— Пива мне захвати из холодильника, пока там проходишь.
Голос Романа, глухой и ленивый, донёсся из гостиной — его постоянного командного пункта. Он не повернул головы, его взгляд был прикован к мельтешащим на экране танкам. Соня, войдя в квартиру, на мгновение замерла в прихожей, чтобы перевести дух. Воздух здесь был спёртым, тяжёлым, пропитанным запахом вчерашней жареной курицы и кисловатой нотой застарелого пива. Этот запах ударил по ней, как физический барьер, после свежего морозного вечера и чистого, пахнущего озоном воздуха тренажёрного зала. В её теле всё ещё гудела приятная усталость, кровь, разогнанная часовой кардиотренировкой, несла по жилам энергию и чувство удовлетворения. Она чувствовала себя живой, подтянутой, сильной.
Она молча скинула кроссовки, прошла на кухню, ополоснула лицо холодной водой и только потом достала из холодильника запотевшую банку. Проходя в гостиную, она невольно задержала взгляд на муже. Роман полулежал на диване в своём привычном, продавленном за годы гнезде. Огромный живот, натянувший старую футболку с выцветшим логотипом какой-то группы, тяжело вздымался при каждом вдохе. Лицо было одутловатым, с красными прожилками на щеках, а под глазами залегли тени, которые не мог скрыть даже синеватый свет от экрана. Рядом с ним на низком столике стоял привычный натюрморт: две пустые пивные банки, грязная тарелка с засохшими остатками соуса и заляпанный жирными пальцами пульт.
— Держи.
Она протянула ему банку. Он взял её, не глядя, его пальцы привычно нащупали кольцо и с резким пшиком вскрыли жестянку. Он сделал несколько больших, жадных глотков, шумно сглотнув, и откинулся на подушки, издав звук, похожий на довольное хрюканье.
— Вот смотришь ты на себя в зале, — вдруг начал он своим поучительным тоном, всё так же не отрываясь от экрана. — Вся такая из себя, в лосинах этих своих обтягивающих. Для кого стараешься? Для мужиков, которые там штанги тягают?
Соня ничего не ответила. Она сняла с плеча спортивную сумку и бросила её на кресло. Этот разговор повторялся с пугающей регулярностью, как заевшая пластинка. Она знала каждое следующее слово, каждую интонацию.
— Женщина должна дома быть королевой, — продолжил вещать диванный философ. — Мужчина приходит с работы уставший, он хочет видеть праздник. Хочет, чтобы его встречала богиня. В пеньюаре там, или в платье каком-нибудь красивом. Чтобы сразу было понятно — его ждут, его хотят. А ты что? Вечно в этих своих трениках или в халате.
Он сделал ещё один глоток, его взгляд оторвался от экрана и маслянисто проскользил по её фигуре. Соня стояла в спортивных леггинсах и простой майке. Она не была накрашена, волосы были собраны в небрежный пучок. Но её тело было упругим и сильным, результат многомесячной работы над собой.
— Я для себя в зал хожу, Рома, — тихо, но твёрдо произнесла она, направляясь в ванную. Ей хотелось только одного — встать под горячие струи душа и смыть с себя не только пот, но и эту липкую, удушающую атмосферу.
— Для себя? — он хмыкнул ей в спину. — А для мужа что? Мужу остаётся вот это вот? Потная и уставшая? Ты должна энергию копить, чтобы вечером мужа ублажать, а не в зале её оставлять. Ты вообще понимаешь, для чего женщина создана? Чтобы мужчину вдохновлять. А ты на что меня вдохновляешь в таком виде? Только на то, чтобы ещё пива выпить.
Соня остановилась у порога ванной комнаты. Она медленно обернулась. Её пальцы сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Она смотрела на него — на это расплывшееся тело, на самодовольное выражение лица, на банку пива в его руке — и чувствовала, как внутри неё закипает что-то тёмное и очень холодное. Терпение, которое она так долго и старательно культивировала, истончилось до предела. Оно было готово лопнуть.
— Что застыла? — голос Романа стал громче, в нём зазвучали раздражённые, требующие ноты. Он наконец оторвал взгляд от экрана и повернул к ней своё обрюзгшее лицо. — Я тебе говорю, а ты молчишь. Или по-твоему это нормально, когда муж с тобой разговаривает, а ты стоишь, как истукан?
