— Бабуль, всё под контролём, — шутил Илья. — Юлька даже клиентов хамоватых убаюкивает одним голосом. Артём тянет «железо» без фанатизма, я слежу. Алина — мотор. Я тоже не подкачаю. Держись там без подвигов, ладно?
Степанида Кузьминична в Омске любила сидеть у окна и слушать телефон — не музыку, а голос внука. Илья умел пускать в трубку такие бодрые шуточки, что старушка улыбалась и кивала, будто он рядом. Он говорил быстро, уверенно, как все люди, у которых всё получается. У него получалось: семья обеспечена, дочь Юлия учится на платном и подрабатывает в колл-центре, сын Артём — жилистый, не по годам дисциплинированный, скоро едет с тренером на соревнования в Нижневартовск. Жена у Ильи эффектная — Алина. То в Сочи, то в Казани, то ещё где: туриндустрия, встречи, презентации.
— Ты-то меня не учи, — отвечала она с тёплой усмешкой. — Бегать я перестала, а упрямство не сдала. И да, мороженое без тебя есть не буду.
Степанида Кузьминична слушала и согревалась. Она любила Илью не потому, что он «золотой» — эту кличку придумали родственники, — а потому что однажды, мальчишкой, он снял с её старого велосипеда, который заедало на подъёме, ржавую цепь и терпеливо чистил её тряпочкой, пока пальцы не почернели. А потом бегал рядом, подталкивая в горку, и смеялся: «Давай, бабуль, ты же спортсменка!». Когда-то она бегала на стадионе и гоняла по трассе на шоссейнике — колени теперь не слушались, и кресло стало продолжением тела, — но в памяти навсегда остались круги, ветер и ощущение, что всё возможно. Поэтому ей и казалось: Илья — из той породы, что бежит, пока видит дорожку.
— Про клиники не начинай, — она пресекала любые попытки Ильи предложить «а может». — Возраст. Какой там наркоз, чего ради? Обойдётся без цирков.
— Бабуль, это не цирк, а медицина, — пытался он вставить.
— Медицина у нас работает, когда человек работает. А я сейчас не работаю. Я живу, — отрезала она, и тут же добавляла мягко: — Ну, не ворчи. Я тебя слышу.
В её квартире на проспекте Свободы изо дня в день была Лика. Не звонко-успешная, а тихая, с вечно тёплой ладонью. Внучка носила продукты, готовила пресные котлеты «по режиму», мыла пол, меняла бельё, раскладывала таблетки по дням недели, занимала понемногу «до получки» и возвращала — без задержек. И если раньше Степанида Кузьминична ворчала и сравнивала всех с «образцовыми» Ильиными детьми — мол, вот Артём не ноет, а работает, — то почему-то ждала именно Лику. Потому что в её настойчивой мягкости было что-то от самой Степаниды — из тех лет, когда можно было упасть на шлаке, колени в кровь, а потом встать и бежать дальше.
— Ты опять без перчаток? — бурчала старушка, принимала тазик и сразу хвалила: — Молодец. Не забудь фиалки полить. Они меня переживут, ещё будут смотреть и шептать: «Эх, хозяйка наша строгая была».
— Хозяйка — золотая, — спокойно отвечала Лика. — Шептать я им запрету не давала. Пускай рассказывают о тебе только хорошее.
Лика жила со своим мужем Глебом и дочерью Кирой в тесной двушке бабушки Глеба. Почему там, а не у Степаниды Кузьминичны? Потому что Лика понимала: бабушке нужна тишина, а у дочки Киры — скульптуры, декорации и вечные костюмы для школьного театра. Глеб не пил и не валялся на диване — работал токарём на оборонном заводе, где держатся за надёжных и не задающих лишних вопросов. Пошёл туда потому, что семье нужна была стабильность и стаж, даже если карьеры там не построишь. Степанида Кузьминична считала его «неудачным» не из злобы — просто он не умел говорить о себе, не щеголял премиями и должностями, а жил ровно и тихо. В её картине мира мужчина должен был чего-то «урвать» и притащить домой, а Глеб приносил аккуратную зарплату и выдержку.
— Муж у тебя скучный, — как-то сказала она Лике. — Но с такими живут долго. Громкие — красиво стартуют, а тихие — возвращают людей с половины дистанции. Ты смотри по делам, а не по треску.
