— Алин, тут дело такое… Мне прописаться у тебя надо, — Стас произнес это буднично, почти не отрываясь от экрана телефона, словно просил передать ему соль.
Алина, которая в этот момент протирала стеклянную полку в серванте, замерла. Ее рука с тряпкой остановилась на полпути. Она медленно повернулась к мужу, который развалился на диване, томно листая ленту новостей.
— Что сделать? — переспросила она, думая, что ей послышалось.
— Прописаться, говорю. Постоянную регистрацию сделать. В твоей квартире, — он наконец оторвал взгляд от телефона и посмотрел на нее так, будто она была немного тугодумной. — Какие-то проблемы?
Проблемы? У Алины внутри все похолодело, а потом вспыхнуло обжигающим пламенем. Она положила тряпку на комод, стараясь, чтобы ее движения не выдавали бури, поднявшейся в душе. Десять лет. Десять лет каторги под названием «ипотека». Десять лет, когда она, как проклятая, вкалывала на двух работах, забыв, что такое отпуск, новая кофточка или поход в кафе. Она помнила каждый платеж, каждую переплату по процентам, каждый день, когда она ела гречку, чтобы сэкономить лишнюю тысячу и внести досрочный платеж.
А Стас… Стас в это время жил. Он приносил свою скромную зарплату инженера, которой едва хватало на покрытие его доли коммунальных платежей и еду. Он не отказывал себе в посиделках с друзьями, в покупке нового спиннинга или модных кроссовок. На все ее попытки поговорить о финансовом вкладе в их общее будущее он отвечал одинаково: «Алиночка, ну ты же знаешь, у меня оклад. Я бы рад, но откуда? Ты же у нас коммерсант, у тебя получается».
Ее «получается» — это были бессонные ночи за ноутбуком, когда она брала на дом бухгалтерскую отчетность мелких фирм. Это были выходные, проведенные не в парке, а за составлением смет и деклараций. И вот, полгода назад, она сделала последний платеж. Квартира, ее однокомнатная крепость, стала полностью ее. И теперь он, человек, не вложивший в эти стены ни единого рубля сверх квартплаты, хочет получить здесь законное право.
— Стас, а с чего вдруг такая спешка? — спросила Алина, стараясь говорить спокойно. Голос ее, однако, звенел от напряжения. — Ты всю жизнь прописан у мамы, и тебя это устраивало. Что случилось?
— Ничего не случилось, — он снова уткнулся в телефон, давая понять, что разговор окончен. — Для солидности надо. На новой работе смотрят на это. Мол, где человек зарегистрирован.
Новая работа? Он ничего не говорил о новой работе. Алина подошла ближе и встала прямо перед ним, загораживая свет от торшера.
— Какая новая работа? Ты же работаешь в своем НИИ.
— Перевожусь в другой отдел. Более перспективный, — нехотя бросил он. — Там требования строже. Ну что ты как на допросе? Свои же люди.
Свои. Это слово больно резануло. Когда она, измотанная, просила его помочь с уборкой, он говорил, что устал на своей «серьезной» работе и что домашние дела — это не мужское занятие. Когда ей нужна была поддержка, потому что очередной клиент задержал оплату и платеж по ипотеке был под угрозой, он похлопывал ее по плечу и говорил: «Прорвешься, ты у меня сильная». Он был рядом, но как будто за стеклянной стеной, в своем собственном удобном мире, куда не проникали ее проблемы.
— Стас, я не понимаю. При чем здесь прописка? В Москве уже давно никто на это не смотрит при приеме на работу, если есть временная регистрация.
— А вот у нас смотрят! — он начал раздражаться. — Это не шарашкина контора, а серьезное учреждение. Хватит задавать глупые вопросы. Паспорт давай, я завтра схожу в МФЦ, подам документы.
Он протянул руку за ее паспортом так уверенно, будто это было его неоспоримое право. И в этот момент терпение Алины лопнуло.
— Нет, — отрезала она. — Никакой прописки в моей квартире не будет.
Стас опешил. Он отложил телефон и сел на диване. Его лицо выражало искреннее недоумение, смешанное с обидой.
— Это еще почему? Ты что, мне не доверяешь? Я твой муж, в конце концов!
