— Ты собираешься убирать этот свинарник или так и будешь сидеть, разглядывая потолок?
Голос Яны был ровным, без привычных ноток раздражения. Он был просто констатирующим, как у врача, который сообщает диагноз безнадёжно больному. Виктор, развалившийся на диване в одних трусах, лениво повернул голову. Утро субботы встречало его головной болью и стойким запахом перегара, смешанного с ароматом дешёвого пива и остывшей пиццы. Пол на кухне был липким, повсюду валялись пустые бутылки, а на журнальном столике высилась гора из скомканных пачек от чипсов и грязных стаканов. Всё это напоминало декорации к фильму о жалком и бессмысленном существовании.
— Да ладно тебе, Ян, чего ты начинаешь с утра? — пробасил он, потирая лицо ладонью. — Отлично вчера посидели. Мужикам надо иногда расслабляться.
— Мужикам? — Яна стояла в дверном проёме, скрестив руки на груди. Она была уже одета в домашние джинсы и футболку, её волосы были аккуратно собраны, и на фоне вчерашнего погрома она выглядела чужеродным, стерильным элементом. — Твои «мужики» уже наверняка отсыпаются в своих чистых постелях, рядом со своими молчаливыми жёнами, пока я должна разгребать последствия их «расслабления».
— Ну что такого? Уберём сейчас всё вместе, — примирительно сказал Виктор, делая попытку сесть. Его тело протестовало. — Лёха вот опять у нас остался, не ехать же ему было ночью через весь город. Друг всё-таки. Лучший.
Он произнёс это с особой, отеческой гордостью, словно сам факт ночёвки Лёхи в их доме был высшим проявлением добродетели. Словно он не просто прикрывал очередную гулянку своего приятеля, а совершал подвиг, достойный занесения в анналы мужской дружбы. Яна молча смотрела на него. Её взгляд был тяжёлым, изучающим. Она смотрела не на своего мужа, а на какой-то странный, непонятный ей биологический вид, чьи ритуалы и ценности были ей абсолютно чужды.
— Твоему лучшему другу не мешало бы хоть раз принести с собой мешок для мусора, а не только ящик пива. И научиться попадать в унитаз, — холодно отчеканила она. Каждое слово было маленьким, острым осколком льда.
Виктор поморщился. Он ненавидел, когда она говорила так. Словно она была учительницей, а он — нашкодившим учеником. Словно её чистоплотность была не добродетелью, а оружием, направленным лично против него и его мира.
— Прекрати. Лёха — это святое. Он мой брат, поняла? Ты должна относиться к моим друзьям с уважением. Это моя семья, и ты её часть. А значит, и они — твоя. Ты должна их любить, как я.
Он произнёс свою коронную фразу, заготовленную для таких случаев. Обычно после неё Яна либо замолкала, проглотив обиду, либо начинала кричать, что позволяло ему обвинить её в истеричности и непонимании великой тайны мужского братства. Но сегодня всё было иначе. Она не кричала. Она просто кивнула, и в этом коротком движении подбородка было что-то окончательное.
— Брат, значит, — повторила она почти шёпотом. — Святое. Хорошо. Я поняла.
Она развернулась и прошла в спальню. Виктор облегчённо выдохнул. Пронесло. Он решил, что она наконец-то смирилась, приняла его правила игры. Он даже не обратил внимания, что она вернулась через минуту с телефоном в руке. Она села в кресло в углу комнаты, подальше от него, и её пальцы быстро забегали по экрану. Она что-то печатала, её лицо было абсолютно непроницаемым, как у игрока в покер, получившего на руки выигрышную комбинацию.
В её телефоне, в диалоге с контактом «Женя Лёхина», появилось короткое сообщение: «Женя, привет. Приезжай к нам СРОЧНО. Лёха опять у нас ночевал, кажется, ему не очень хорошо». Она нажала «отправить» и отложила телефон на подлокотник. Затем она подняла глаза и посмотрела на мужа. В её взгляде не было ни злости, ни обиды. Только холодное, спокойное ожидание хирурга, который приготовил скальпель и ждёт, когда подействует анестезия.
Прошло не больше пятнадцати минут, когда пронзительный, настойчивый звонок в дверь разрезал густую утреннюю тишину. Он прозвучал как сигнал тревоги, как начало неотвратимого. Виктор, который как раз пытался найти в себе силы, чтобы встать и дойти до кухни за водой, вздрогнул и замер. Его мутное от похмелья сознание судорожно пыталось сообразить, кто это мог быть в такую рань. Никто из его «братьев» никогда не пользовался звонком, они вламывались без предупреждения, предварительно набрав его по телефону.