— Смотрю, — ответила Лика. — Он не трещит. Он просто делает.
Глеб, в свою очередь, говорил мало, но по делу.
— Не бери всё тащить одной, — повторял он вечером. — Я свободен — звонок, и я рядом. Если Илья объявится — давай расписание. Пусть сторожит ночь хотя бы раз в неделю.
— Он принесёт витамины и уедет, — сухо усмехалась Лика. — У него всё расписано, как у дорогого стоматолога. Записывать нужно за месяц.
— Тогда я — твой «ночной стоматолог», — усмехался муж. — Без записи.
Кира шуршала бумагами в соседней комнате и слушала, как взрослые делят невидимые задачи.
— Мама, а правда есть таблетки «чтоб не мучиться»? — спросила она, когда Лика уткнулась в аптечку, составляя график.
— Есть у собак, — ответила Лика. — Людям оставили совесть и рядом-людей. Это пока всё, чем мир распоряжается.
— Тогда я буду рядом-человеком, — объявила дочка серьёзно. — И пирожки испеку. Без того… как его… без этих штук, от которых аллергия.
— Без глютена, — улыбнулась Лика. — Пирожков не надо. Просто приходи к бабушке, когда можешь.
***
Анализы и приёмы сменялись бумажками, на которых стояло слово, которое Степанида Кузьминична будто не замечала: онкология. Врачи говорили ровно, а она отмахивалась:
— Не ругайтесь, живу — и слава богу. Покажите, где расписаться, и не мотайте мне нервы.
Сиделки не задерживались — ей мерещились воровки. Когда-то у неё пропало серебряное колечко — не с руки, а из коробочки, и с тех пор любая чужая женщина в доме была подозрительной.
— Глаза у неё бегают, — шептала Степанида, когда дверь закрывалась. — И сумка какая-то тяжёлая — чего она туда кладёт? Не нравится мне.
— Сумка тяжёлая, потому что там еда, — терпеливо объясняла Лика. — А глаза бегают, потому что вы на неё смотрите как мастер спорта на новичка. Она боится.
Главное бремя неслось на Лике. Ванночки, перевязки, капельницы, прогулки по двору; уговоры пить горькое. Иногда, когда бабушка лежала и смотрела в потолок, слова ломались и сворачивали не туда.
— Лик, — говорила она, — вот если бы была какая таблетка, чтоб… ну, чтобы не мучиться. Я совсем не о том, не бойся. Просто слышала, что у собак есть. А у людей — нет?
Лика не делила себя на части — своя семья, Кира, муж, чужие смены. Она считала это делом чести. И всё равно внутри у неё возникало тяжёлое: как успеть везде и не бросить ни одного. Она шла по пунктам, как по списку: Степанида — завтрак, школа — Кира, завод — Глеб, магазин, дом, обратно к бабушке, уколы, компрессы, график. На вопрос, почему это делает именно она, а не её мать, Лика отвечала просто:
— Потому что надо. И потому что у мамы смены.
Это была правда. Зинаида Павловна работала продавцом в сети с утренними и вечерними выходами и снимала квартиру у коллеги — «мужичок у меня нервный, к старикам не поеду, он не вынесет», — объясняла она. Жить с матерью Зинаиде было тяжело всегда: две хозяйки в одной кухне не уживались, а Степанида Кузьминична не терпела лишнего шума.
Лика раз в неделю переговаривалась с Ильёй — коротко и сухо. Он присылал ссылки на «новейшие протоколы», обещал достать «потрясающую смесь аминокислот» и в каждой фразе утыкался в слово «счёт».
— Я всё оплачу, Лик, — говорил он. — Только сверь со мной назначения, а то эти ваши районные любят по старинке.
— Я сверила с профессором по телефону, — отвечала Лика. — Счёт оплатили мы, в том числе ты. Спасибо.
— Только не надо этого твоего «спасибо», — огрызался он и тут же смягчался: — Бабулька — это наше всё. Не дай ей провалиться.
— Её держим. И себя держим, — отвечала Лика.