— Именно потому, что ты мой муж, ты должен понимать, чего мне стоила эта квартира! — голос Алины задрожал. — Ты хоть копейку в нее вложил, кроме еды, которую сам же и ел? Ты хоть раз поинтересовался, как я себя чувствую, когда тащу на себе вторую работу? Ты хоть раз отказался от пива с друзьями, чтобы я могла купить себе не самые дешевые макароны?
Обвинения сыпались из нее, как камни. Все, что она копила в себе годами, вырвалось наружу.
— Я платила за эти стены своим здоровьем, своими нервами, своей молодостью! А ты… ты просто жил рядом. И теперь ты хочешь прийти на все готовое? Прописаться? Чтобы потом, в случае чего, иметь право на часть моей квартиры? Нет, дорогой. Этому не бывать.
Стас смотрел на нее во все глаза. Казалось, он впервые видел эту женщину. Не тихую, уставшую Алину, которая молча тянула свою лямку, а разъяренную фурию, защищающую свою территорию.
— Да ты с ума сошла! — наконец выдавил он. — Какая часть? Я на твое имущество не претендую! Ты моя жена, я просто хочу быть прописан там, где живу! Это нормально!
— Нет, это ненормально! — выкрикнула Алина. — Нормально — это когда муж и жена вместе строят свое гнездо! Вместе вкладываются, вместе радуются! А не когда один пашет, а второй рядом на диване лежит и рассуждает о «солидности»!
Он встал, возвышаясь над ней. Лицо его побагровело.
— Я, значит, на диване лежал? А кто деньги в дом приносил?
— Ты приносил ровно столько, чтобы прокормить себя! — не сдавалась Алина. — Давай посчитаем! Твоя зарплата — сорок пять тысяч. Коммуналка — семь. Интернет и телефон — полторы. На еду мы тратили около тридцати, и то потому, что я экономила. Остается шесть с половиной тысяч. Это ты откладывал на нашу общую мечту? Нет! Ты покупал себе удочки, одежду и пил пиво! А я, со своих ста пятидесяти, отдавала восемьдесят за ипотеку, а на оставшиеся деньги умудрялась покупать бытовую химию, платить налоги и иногда — о, чудо! — пару новых колготок себе!
Стас молчал. Аргументы были неоспоримы. Он попробовал зайти с другой стороны.
— Алин, ну что ты завелась? Ну, был неправ, да. Недооценивал. Но мы же семья. Зачем ты сейчас это все вспоминаешь? Давай жить дальше. Мне действительно нужна эта прописка. От этого зависит мое будущее, наше будущее.
Его голос стал мягким, вкрадчивым. Это был его любимый прием: когда аргументы заканчивались, он включал обаяние. Но на Алину это больше не действовало. Слишком много лет она обманывалась.
— Наше будущее? — она горько усмехнулась. — Мое будущее — это вот эта квартира, за которую я расплатилась годами своей жизни. А твое будущее, как я понимаю, зависит от штампа в паспорте. Знаешь что, Стас? Я тебе не верю. Ни единому твоему слову. Расскажи мне правду. Зачем тебе прописка?
Он отвел глаза.
— Я же сказал, для работы.
— Врешь. Смотри мне в глаза и скажи правду.
Он молчал, упрямо глядя в сторону. Алина почувствовала, что за этим кроется что-то большее, чем просто прихоть. И она решила докопаться до истины.
Следующие несколько дней превратились в холодную войну. Они почти не разговаривали. Стас ходил по квартире мрачнее тучи, демонстративно вздыхал и хлопал дверями. Алина делала вид, что не замечает. Она ушла с головой в работу, стараясь как можно меньше находиться дома. Но вопрос «зачем?» не давал ей покоя. Версия с работой казалась ей совершенно неубедительной.
Разгадка пришла неожиданно, в виде телефонного звонка. Звонила свекровь, Тамара Петровна. Женщина она была своеобразная. Никогда не кричала, не ругалась, но умела довести до белого каления своими тихими жалобами и намеками. Она была мастером пассивной агрессии.
— Алиночка, здравствуй, деточка, — запел ее елейный голосок в трубке. — Как ты там? Стасик что-то совсем расстроенный. У вас все хорошо?
— Здравствуйте, Тамара Петровна. Все в порядке, — сухо ответила Алина.
— Да? А мне так не показалось. Он звонил, такой голос убитый… Говорит, ты его совсем не понимаешь, не поддерживаешь. А ведь ему сейчас так тяжело. Мужчине нужна опора, а ты…
Алина стиснула зубы.
