Запах в квартире Горшковых всегда был одинаковым. Смесь нафталина, пыльных ковров и удушливого, приторно-сладкого парфюма Эльвиры Мстиславовны.
Она сидела напротив меня, поджав тонкие губы, и сверлила взглядом мою простую блузку из хлопка.
— Мы с Протасием Афанасьевичем на днях были на приеме у министра, — процедила она, поправляя массивное янтарное ожерелье. — Все дамы в соболях, в бриллиантах. Уровень. А ты, я смотрю, все в своем ситце.
Ее муж, Протасий Афанасьевич, одобрительно хмыкнул в свои пышные усы, не отрываясь от тарелки с осетриной.
Мой муж Кирилл напрягся. Я почувствовала это по тому, как его нога едва заметно задергалась под столом.
— Мама, мы же просто ужинаем, — сказал он устало.
— Просто ужинаем? — Эльвира Мстиславовна картинно вскинула брови. — Кирилл, твоя жена представляет нашу семью. А выглядит так, будто только что с электрички.
Я молча взяла салфетку. В моей сумочке лежал диктофон и маленький кожаный блокнот. Мои настоящие инструменты.
Для Горшковых я была скромным литературным редактором в скучном отраслевом журнале «Вестник Агропрома» и публиковалась под девичьей фамилией. Они не стали копать глубже. Зачем? Нищая родня не заслуживает пристального внимания.
— Дарья отлично выглядит, — тихо, но твердо возразил Кирилл.
Это было ошибкой. Вмешиваться, когда его мать уже вошла в раж, было бесполезно.
— Отлично? Для своей деревни — может быть! — Эльвира Мстиславовна наклонилась через стол, ее глаза метали ледяные искры.
— Послушай меня, девочка. Ты вошла в семью с именем, с положением. А принесла с собой только долги своих родителей.
Она понизила голос до ядовитого шепота.
— Ты нищая родня, знай свое место. И будь благодарна, что мой сын тебя вообще подобрал.
Протасий Афанасьевич перестал жевать и посмотрел на меня с тяжелым превосходством. Кирилл сжал кулаки.
А я… я просто смотрела на нее. Внимательно, изучающе. Как энтомолог смотрит на редкое, уродливое насекомое. Я запоминала каждое слово, каждую интонацию, каждое движение ее холеных рук. Всё это — бесценный материал.
Я медленно улыбнулась. Самой вежливой и пустой из своих улыбок.
— Вы правы, Эльвира Мстиславовна. Благодарность — важное чувство.
Когда мы наконец вышли на улицу, в холодный вечерний воздух, Кирилл с силой ударил кулаком по крыше машины.
— Прости. Прости, Даша. Я не должен был тебя туда тащить.
— Все в порядке, — спокойно ответила я, доставая из сумочки свой блокнот.
Он посмотрел на блокнот, потом на меня. В его глазах была смесь бессильной злости на родителей и мрачной надежды.
— Ты… будешь?
Я открыла нужную страницу и записала ее фразу. Слово в слово.
— Обязательно, Кирилл. Теперь — обязательно.
Наша съемная квартира встретила нас запахом свежесваренного кофе. Здесь можно было дышать.
— Отец когда-то был другим, — глухо сказал Кирилл, уронив голову на руки. — Нормальным инженером на заводе. Пока не попал под ее влияние. Она слепила из него то, что ей было нужно — тень, которая кивает и подает пальто.
Я села напротив.
— Что стало отправной точкой? Когда их «успех» начался?
— С «благотворительности». Мать организовала фонд «Сияние надежды». Помощь одаренным детям из малоимущих семей.
Красиво звучит, правда? На деле это была прачечная. Первые большие деньги отца были… грязными. 90-е, приватизация. Фонд стал ширмой для отмывания денег и покупки связей.
— У фонда есть сайт? Документы в открытом доступе?
— Сайт есть. Глянцевый, с фотографиями счастливых детей, которых никто никогда не видел. А документы… мать всегда говорила, что прозрачность — удел бедных. У нее все схвачено.
Я провела несколько дней в сети. Сайт фонда был безупречной витриной. Но в реестрах я нашла кое-что интересное.
Директором фонда числилась некая Антонина Ефремова, дальняя родственница Эльвиры. А юридический адрес вел в обычную квартиру в спальном районе.