Иногда Илья приезжал. Привозил баулы витаминов, какие-то «особые» порошки, кремы для суставов. Ставил всё на стол ровными рядками, говорил, не глядя на Лику:
— Вот это курсом, вот это — по одной после еды. Здесь пребиотик, не путать с пробиотиком, это люди часто путают, а я разбирался.
— Молодец, — сухо кивала Лика. — Разбирался — это хорошо. Руки мыть — ещё лучше.
— Ну ты и язва, — кривился он. — Я, между прочим, тоже не спал прошлой ночью. У меня переговоры были.
— Я тоже не спала. Я у бабушки была, — отвечала Лика, убирая баулы из прохода.— Думал, что я заслуживаю счастья. А оказалось… Самое поганое? Я стал как он. Как мой отец. Точная копия, — произнёс бывший муж
Зинаида Павловна навещала мать по выходным. Так уж складывался её график — четыре смены подряд, потом два дня передохнуть. Приезжала с варёной курицей и пирожками от знакомой, гладила Степаниде подол халата и торопилась обратно. Не потому, что не любила — она просто привыкла жить отдельно, там была своя маленькая свобода.
— Ма, ты прости меня за всё остальное, — бормотала она в коридоре, шурша пакетами. — Я тебе честно… я не выдерживаю твоего ритма. Я других выдерживаю, чужих, а твоё — нет.
— Да иди ты, — махала рукой Степанида. — Живи. Я на вас двоих смотреть буду и делать выводы. Пока Лика выигрывает — по очкам.
— Лика играет без тренера, — отвечала Зинаида и вдруг добавляла неожиданно тёпло: — Береги её, ма.
Полгода потерь растянулись так, что счёт дням потерялся. Ночью Степанида Кузьминична ушла — тихо, на руках у Зинаиды и Лики. Лика держала за руку и шептала:
— Я тут, слышишь? Всё хорошо.
В этот раз слова были не про деньги и не про ремонт. Это был простой пароль: «Не одна».
***
На похоронах родни и знакомых оказалось много. Пришли соседки, с которыми Степанида судилась из-за площадки, и всё равно пришли. Пришли женщины из бывшего велоклуба, принесли фото, где она в трико и кепке, смеётся. Пришёл мастер из ЖЭКа, которому она когда-то устроила выволочку за сорванный кран, и постоял в стороне. У каждого близость имела свой вес: Илья плакал открыто — слёзы «золотого внука» звучали громко, а рядом стояла Лика, словно выжженная изнутри. Она не плакала — как будто слёзы у неё закончились раньше, вместе с бессонными ночами.
— Она крутая была, — сказал Артём, растерянно теребя шнурок. — Я таких больше не видел.
— Запомни её такой, — ответила Лика. — Сильной и вредной.
— Вредной? — переспросил он, удивляясь слову.
— Вредной — значит живой, — пояснила Лика. — Она жила, как считала правильным, и нас гоняла. Это полезно.
Алина стояла рядом с Ильёй, держала его за локоть и шептала:
— Держись. Потом всё решим. Главное — быстро. Пока… ну, пока всё не застыло.
— Решим, — кивнул Илья, и в этом «решим» отчётливо прозвучала привычка управлять чужими квадратными метрами, как собственным ежедневником.
***
Едва сошла земля, в четырёхкомнатной на проспекте Свободы появились грузчики. Алина ловко снимала бархатные шторы — молча, но деловито; книги летели в мешки; цветы стояли стройными рядами на полу, ожидая вывоза. Илья, с телефоном в руке, прикидывал цену и сроки.
— Бабушка всегда обещала, — говорил он уверенно. — Мы продаём быстро, пока рынок живой. Лике я, разумеется, «по-честному» отдам долю. Символическую. Ей же помогали мы все. И я, и мама, и, кхм, вы. Всё же по-фамильному.
— Стоп, — Лика вошла и не подняла голоса. — Прекратите разгром. Решать будет мама. Не тот, кто уже мысленно делит метры.
— Ты настроила её против меня? — Илья сжал губы. — Лика, ты не понимаешь масштаба. Здесь большая сумма. Я, кстати, все витамины привозил, помнишь? Я такие вещи не даром делаю.
— Я помню, кто привозил витамины. И кто делал перевязки. Завтра же встречаемся у нотариуса. До этого — ничего не выносить.
Алина смерила Лику быстрым взглядом.