— Кого там принесло? — пробормотал он, поворачиваясь к Яне.
Но она даже не шелохнулась. Она сидела в своём кресле, словно фарфоровая статуэтка, и продолжала смотреть на него с тем же холодным, отстранённым любопытством. В её глазах не было ни удивления, ни беспокойства. Было только знание.
— Иди, открой. Это к тебе, — произнесла она тихо.
Звонок повторился, на этот раз короче и злее. Виктор, подчиняясь какому-то неясному импульсу и её спокойному приказу, нехотя поднялся с дивана. Он на ходу натянул спортивные штаны, валявшиеся на полу, и поплёлся в коридор. Его мозг всё ещё отказывался работать, но инстинкт уже подсказывал, что происходит что-то неправильное.
На пороге стояла Женя. Невысокая, с встревоженным лицом и большими, испуганными глазами. Она была в аккуратном бежевом пальто, наброшенном поверх домашнего костюма, — было видно, что она выскочила из дома впопыхах. Её взгляд метнулся мимо Виктора, вглубь квартиры, пытаясь разглядеть за его спиной то, ради чего она сюда примчалась.
— Витя, привет… Что с Лёшей? Яна написала, что ему плохо… Он здесь? — выпалила она сбивчиво.
Виктор застыл. Пазл в его голове сложился с оглушительным скрежетом. Он бросил быстрый, полный ненависти взгляд в сторону комнаты, где сидела Яна, и тут же натянул на лицо фальшивую, неубедительную улыбку.
— Женька, привет! А ты чего так? Да всё нормально, не переживай! Лёха… он это… только что ушёл. Срочно вызвали на работу, представляешь? В субботу! — врал он, отчаянно импровизируя. — Он просто перебрал вчера немного, голова болела, вот Янка и запаниковала. Женская натура, сама понимаешь.
Он попытался говорить бодро и непринуждённо, но его бегающие глаза выдавали его с головой. Он сделал шаг в сторону, пытаясь загородить ей обзор на разгром в гостиной, но было поздно. Женя уже увидела пустые бутылки, горы мусора и поняла, что «немного перебрал» было явным преуменьшением.
— А почему он мне не позвонил? — спросила она, и в её голосе уже звенели нотки подозрения.
И в этот момент из комнаты вышла Яна. Она двигалась плавно, без суеты. Она подошла и встала рядом с мужем, положив ему руку на плечо. Жест выглядел как поддержка, но на самом деле был жестом контроля.
— Он не уходил отсюда, Женя, — сказала Яна мягко, но от этой мягкости по спине пробегал холодок. — Потому что его здесь и не было.
Воздух в коридоре сгустился. Виктор дёрнулся, словно его ударили.
— Яна, ты что несёшь? Ты не выспалась? — зашипел он, пытаясь перебить её. — Женя, не слушай её, она сегодня не в себе. Лёха был тут, я же тебе говорю!
— Нет, не был, — с тем же убийственным спокойствием продолжила Яна, глядя прямо в глаза Жене. — Он не ночевал у нас. Ни вчера, ни в прошлую субботу, ни месяц назад. Никогда. Понимаешь, Женя, мой муж очень ценит дружбу. Он считает её чем-то святым. И готов прикрывать своего «брата» всегда. Даже когда этот брат рассказывает тебе сказки про ночёвки на нашем диване, чтобы спокойно провести ночь в другом месте.
Виктор схватил Яну за руку, пытаясь оттащить её, заставить замолчать, но она даже не пошатнулась.
— Замолчи! Что ты творишь?! — прорычал он.
Женя смотрела то на Виктора, чьё лицо пошло багровыми пятнами, то на Яну, спокойную и безжалостную.
— В другом месте? — переспросила она шёпотом.
— Именно, — кивнула Яна. Она освободила свою руку из хватки мужа и сделала шаг к Жене. — Я думаю, тебе стоит поинтересоваться бронированиями в гостиницах «Корона» или «Уют». Твой муж их особенно любит. Говорят, там неплохое обслуживание. И девушки, с которыми он там постоянно бывает, тоже, наверное, это ценят.
Последняя фраза прозвучала как выстрел в упор. Женя побледнела. Её губы дрогнули, но она не заплакала. Она просто смотрела на Яну, и в её глазах ужас сменялся ледяным пониманием. Она всё поняла. Не только про своего мужа, но и про эту семью, про этот дом, ставший сценой для грязного спектакля.