— Если ему нужна поддержка, пусть сначала научится быть честным со мной.
В трубке повисла драматическая пауза.
— Ах, деточка… Честность… Иногда правда бывает такой горькой. Он же тебя бережет, не хочет расстраивать.
— Чем не хочет расстраивать? — не выдержала Алина. — Что происходит?
— Ох, что происходит… — снова вздохнула свекровь. — Старость, Алиночка, вот что. Я ведь квартиру свою продаю. Силы уже не те, чтобы одной в двушке жить. Уборка, коммуналка… Тяжело. Решила продать и переехать к Зоеньке, сестре его. У них дом большой, за городом. Буду с внуками сидеть, помогать. А Стасику же надо где-то быть прописанным. Не на улице же ему оставаться, родному сыну. Вот он и попросил тебя. А ты сразу в позу встала. Нехорошо это, не по-семейному.
Алину словно ледяной водой окатили. Вот оно что. Пазл начал складываться. Тамара Петровна продает свою квартиру, в которой прописан Стас. Деньги, очевидно, пойдут «на помощь» дочери Зое и ее семейству. А Стас, оставшись без регистрации, решил подстраховаться за счет жены.
— А почему он мне сам об этом не сказал? — спросила Алина, чувствуя, как внутри закипает злость.
— Сказала же, бережет тебя, — невозмутимо ответила Тамара Петровна. — Ты же у нас такая нервная, впечатлительная. Он не хотел тебя волновать. Думал, по-хорошему договорится. А ты… Эх, молодежь. Нет в вас душевной теплоты. Только деньги на уме.
Свекровь повесила трубку, оставив Алину наедине с ее мыслями, которые роились, как разъяренные пчелы. Бережет ее? Не хочет волновать? Да они просто держали ее за дуру! Решили все за ее спиной, а ее поставили перед фактом, даже не потрудившись объяснить ситуацию. Они оба — и муж, и его мать — считали ее квартиру чем-то вроде бесплатного приложения к их семейным планам.
Вечером, когда Стас вернулся домой, Алина ждала его на кухне. Она сидела за столом, сложив руки на груди. Вид у нее был решительный и холодный.
— Мне звонила твоя мама, — начала она без предисловий. — Рассказала много интересного. Про продажу квартиры, про переезд к Зое.
Стас вздрогнул. Он явно не ожидал такого поворота. Он снял куртку, повесил ее на вешалку и прошел на кухню.
— А, ну вот. Теперь ты все знаешь, — сказал он с ноткой облегчения. — Истерику устраивать не будешь?
— Буду, — спокойно ответила Алина. — Стас, ты понимаешь, что вы сделали? Вы с матерью решили свои проблемы, а меня просто использовали как запасной аэродром. Ты не счел нужным даже поставить меня в известность! Ты просто пришел и потребовал прописку, наврал про работу! Ты считаешь это нормальным?
— А что я должен был делать? — он начал закипать. — Прийти и сказать: «Алина, моя мама продает квартиру, чтобы отдать деньги сестре, а меня выписывает на улицу, можно я у тебя пропишусь?» Ты бы согласилась? Да ты бы сразу скандал закатила!
— Да! — крикнула Алина. — Да, я бы закатила скандал! Потому что это несправедливо! Твоя мать продает СВОЮ квартиру, отдает деньги СВОЕЙ дочери, а ты, ее сын, остаешься ни с чем и бежишь пристраиваться ко мне! Почему ты не потребовал у нее свою долю? Почему ты не сказал ей: «Мама, я тоже твой сын, мне тоже нужно где-то жить»?
— Потому что Зойке нужнее! — выпалил он. — У нее дети, ипотека! А у меня что? У меня есть ты. И квартира.
В этот момент Алина поняла все. Окончательно и бесповоротно. Он не считал эту квартиру ее. Он считал ее их общей, просто по факту брака. Он не видел ее жертв, ее труда. Для него это был просто ресурс, который можно и нужно использовать.
— У тебя нет квартиры, Стас, — сказала она тихо и отчетливо. — Квартира есть у меня. И прописан ты в ней не будешь.
— Ты… ты серьезно? — он смотрел на нее с недоверием. — Ты выгоняешь меня?