— Мы тоже семья, — заметила она. — И у нас планы. Мы можем компенсировать твои траты. Но сейчас логично действовать быстро. Быстрота — это деньги. Деньги — это возможности. Тебе тоже пригодится.
— Логично — законно, — ровно ответила Лика. — И, к слову, прилично. Или вы хотите запомниться всему подъезду как люди, которые вынесли квартиру в тот же день?
— Подъезду мы обязаны по уставу ТСЖ, а не по твоим нравственным лекциям, — отрезала Алина. — Давайте без пафоса. Это имущество, а не музей памяти.
— Вы сейчас говорите фразу, за которую потом стыдно, — предупредила Лика. — Сами к себе потом зайдёте и пожмётесь. Я не запрещаю вам планы. Я запрещаю бардак.
В этот момент вошла Зинаида Павловна. Она смотрела не на грузчиков — на сына.
— Прекратить. Немедленно. Мы подождём полгода, пока не будет оглашено завещание. Ничего не выносить. Илья, спрячь телефон и отойди от книжного шкафа. Это мамин воздух, а не твой календарь.
Илья выдохнул резко.
— Это Лика? Это она настропалила? Ладно. Подождём. Но потом вы не скажете, что я вам не давал времени.
— Ты нам давал витамины, — устало произнесла Зинаида. — Время — мама дала. Своё.
Алина прикусила слово и промолчала. Ей не нравилось, что всё затягивается: по её плану вырученные деньги уже «работали» — ипотека под выгодную ставку, школа для Артёма ближе, Юлии — курсы. Но спорить сейчас было невыгодно.
Грузчики переглянулись и потянулись к выходу. Один шепнул другому:
— Ну их. Завтра позовут — придём. Сегодня тут не по нашему профилю.— Поиграла в свободу, а теперь брысь домой!
Через шесть месяцев нотариус прочитал короткий лист:
«Всё — Лике».
Илья будто не услышал сразу.
— Извините, как — всё? — переспросил он. — Бабушка мне всегда говорила… Она же говорила!
— Бабушка много кому говорила, — заметила Лика. — И жила, как считала правильным.
— Это какое-то… — Илья запнулся, отбрасывая ненужные слова. — Это юридически чисто? Присутствовали свидетели? Кто составлял? Я требую копии всего. Это похоже на… манипуляции. На давление.
— Давил не я, — сухо отозвался нотариус. — Составлял документ я. Свою подпись я узнаю. Медицинское заключение — приложено. Список свидетелей — в деле. Возражения подаёте в установленном порядке.
Алина облизнула губы и тут же собралась:
— Мы можем «по совести» поделить. Илья же внук. Старший. Он всегда помогал. Был опорой. Давайте отойдём от бумаги и поговорим по-человечески. Половина и половина — это справедливо.
— «По совести» — это как? — Лика смотрела прямо. — По вашим расчётам — половина? Семьдесят на тридцать? Или по показной заботе? У меня, между прочим, кроме совести ещё и счётчик ночей есть.
Зинаида Павловна впервые открыто встала на сторону «тихой» дочери:
— Завещание — не про разговоры. Про годы ухода. Кто поднимал ночью, тот и услышал «спасибо». Я раньше держала Илью, потому что он был «устроенный» и помогал деньгами, и мне казалось — надёжнее рядом с сильным. Ошиблась. Сила — это не видимость. Это когда не убегаешь.
Илья отшагнул к окну.
— То есть вы решили меня «обнулить»? Сестра, ты понимаешь, что это — несправедливо? Бабушку у нас любили все. Делить надо «по совести» — пополам. Это честно. Ты же не потянула бы квартиру без нас. Что ты вообще потянула? Котлеты? Перевязки?
— Я тянула не квартиру, — тихо сказала Лика. — Я тянула бабушку. Делить здесь нечего. Если хочешь, получи из моих рук то, что тебе по праву: ключ от кладовой. Там стоят твои коробки с лыжами. Их я не брала.
— С лыжами можешь сама катиться, — взорвался он и махнул на нотариуса: — Пишите: я подаю возражение. Я это так не оставлю. Я знаю людей.
— Я тоже знаю людей, — отозвалась Лика. — Одного человека, если точнее. Она мне сказала: «Сделай так, чтоб не было стыдно». Я сделала.