Она не сказала ни слова. Её лицо превратилось в непроницаемую маску. Она молча развернулась и, не оглядываясь, быстрыми шагами пошла прочь по лестничной клетке. Её шаги гулко отдавались в подъезде, отсчитывая последние секунды мира, который только что был разрушен.
Стук каблуков Жени, удалявшихся по лестничной клетке, был похож на метроном, отсчитывающий последние секунды перед взрывом. Каждый шаг был чётким, гулким, безжалостным. Когда звук окончательно затих, Виктор медленно, словно сломанный механизм, повернулся к Яне. Его лицо, ещё несколько секунд назад бывшее растерянным и испуганным, медленно наливалось тёмной, почти бордовой краской. Ноздри раздувались. Он смотрел на неё так, будто видел впервые — не жену, не женщину, а нечто чужеродное и враждебное.
— Зачем ты рассказала Лёхиной жене, что он не ночует у нас?! Ты хоть понимаешь, что сейчас начнётся?! Они же разведутся, и он больше не будет моим лучшим другом! А всё это только из-за тебя! Какая ж ты гнилая дрянь!
Его голос, поначалу сдавленный, сорвался на хриплый, яростный крик. Слова вылетали из него, как раскалённые камни. Это было не просто обвинение, это был приговор, вынесенный в приступе чистой, незамутнённой ярости. Он сделал шаг к ней, его кулаки сжались так, что побелели костяшки.
Яна не отступила. Она стояла на том же месте, её лицо оставалось спокойным, но в глазах появился жёсткий, стальной блеск. Она выдержала его взгляд, полный ненависти, не моргнув.
— Я просто сказала правду, Витя. Ту самую правду, которую ты так тщательно помогал скрывать. Ты же сам постоянно говоришь, что нужно быть честным. Вот я и была честной. С ней. И с собой.
— Правду?! — взревел он, и брызги слюны полетели в её сторону. — Какая к чёрту правда?! Это называется предательство! Ты предала меня! Ты предала Лёху! Ты вонзила нож в спину моему брату!
— Брату? — она чуть склонила голову набок, и в её голосе прозвучало откровенное, ледяное презрение. — Твой «брат» годами обманывает свою жену, а ты ему в этом потакаешь, превращая наш дом в фальшивое алиби. Это ты называешь братством? Прикрывать грязь и обман — это твоё святое?
Виктор опешил от такой наглости. Он ожидал слёз, оправданий, криков в ответ, но никак не этой холодной, расчётливой атаки. Он обвёл рукой комнату, указывая на бутылки, на разгром, на весь этот хаос, который для него был символом мужской свободы и веселья.
— Да что ты вообще понимаешь?! Мы отдыхали! Мы расслаблялись! Это наша жизнь! Тебя никто не просил в неё лезть! Твоё дело было молчать и не мешать! Ты должна была просто быть женой!
— Быть женой — это значит убирать за вами дерьмо и врать другой женщине, глядя ей в глаза? Это твои представления о семье? — спросила Яна. Её голос не повышался, но каждое слово било точно в цель. — Ты годами приносил эту ложь в наш дом. В мою постель. Ты думал, я не чувствую, как всё это пропитано враньём? Этот диван, на котором твой Лёха якобы спит, эта кухня, где вы пьёте за его очередные «подвиги». Всё это ложь. И сегодня я просто решила проветрить.
Он задохнулся от ярости. Мысль о том, что она не просто сорвалась, а сделала это осознанно, спланированно, приводила его в бешенство. Это был не эмоциональный срыв, а диверсия. Холодная и продуманная.
— Ты сделала это из-за сраной уборки? Из-за бутылок? — прохрипел он, не веря собственным ушам. — Ты разрушила человеку семью, мою дружбу, всё, что для меня важно, из-за своего эгоизма? Потому что тебе, видите ли, не хотелось убираться?!
— Нет, Витя, — медленно произнесла она, делая шаг навстречу. Теперь между ними оставалось не больше метра. — Я сделала это, потому что устала жить во лжи. В твоей лжи. В лжи твоего друга. Ты говоришь, что для тебя нет ничего святого, кроме дружбы. А для меня святое — это когда в моём доме не пахнет враньём. Когда мне не нужно быть соучастницей чужих измен. Ты превратил меня в часть своей грязной игры, но забыл спросить, хочу ли я в неё играть. И я этому несказанно рада, что больше не буду соучастницей ваших интрижек!