Он ждал ответа, ждал подчинения, может быть, даже извинений. Но Соня не сдвинулась с места. Она смотрела на него так, словно впервые видела — не как на мужа, а как на посторонний, чужеродный объект. И в этом холодном, оценочном взгляде больше не было ни капли любви, ни тени привычки или страха. Только кристальная, режущая ясность.
— Вдохновлять тебя? — её голос прозвучал на удивление ровно, без малейшей дрожи. Это было не вопросом, а констатацией абсурда. — Рома, а на что тебя вдохновлять? На третий литр пива за вечер? На то, чтобы ты глубже продавил диван? Ты когда в последний раз видел свои ноги, не наклоняясь специально? Ты задыхаешься, поднимаясь на наш третий этаж. От тебя постоянно несёт перегаром и потом. Мне противно спать с тобой в одной постели, потому что ты потеешь и храпишь, как раненый боров.
Каждое слово было маленьким, острым осколком стекла. Она не кричала. Она говорила спокойно, почти буднично, и от этого её слова били ещё больнее. Лицо Романа начало медленно багроветь. Самодовольная ухмылка сползла, сменившись выражением оскорблённого недоумения.
— Ты сначала за собой научись ухаживать и следить, а потом уже мне предъявляй, что я что-то должна! А то ты от пива дома даже оторваться не можешь! Алкаш!
Это было то самое слово. Не «пьяница», не «любитель выпить», а короткое, хлёсткое клеймо — «алкаш». Оно пробило броню его самомнения. В его глазах полыхнула ярость. Он не нашёл слов для ответа, его мозг, отравленный пивом и уязвлённым эго, смог выдать только действие. Он с силой размахнулся и швырнул в неё тяжёлую керамическую кружку.
Соня не вскрикнула, лишь инстинктивно шарахнулась в сторону. Кружка пролетела мимо её головы и с глухим, тяжёлым стуком ударилась о стену в коридоре. Она не разбилась. Просто оставила на светлых обоях уродливую вмятину, и остатки пенистого пива медленно потекли вниз, оставляя липкую, вонючую дорожку.
И тут его прорвало. Он вскочил с дивана, и его огромная туша, казалось, заполнила всё пространство.
— Я?! Я за собой не слежу?! — заревел он, тыча в себя пальцем. — Да ты посмотри на меня! Я красавец! Аполлон! Это мужчины такими должны быть — большими, сильными! Это ты ничего не понимаешь! Ты меня не ценишь! Я для тебя всё, а ты…
Он метался по комнате, размахивая руками, его лицо исказилось от злобы. А Соня… Соня больше его не слушала. В тот момент, когда кружка ударилась о стену, внутри неё что-то окончательно и бесповоротно умерло. Последняя ниточка, связывавшая её с этим человеком и этим домом, лопнула. Она спокойно, с ледяным лицом, прошла мимо него в спальню. Его крики доносились ей в спину, но они стали просто фоновым шумом, как звук работающего телевизора.
Она не стала доставать чемодан. Она взяла свою спортивную сумку, ту самую, с которой пришла час назад. Быстрыми, точными движениями она сбросила на кровать её содержимое — полотенце, бутылку с водой. Потом открыла шкаф и начала бросать внутрь сумки только самое необходимое: паспорт, кошелёк, телефон, зарядное устройство, косметичку, пару смен белья, чистую футболку и джинсы. Никаких памятных вещей, никаких фотографий. Только то, что нужно для выживания в первые сутки.
Когда она с застёгнутой сумкой на плече вышла из спальни, Роман всё ещё бушевал в гостиной, доказывая пустым стенам своё величие. Он даже не заметил, как она прошла мимо него в прихожую. Она надела кроссовки, куртку, взяла свои ключи. И только потом, стоя у открытой двери, она обернулась и посмотрела на него. На своего «Аполлона», задыхающегося от собственной ярости посреди их прокуренной, пропитой квартиры. Она ничего не сказала. Просто вышла и закрыла за собой дверь, оставив его одного в его царстве пивных банок и самообмана.