Алина подняла телефон:
— Тогда хотя бы компенсируй грузчиков. Мы вызвали бригаду сразу после похорон. Это не бесплатно. Мы действовали, думая о всех.
— Счета за вашу поспешность не оплачиваю, — ответила Лика. — Можно считать это уроком. Быстрота без мозгов — дорого.
— Ты злая, — прошипела Алина. — Ты лишаешь семью будущего.
— Вы как-то бодро отождествили семью с собой, — парировала Лика. — Семья — это мы все. И завещание — про это же.
Нотариус кашлянул и сложил папку.
— Господа, вопросы права решаются без крика. Обжалование — по адресу на бланке.
— Мы не кричим, — сказал Илья и всё-таки повысил тон: — Мы защищаем справедливость.
— Ты защищаешь привычку, — спокойно заключила Лика. — Справедливость у тебя путается с удобством.
***
Вечером Илья названивал без остановки — то с претензиями, то с утлой «аргументацией». Он требовал «делить по совести» — то есть по его представлению: ему минимум половина, матери — «что-нибудь», Лике — благодарность и возможность «жить рядом», а не внутри. Лика отвечала изредка и коротко.
— Илья, ты устал. Я устала. Напиши юристу. Я отвечу юристу. Со мной не надо торгов.
— Ты сбылась в роли мученицы, да? — язвил он. — Тебе бы церковь открыть: «Святая Лика, покровительница завещаний».
— Мне бы выспаться, — с иронией отозвалась она. — Всё остальное — тебя не касается.
У Лики не было лишних денег и не осталось сил объяснять очевидное. Она поехала в квартиру и вынула из мешков все книги — аккуратно расставила на прежние места. Степаниде нравилось, когда у Шукшина стоял рядом с Астафьевым, а не вразнобой. На подоконнике она выстроила фиалки — вычистила поддоны, промокнула края, нащупала каждую листовую жилку. Возвращать порядок было легче, чем возвращать людей.
Глеб привёз ведро и валик.
— Начнём с прихожей, — сказал он. — Если придут требовать «пополам» — предложим им половину малярной ленты. Бесплатно.
— Не дразни, — улыбнулась Лика. — Но да, лента бесценна.
Кира прибежала с ватманом и ножницами.
— Я сделала бабушку, — сказала она и показала бумажную фигурку в кепке на велосипеде. — Она улыбается.
— Пусть улыбается, — ответила Лика и погладила дочь по голове. — Она любила скорость, а мы любим порядок. Сочетаем.
***
Квартиру не стали продавать. Лика с семьёй покрасила стены, освежила двери, отмыла кухню — скромный косметический ремонт без дизайнеров и криков. Переехали. В первый день Глеб молча перенёс старый бабушкин велосипед из кладовки в коридор.
— Зачем? — удивилась Лика.
— Это её флажок, — ответил он. — Пусть стоит. Будем здороваться мимо него. Это лучше любого фото.
Зинаида Павловна сперва намекала, потом требовала:
— Поделись с братом — он же тоже внук. Лика, ты всегда была резкая, но тут можно мягче.
— Ма, — спокойно сказала Лика, — я не про резкость. Я про память. Хочешь помочь Илье — помогай. Но извини, я не буду платить ему за его удобство. Он привык, что мир ему должен. Поэтому ему кажется, будто я забрала его «долю». Я ничего у него не забирала. Я только перестала приносить на блюдечке.
Её поддержали Глеб и бабушка Глеба — та самая, в чьей двушке они ютясь жили годы.
— Мы не будем отдавать то, чем ты расплатилась ночами, — сказал Глеб. — Это не про метры. Это про то, как ты жила.
— Я старых люблю, — вмешалась бабушка Глеба, отставляя чашку с компотом. — И меня тоже кто-то будет убирать. Вопрос: кто? Я ставлю на вас. Поэтому — живите в своей квартире, как считаете нужным. Остальное отвалится.
Илья отвернулся от матери и сестры. Алина встала на сторону мужа — как умела, громко и уверенно.
— Эта квартира — ресурс, — повторяла она Илье, складывая по папкам документы. — Мы не обязаны плясать под Ликины причуды. Мы можем включить адвокатов, подключить прессу. В конце концов, она не идеальна — у неё муж токарь. Это многое объясняет.