— Я не выгоняю тебя. Ты можешь жить здесь, пока не найдешь себе другое жилье. Но прописки не будет. И еще. Я хочу, чтобы ты съехал.
Это было самое трудное, что она когда-либо говорила. Несмотря на всю злость и обиду, семь лет брака не вычеркнешь из жизни. Но она понимала, что если сейчас уступит, то окончательно потеряет себя.
— Ты пожалеешь об этом, Алина, — прошипел он. — Ты останешься одна. Никому ты не будешь нужна со своим характером и своей квартирой.
— Возможно, — она пожала плечами. — Но я лучше буду одна в своей квартире, чем с человеком, который видит во мне не любимую женщину, а удобный вариант для решения своих проблем.
Он развернулся и ушел в комнату, громко хлопнув дверью. Алина осталась сидеть на кухне. Она не плакала. Внутри была странная, холодная пустота. Словно она только что перенесла тяжелую операцию по удалению чего-то чужеродного и больного.
Стас съехал через неделю. Без скандалов и упреков. Просто собрал свои вещи в две большие спортивные сумки и молча ушел. Алина не спросила, куда он пойдет. Ей было все равно. Скорее всего, к маме и сестре, в их большой загородный дом, где ему, может быть, выделят уголок.
Первое время было непривычно тихо. Квартира, за которую она так боролась, казалась слишком большой и пустой для одной. По вечерам Алина сидела на диване и смотрела в темное окно. Она вспоминала их знакомство, первые годы, когда все казалось таким простым и счастливым. Куда все это ушло? Когда он перестал видеть в ней женщину и начал видеть функцию? Когда она перестала надеяться на его поддержку и начала тянуть все сама?
Она не находила ответов. Возможно, виноваты были оба. Она, что позволила сесть себе на шею. Он, что с радостью на нее уселся.
Через месяц позвонила Зоя, сестра Стаса.
— Алина, привет, — ее голос был на удивление дружелюбным. — Слушай, я понимаю, что вы там поругались, но не могла бы ты поговорить со Стасом? Он совсем расклеился. Живет у нас, ходит как в воду опущенный. Мама только охает и за сердце хватается.
— А что я должна ему сказать, Зоя? — устало спросила Алина.
— Ну, может, вы помиритесь? Он ведь любит тебя. Просто… ну, характер у него такой. Он не со зла. А мама… ты же знаешь маму. Для нее Зоенька — свет в окошке, а Стас — так, приложение. Он всю жизнь пытается ее любовь заслужить, вот и идет у нее на поводу. Пропиши ты его, Алин. Что тебе стоит? Зато семья сохранится.
Семья. Какое странное слово. Семья, где один заслуживает любовь, другой пользуется, а третий должен за все это платить.
— Нет, Зоя, — твердо сказала Алина. — Семьи больше нет. И прописки не будет. Передай своему брату, чтобы он начинал жить своей головой, а не маминой. И своими средствами.
Она положила трубку. И впервые за много недель почувствовала не пустоту, а облегчение. Словно сбросила с плеч неподъемный груз.
Прошло полгода. Алина подала на развод. Стас на заседание не явился, прислал согласие по почте. Больше они не виделись и не разговаривали. Она сделала в квартире небольшой ремонт — переклеила обои в комнате, купила новый диван, тот, на котором так любил лежать ее бывший муж.
Однажды вечером, разбирая старые бумаги, она наткнулась на ипотечный договор. Десять лет. Сто двадцать платежей. Она провела пальцем по своей подписи. Тогда, десять лет назад, она была молодой, наивной девочкой, мечтающей о своем уголке. Она и представить не могла, какой ценой он ей достанется. Ценой не только денег, но и разрушенных иллюзий.
Алина подошла к окну. Внизу горели огни большого города, текли ручейки машинных фар. Где-то там, в этом городе, жил Стас, жила его мама, его сестра. Они продолжали играть в свои игры, решать свои проблемы. Но теперь это все происходило без нее.
Она стояла в своей тихой, чистой квартире. В своей крепости. И впервые за долгие годы чувствовала себя не уставшей и загнанной, а свободной. И это было самое ценное приобретение, гораздо более ценное, чем эти тридцать шесть квадратных метров. Это была свобода быть собой и больше никому ничего не доказывать. Она развернулась, включила музыку и пошла заваривать себе чай. Впереди была новая жизнь. Ее жизнь. В ее квартире.