Она вернулась через три дня, в полдень. Выбрала время, когда Роман гарантированно сидел на своей бессмысленной работе в офисе, перекладывая бумажки и попивая дешёвый кофе. Ключ в замке повернулся туго, с неприятным скрежетом, будто механизм отвык от неё. Дверь открылась, и в лицо ей ударил тот самый запах, который она уже начала забывать за эти несколько дней, проведённых у подруги на чистом, проветриваемом балконе. Запах несвежего мужского тела, застарелого пивного перегара и пыли. Он был густым и материальным, как паутина.
Соня вошла, неся с собой несколько пустых картонных коробок. Она не стала разуваться, лишь брезгливо посмотрела на грязный коврик в прихожей. Квартира встретила её молчанием и беспорядком. В гостиной всё было так, как она оставила: перевёрнутый столик, разбросанные книги. Только теперь к этому натюрморту добавились новые детали — гора пустых пивных банок у дивана, смятые упаковки от чипсов и засохшая клякса кетчупа на подлокотнике. Вмятина на стене от кружки смотрелась как уродливый, незаживающий шрам. Это было не её жилище. Это была его берлога.
Она не стала здесь задерживаться. Её цель была в спальне и в ванной — в тех местах, где ещё оставались следы её присутствия. Она работала быстро, без суеты и лишних движений, как опытный ликвидатор. Открыв шкаф, она увидела резкий контраст. Её половина — аккуратно развешанные платья, сложенные стопками джемперы. Его — смятый ком одежды, вываливающийся с полок. Она не прикоснулась ни к одной его вещи. Методично, одну за другой, она снимала свои вешалки, складывала одежду в коробки, сворачивала в тугие валики джинсы и футболки. Никаких воспоминаний, связанных с этим синим платьем или тем серым свитером. Это были просто вещи. Предметы, которые нужно было эвакуировать с вражеской территории.
Следующей была ванная. На её полочке царил идеальный порядок: ряды баночек с кремами, сыворотки, флаконы с духами. У него — присохшая к раковине бритва, почти пустой тюбик зубной пасты и дезодорант. Она сгребла всё своё в большую косметичку, не пропустив ни одной мелочи. Каждый извлечённый предмет был шагом к свободе, стирал ещё один её отпечаток из этого места. Она забирала свой шампунь с запахом миндаля, свой скраб с ароматом кофе, свой мир, который он так и не смог понять или оценить.
Собрав последние вещи — пару книг с прикроватной тумбочки, свой ноутбук, шкатулку с недорогой, но любимой бижутерией, — она выставила все коробки и сумки в коридор. Работа была закончена. Она сделала несколько шагов по квартире, проводя финальную инспекцию. Её взгляд скользнул по кухне. На столе стояла грязная сковорода с присохшими остатками яичницы. В раковине громоздилась гора немытой посуды. Он даже не пытался поддерживать подобие порядка. Он просто продолжал жить так, как ему было удобно, — в грязи и лени. И это стало для неё последним, самым убедительным подтверждением того, что она всё сделала правильно.
Она подошла к кухонному столу, заляпанному липкими кольцами от пивных банок. Сняла с общей связки свой ключ. Он был лёгким, почти невесомым. Она не бросила его, не швырнула. Она аккуратно положила его на середину стола, на самое видное место. Это был не жест отчаяния или мести. Это был холодный, расчётливый акт. Возврат имущества. Разрыв последней материальной связи.
Больше ей здесь делать было нечего. Она, не оглядываясь, вышла в коридор, подхватила коробки и покинула квартиру. Дверь за ней закрылась с тихим щелчком, который, впрочем, прозвучал для неё громче любого скандала. Она не чувствовала ни боли, ни сожаления. Только огромное, всепоглощающее облегчение, будто после долгой болезни она наконец смогла вдохнуть полной грудью чистый, свежий воздух.
Прошло полгода. Осень сменилась звенящей от мороза зимой, а та, в свою очередь, уступила место первой, ещё робкой весенней капели. Соня шла по оживлённой улице, чувствуя, как тёплое апрельское солнце приятно греет лицо. Она возвращалась с обеда с коллегами, и на душе у неё было легко и спокойно. За эти месяцы она будто заново научилась дышать. Сняла небольшую, но светлую студию, с головой ушла в работу, где её давно ценили, и снова начала получать удовольствие от простых вещей: от утреннего кофе, от хорошей книги, от ощущения собственного сильного тела после тренировки. Она изменилась. Не только внешне — хотя и стала выглядеть ещё лучше, в глазах появилась уверенность, а в движениях — плавная грация свободной женщины. Изменилось само её мироощущение. Прошлое, с его липким запахом пива и удушающими поучениями, съёжилось до размеров маленького, незначительного эпизода.