— Меня её муж вообще не интересует, — язвил Илья. — Меня интересует справедливость. Я в этой квартире вырос.
— И я выросла в коммуналке и ничего, — отрезала Алина. — Вопрос не в памяти, а в экономике.
Зинаида перестала встречаться с Кирой: приходила к подъезду, звонила и уходила, если Лика не спускалась.
— Я не хочу скандала, — объясняла она по телефону. — Я не умею стоять посередине. Я или там, или тут. Сегодня я нигде. Прости меня.
— Я тебя не отлучаю, — отвечала Лика. — Просто живём аккуратно. Заходи, когда сможешь быть бабушкой, а не адвокатом сына.
***
Лика, перевозя коробки, вдруг остановилась у окна — в этой квартире вид открывался на проспект, где она когда-то «ловила» бабушку после магазина. Она позвала Глеба:
— Пожалуйста, посмотри на свет. Нам надо одну комнату оставить под детскую.
— Это новости? — Глеб резко повернулся, и многое стало ясно без слов.
— Да. Я беременна.
Глеб обнял её так, будто в квартире на минуту стало просторнее.
— Поздравляю нас, — сказал он. — Я… не буду говорить громких слов. Я просто рядом. И точка.
— Спасибо, — сказала Лика. — И не смей трогать велосипед.
— Даже не подойду, — пообещал он.
Об этом узнал и Илья. Он позвонил и заорал с порога:
— Отлично! Значит, теперь уж точно мне ничего не светит? Ты себе всё оставишь? Ты просто… ты сначала «освятилась» на бабушке, теперь родишь и скажешь: «У меня дети, мне надо, я святая мать»! Удобно устроилась!
— Удобство — это когда грузчиков вызывают в день похорон, — отрезала Лика. — Илья, у тебя сейчас не слова, а строчки из плохого чата. Когда ты перестанешь копировать чужую грубость, напиши нормальное сообщение. И перестань считать чужие дети своими аргументами.
Алина, услышав эту тирадку, не выдержала. Они с Ильёй поссорились — серьёзно, без поз. Она собрала Юлю и Артёма и уехала к родителям «на время». «На время» затянулось. У Алины не было планов жить с человеком, который измеряет всё деньгами и чужими долгами, а за собственные решения прячется за чужие плечи.
— Ты всё разрушила, — кричал Илья в трубку Лике. — У меня трещит семья, потому что ты не пошла навстречу. Ты понимаешь? Это твоя вина!
— Твоя семья трещит, потому что ты выбрал громкость вместо смысла, — ответила Лика. — Я ни при чём. У меня в квартире ребёнок на подходе и фиалки на подоконнике. Там всё работает исправно.
— Твои фиалки мне поперёк горла, — рявкнул он.
— Выпей воды, — посоветовала Лика. — На будущее: цветам и людям помогает простое.
Илья проклинал сестру — вслух, в мессенджерах, в разговорах с приятелями. Он никак не хотел признавать, что его прошлые привилегии — это не наследство, а иллюзия. Он пытался подавать бумаги, разговаривал с юристами, приносил справки, писал жалобы. Жалобы остывали в канцеляриях, как суп на плите, который никто не накрыл крышкой: вкус есть, толка нет.
***
Лика тем временем с Глебом и Кирой клеили обои в будущей детской — яркие, с простыми цветными кругами. Кира аккуратно разглаживала лопаткой пузырьки, Глеб держал рулон, Лика смеялась:
— Ровнее! У нас будет ребёнок, а не геометр.
— А если он родится геометром? — серьёзно уточнила Кира. — Тогда обои должны быть идеальными.
— Тогда бабушкин велосипед будет для него теоремой, — усмехнулся Глеб. — И пусть доказывает, как хочет.
На пол лёг коврик, на подоконник встали бабушкины фиалки — Лика вернула их из коробок первой. Она задумалась и шепнула едва слышно:
— Бабуль, ты обещала не ругаться. Я всё делаю по уму.
Фиалка ни на кого не ругалась. Она просто стояла. Этого было достаточно.
Благородный человек требует от себя многого, а от других — мало. — Конфуций