Он смотрел в её холодные, решительные глаза и понимал, что проиграл. Она не просто вскрыла обман Лёхи. Она вскрыла их собственную жизнь, и под тонкой оболочкой семейного быта обнаружилась гниль. И эта гниль была его собственным выбором.
Её слова — «Я этому несказанно рада» — повисли в воздухе, как приговор. Это было не то, чего он ожидал. Он ждал слёз, оправданий, ответных обвинений, но не этого холодного, откровенного удовлетворения. Краска схлынула с его лица, оставив после себя мертвенную бледность. Его ярость, не найдя выхода, не встретив сопротивления, начала пожирать его изнутри. Он понял, что проиграл спор о дружбе. И тогда он решил уничтожить саму основу, на которой всё держалось.
— Рада, значит? — прошипел он. Голос его стал тихим, и от этого он звучал ещё более зловеще. — Думаешь, ты что-то выиграла? Ты думаешь, это была какая-то битва за меня? Глупая.
Он сделал шаг назад, словно отстраняясь от чего-то грязного, и окинул её презрительным взглядом с головы до ног.
— Ты думаешь, я тебя когда-нибудь любил? — он усмехнулся, но смех получился коротким и уродливым. — Ты серьёзно верила в это? Всю эту чушь про семью, про нас? Яна, ты никогда не была для меня главной. Ты была удобной. Понимаешь разницу? Удобной. Как хороший диван или быстрый интернет. Ты была просто приложением к моей жизни. Полезным, функциональным, но всего лишь приложением. Основная программа — это были я и мои друзья. Лёха, пацаны — вот это было настоящее. Это была моя жизнь. А ты… ты была фоном. Обслуживающим персоналом.
Он говорил это медленно, с расстановкой, вкладывая яд в каждое слово. Он смотрел ей прямо в глаза, ожидая увидеть боль, увидеть, как рушится её мир, как он только что разрушил свой. Он хотел, чтобы ей стало так же паршиво, как и ему. Это было его последнее оружие, самый жестокий удар, который он мог нанести.
Но Яна не сломалась. Её лицо не изменилось. Она слушала его так, как слушают скучный прогноз погоды. Когда он закончил свою тираду, она молча кивнула. Не было ни шока, ни ужаса. Было только подтверждение. Подтверждение того, что она и так давно знала, но боялась себе в этом признаться.
— Спасибо, — тихо сказала она.
Виктор опешил.
— За что?
— За честность, — пояснила она. — Теперь всё окончательно встало на свои места. Если я всего лишь приложение, а наш дом — это просто фон для твоей настоящей жизни, то всё очень просто.
Она выпрямилась, и в её фигуре появилась сталь. Взгляд её стал твёрдым, как у человека, принявшего бесповоротное решение.
— Приложения можно удалить, Витя, — продолжила она своим ровным, безжизненным голосом. — Особенно, если они начинают мешать работе основной программы. Ты ведь так сказал?
Она сделала паузу, давая ему осознать смысл её слов.
— Так вот. Твоя настоящая жизнь, та, что с друзьями, со святым братством, с пивом и враньём, может продолжаться. Прямо сейчас. Но фон для неё придётся сменить.
Она молча подняла руку и указала пальцем на входную дверь. Не было крика «Убирайся!». Не было истерики. Был только этот молчаливый, властный жест. Приказ, не подлежащий обсуждению.
Виктор смотрел то на её палец, то на её лицо, и до него медленно доходило. Он проиграл. Окончательно и бесповоротно. Он открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, какую-нибудь последнюю гадость, но понял, что все слова уже сказаны. Она лишила его оружия. Его правда, брошенная ей в лицо, стала её силой.
Он молча развернулся. Не глядя на неё, прошёл в спальню, схватил с комода ключи от машины и бумажник. Он двигался как автомат, механически. Он не стал собирать вещи. Он просто шёл на выход. Проходя мимо неё, он не поднял глаз.
Щелчок замка, на этот раз окончательный, закрыл за ним дверь. Яна осталась одна посреди разгромленной гостиной. Вокруг валялись бутылки, пачки из-под чипсов, стоял тяжёлый запах перегара и прокисшего пива. Это был материальный след его «настоящей жизни». Она обвела комнату взглядом, посмотрела на весь этот хаос. Воздух в комнате был грязным и спёртым, но впервые за очень долгое время Яне дышалось легко…