Она остановилась у пешеходного перехода, ожидая зелёного сигнала, и её взгляд случайно выхватил из толпы на противоположной стороне знакомую, громоздкую фигуру. Это был он. Роман. Соня на мгновение замерла, но не от страха или волнения, а от холодного, почти научного любопытства. Он выглядел отвратительно. Гораздо хуже, чем она могла себе представить. Его старая куртка, казалось, вот-вот лопнет на необъятном животе. Лицо, заплывшее и отёчное, имело нездоровый серовато-багровый оттенок. Редкие, сальные волосы были небрежно зачёсаны, а под глазами висели тяжёлые, тёмные мешки. Он стоял, тяжело дыша, и что-то жевал, не закрывая рта. В нём не осталось и тени того самоуверенного «Аполлона», которого он так яростно отстаивал. Это была просто опустившаяся, запущенная развалина.
Он тоже её увидел. Его челюсть перестала двигаться, взгляд застыл, а потом в мутных глазах вспыхнул узнаваемый огонёк злобы и обиды. Зелёный свет загорелся для пешеходов, и толпа хлынула по переходу. Соня пошла вместе со всеми, не меняя темпа, не собираясь сворачивать или прятаться. Она знала, что он её ждёт. Он сделал несколько шагов ей навстречу, преграждая путь.
— Ну что, наслаждаешься жизнью? — прохрипел он, и на Соню пахнуло смесью чеснока, табака и чего-то кислого. — Порхаешь, да? Посмотри, во что ты меня превратила.
Соня остановилась и посмотрела на него. Прямо в глаза. Она не чувствовала ничего. Ни злости, ни жалости, ни даже брезгливости. Только отстранённое удивление, как при виде какого-то странного природного явления. Она молчала, и это молчание, её спокойный, оценивающий взгляд, бесили его больше любого крика.
— Что молчишь? Сказать нечего? — его голос начал набирать силу, привлекая внимание прохожих. — Думала, сбежала и всё? Ты мне жизнь сломала! Я из-за тебя…
Он потянулся, чтобы схватить её за руку, но Соня сделала короткий, почти незаметный шаг назад, и его пальцы сомкнулись на пустом воздухе. Этот жест, полный спокойного достоинства, вывел его из себя окончательно.
— Стерва! — выплюнул он ей в лицо. — Всё по мужикам таскаешься, в зале своём! Я так и знал! Думаешь, ты кому-то нужна, кроме меня? Да кому ты сдалась, такая…
Он не закончил. Он ждал от неё чего угодно: слёз, крика, ответных оскорблений. Он хотел скандала, хотел эмоций, хотел втянуть её обратно в свой грязный мир, чтобы снова почувствовать себя живым, значимым. Но Соня лишь слегка наклонила голову, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Затем её губы тронула едва заметная, холодная усмешка.
— Знаешь, Рома, — произнесла она тихо, но так, чтобы он услышал каждое слово. Её голос был ровным и абсолютно безжизненным по отношению к нему. — Я тут пыталась вспомнить, о чём ты говорил тогда, в нашу последнюю ссору. И поняла, что не могу. Я тебя даже не вспоминаю.
Она сказала это и, не дожидаясь ответа, просто обошла его и пошла дальше по своим делам, не оборачиваясь. Она слышала, как он что-то захрипел ей в спину, но слова уже не долетали. А он остался стоять посреди тротуара. Его лицо обмякло, плечи опустились. Последний, самый сокрушительный удар был нанесён не кулаком и не оскорблением. Его просто стёрли. Вычеркнули из памяти, как скучную, неинтересную книгу. Люди обтекали его, как обтекают столб или мусорный бак. А он стоял, огромный, жалкий и абсолютно невидимый, в центре города, который продолжал жить своей жизнью, совершенно не замечая трагедии маленького, раздавленного собственным весом «Аполлона»…
