Её голос был абсолютно ровным, безэмоциональным, как у диктора, зачитывающего биржевые сводки. — Вы недовольны качеством оказанной вам подарочной услуги. Хорошо. Я готова компенсировать вам моральный ущерб и выкупить этот предмет раздора.
Она демонстративно подвинула деньги по столу прямо к руке свекрови.
— Вот. Пять тысяч рублей. Это даже больше, чем стоила та мультиварка. Считайте, что я купила у вас этот подарок. А вместе с ним — право больше никогда не видеть вас в моём доме. Ваше недовольство оценено, оплачено и больше не представляет для нас никакого интереса.
Ирина Петровна смотрела на деньги, потом на застывшее, непроницаемое лицо невестки, и до неё медленно, мучительно начал доходить весь ужас происходящего. Это было не примирение. Это было не извинение. Это было публичное, методичное, изощрённое унижение. Её только что не просто выгнали. Её обесценили. Весь её праведный гнев, её статус матери, её возраст, её жизненный опыт — всё это было сведено к мелкой коммерческой претензии, которую можно было уладить пачкой денег. Её превратили в скандальную торговку на рынке, которая устроила шум из-за некачественного товара. Она оказалась дешёвым, скандальным товаром, который просто выкупили, чтобы больше с ним не связываться.
Пять синих купюр лежали на столе вызывающе ровной стопкой. Они были похожи не на деньги, а на какой-то официальный документ, приговор, который только что зачитали вслух. Ирина Петровна смотрела на них, и её лицо, до этого искажённое гневом, начало медленно бледнеть. Смех застрял у неё в горле. Унижение было настолько концентрированным, настолько чистым и дистиллированным, что оно парализовало её на несколько долгих секунд. Она ощущала себя так, словно с неё на глазах у всех срывали дорогую одежду, оставляя стоять голой посреди площади.
Наконец она нашла в себе силы оторвать взгляд от денег и перевести его на невестку. Она ожидала увидеть на её лице торжество, злорадство, хоть какую-то эмоцию, за которую можно было бы уцепиться, чтобы разжечь скандал с новой силой. Но лицо Кристины было пустым. Спокойным. Это было лицо хирурга, который только что закончил сложную, но необходимую ампутацию.
— Ты… ты… — Ирина Петровна задыхалась, слова не шли. Она судорожно взмахнула рукой, едва не смахнув купюры со стола. — Ты что себе позволяешь?! Думаешь, можешь купить меня?! Меня?! Мать своего мужа?! Да я сейчас Олегу позвоню! Я ему всё расскажу! Расскажу, как его жена, эта нищенка, которую он подобрал, смеет обращаться с его матерью! Посмотрим, что он тогда скажет!
Это был её главный козырь. Последний бастион её власти. Сын. Он всегда был на её стороне, всегда сглаживал углы, всегда просил Кристину быть мудрее и уступчивее. Угроза сработала бы с кем угодно, но не с той женщиной, которая стояла перед ней сейчас.
— Позвоните, — спокойно ответила Кристина. — Расскажите ему всё в мельчайших подробностях. Это ничего не изменит. Наша с вами сделка завершена. Вы получили денежную компенсацию за не понравившийся вам подарок. На этом наши деловые отношения исчерпаны.
Слово «деловые» ударило Ирину Петровну сильнее, чем любая пощёчина. Оно окончательно вычёркивало её из круга семьи, превращая в постороннего человека, случайного контрагента.
— Будьте добры, — Кристина сделала едва заметное движение головой в сторону коридора, — покинуть мою квартиру. Время вашего визита истекло.
Ирина Петровна вскочила со стула так резко, что он с грохотом отъехал назад.
— Твою квартиру?! Да здесь всё куплено на деньги моего сына! Каждая ложка, каждая тарелка! Ты живёшь здесь на его милость!
— Это наша общая квартира. И сейчас здесь нахожусь я, — отчеканила Кристина, и в её голосе впервые прорезался металл. Она больше не собиралась обсуждать или спорить. Она приняла решение. — Я не буду повторять дважды, Ирина Петровна. Дверь вон там.
Не дожидаясь ответа, Кристина развернулась и пошла в прихожую. Она не смотрела, идёт ли за ней свекровь. Она просто шла, уверенная, что за ней последуют. Она подошла к входной двери, взялась за ручку и открыла её настежь, создавая сквозняк, который долетел до самой кухни. Затем она встала рядом с открытой дверью, сложив руки на груди, и стала ждать. Это была немая, но предельно ясная команда.
Ирина Петровна, шатаясь, вышла из кухни. Она увидела открытую дверь и застывшую в проёме невестку — безмолвного стража на пороге своего дома. Вся её спесь, вся её ярость испарились, оставив после себя лишь горькое, едкое чувство бессилия. Она была повержена. Не в споре, не в крике, а в чём-то гораздо более страшном. Её просто списали со счетов, как просроченный актив. Она прошла мимо Кристины, не глядя на неё, чувствуя на себе её холодный, оценивающий взгляд. На пороге она на мгновение остановилась, обернулась и с ненавистью прошипела:
— Ты ещё пожалеешь об этом.
Кристина ничего не ответила. Она просто смотрела, как её свекровь, некогда властная и грозная женщина, ссутулившись, выходит на лестничную площадку. Когда та сделала несколько шагов, Кристина молча закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал в пустой квартире оглушительно громко. Она постояла так несколько секунд, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Потом вернулась на кухню. Пять тысяч рублей так и лежали на столе. Она взяла их, аккуратно пересчитала, словно проверяя сдачу, и убрала обратно в кошелёк. Сделка была действительно завершена. Окончательно и бесповоротно…