Я позвонила своему редактору, Игорю Семеновичу.
— Горшковы? Даша, это же железобетонная стена. У Протасия там такие связи в министерстве… Тебя раздавят.
— Игорь Семенович, мне не нужны официальные документы. Мне нужен человек. Кто-то, кто работал в этом фонде раньше. Бухгалтер, юрист. Кто-то обиженный.
— Это почти невозможно. Там все свои. Но я поспрашиваю. Жди. И будь осторожна.
Неделю не было никаких новостей. Я уже начала думать, что это тупик. И тут мне на анонимную почту пришло короткое сообщение: «Кафе «Ромашка» на Лесной. Завтра в три. Столик у окна. Спросите Веру».
Вера оказалась женщиной лет пятидесяти с усталыми глазами. Она работала бухгалтером в фонде первые два года.
— Меня уволили, когда я начала задавать вопросы, — тихо говорила она, нервно теребя салфетку. — Антонина просто сказала, что я слишком любопытная.
Деньги приходили от фирм, которые исчезали через месяц. Сметы на мероприятия завышались в десятки раз. А дети… я ни одного ребенка за два года так и не увидела.
Она передала мне флешку.
— Это черновики, копии, которые я делала для себя. Из страха. Тут немного, но…
Дома мы с Кириллом разбирали эти файлы. Этого было мало для статьи, но достаточно, чтобы понять схему. Пока я изучала цифры, Кирилл принес старый семейный альбом.
— Смотри, — он указал на фотографию. — Это Антонина. А рядом с ней — главный юрист в компании отца. Они были знакомы задолго до фонда.
Это была важная деталь. Связь была прямой.
В этот момент зазвонил мой телефон. Эльвира Мстиславовна. Ее голос сочился медом.
— Деточка, у нас в субботу будет благотворительный аукцион нашего фонда. Приедут очень важные люди. Я настаиваю, чтобы вы с Кириллом были.
Она проверяла меня. Хотела убедиться, что я сломлена.
— Конечно, мы будем, — спокойно сказала я. — Спасибо за приглашение.
Я положила трубку. Кирилл смотрел на меня с тревогой.
— Это ловушка.
— Разумеется, — я улыбнулась своей самой хищной улыбкой. — Где еще я смогу увидеть всех этих «важных людей» в одном месте? Это не просто аукцион. Это будет мой пресс-показ.
Аукцион проходил в старинном особняке. Воздух был густым от смеси дорогих духов, запаха денег и лицемерия.
Эльвира Мстиславовна, в лиловом платье, усыпанном камнями, порхала между гостями. Она была королевой этого бала.
Она подплыла к нам, окинула меня разочарованным взглядом — я была в простом, но элегантном темно-синем платье.
— А, вот и вы. Кирилл, иди поздоровайся с Виктором Ивановичем. Даша, постой здесь, не отсвечивай.
Идеально. Я отошла к колонне, превращаясь в тень. В мою сумочку была встроена миниатюрная камера, а роль диктофона выполняла брошь на лацкане пиджака Кирилла.
Я наблюдала, как «благотворители» покупали за баснословные деньги безвкусные картины.
Каждый взнос был замаскированной под пожертвование взяткой. Кульминация наступила в конце вечера. На сцену вынесли неумелый детский пейзаж.
— А теперь, — зазвенела Эльвира Мстиславовна в микрофон, — картина нашего стипендиата, тринадцатилетнего Аркадия! Я хочу, чтобы эту картину приобрела жена моего сына, Дарья.
В зале повисла пауза. Это была публичная порка. Она знала, что у меня нет таких денег.
— Стартовая цена — пятьдесят тысяч, — объявил ведущий.
Кирилл шагнул ко мне, но я остановила его движением руки. Я уже проверила списки стипендиатов. Никакого Аркадия в них не было.
Я медленно пошла к сцене.
— Прошу прощения, — мой голос прозвучал на удивление громко. — Могу я перед покупкой задать юному таланту один вопрос? Скажите, пожалуйста, а где сам Аркадий?
Лицо Эльвиры Мстиславовны исказилось. Мальчика не существовало.
— Он… он очень скромный, — пролепетала она. — И немного приболел…
— Какая жалость, — я развела руками. — В таком случае, я вынуждена отказаться. Я не могу купить работу, не убедившись в ее подлинности. Это основной принцип любого коллекционера, даже начинающего.
За моей спиной разрастался гул. План свекрови обернулся против нее.
Мы ушли не прощаясь. Дома я села за ноутбук. Материала было больше чем достаточно.
— Теперь они не остановятся, — сказал Кирилл. — Будет война.
— Я знаю. И я к ней готова.
Статья под названием «Сияние пустоты» вышла в полночь в независимом онлайн-издании, базирующемся в Праге.
Реакция была мгновенной и яростной. К утру фондом заинтересовались налоговые органы. Партнеры Горшковых перестали отвечать на звонки. Но они не собирались сдаваться.
Через день Кириллу заморозили проект. Мне на почту и в соцсети посыпались угрозы.
В сети началась кампания по моей дискредитации: анонимные авторы писали, что я — мстительная содержанка, оклеветавшая уважаемых людей.
Вечером в дверь позвонили. На пороге стоял Протасий Афанасьевич.
— Я знаю, что это ты, — сказал он. — У вас с Кириллом будет все, что захотите. Квартира, машина. Только закопай это обратно. Иначе я уничтожу не только тебя. Я уничтожу и его. Моего сына.
— Вы уже давно его уничтожаете, Протасий Афанасьевич, — тихо ответила я. — Вы просто этого не замечали.
Я закрыла перед ним дверь.
Карточный домик рушился, но медленно и с грохотом. Вечером позвонила Эльвира Мстиславовна. Ее голос был неузнаваем, в нем слышались истерические нотки.
— Даша… За что?.. Мы же… мы же семья… Протасий заперся в кабинете… Что нам теперь делать?..
— Жить, Эльвира Мстиславовна, — спокойно сказала я. — Просто жить. Как все обычные люди.
И повесила трубку.
Мы с Кириллом сидели на кухне. За окном садилось солнце.
— Спасибо, — просто сказал он. На его лице впервые за долгое время был покой.
Главное было сделано. Воздух в нашей квартире стал совсем другим. Больше в нем никогда не будет запаха нафталина и чужих духов. Только запах кофе, книг и нашей собственной, тихой жизни.
Эпилог. Два года спустя.
Мы сидим на веранде нашего небольшого дома в пригороде. Вокруг пахнет соснами и влажной после дождя землей.
Кирилл увлеченно что-то мастерит из дерева. После увольнения он долго не мог найти себя, а потом вдруг вспомнил, как в детстве любил вырезать фигурки.
Теперь у него своя маленькая мастерская, он делает авторскую мебель, и заказов у него больше, чем времени.
Он снова стал тем спокойным, немногословным инженером, которого я когда-то полюбила. Только теперь в его глазах появилась уверенность.
Моя статья стала началом конца для Горшковых и еще нескольких подобных фондов. Я возглавила отдел расследований в том самом независимом издании.
Что же стало с ними? Суда не было. Протасий Афанасьевич использовал все свои оставшиеся связи, чтобы замять дело.
Им пришлось продать почти все и выплатить огромные штрафы. Формально они остались на свободе, но на деле получили пожизненное заключение в мире, который сами для себя создали.
Они живут в обычной двухкомнатной квартире на окраине. Круг замкнулся. Кирилл иногда им звонит.
Эльвира Мстиславовна жалуется на здоровье и неблагодарную невестку. Она так и не поняла, что произошло. Протасий Афанасьевич обычно молчит.
Когда из человека убираешь статус и деньги, под ними иногда не оказывается ничего. Просто пустота.
Их наказание оказалось страшнее тюрьмы — их лишили зрителей. Их спектакль окончен, а жить без аплодисментов они не умеют.
Солнце садится за верхушки сосен. Я подхожу к Кириллу и обнимаю его за плечи. Он откладывает инструмент и прижимается щекой к моей руке.
— Знаешь, о чем я сейчас подумал? — говорит он. — Я благодарен им. Иначе бы я никогда не понял, как мало на самом деле стоит весь этот блеск. И как много стоит вот это.
Он обводит рукой наш маленький сад, веранду, дом. Нашу тихую, настоящую жизнь.
Я улыбаюсь. Он прав.
Иногда нужно увидеть изнанку фальшивого золота, чтобы по-настоящему оценить тепло простого дерева. И понять, что твое настоящее место — не там, где тебе указывают, а там, где ты можешь дышать полной грудью.
