Марина склонилась над машинкой, и ровная строчка, словно послушный ручеек, побежала по краю шёлковой блузки. В маленьком ателье пахло мелом, горячим утюгом и немного — надеждой. Каждая вещь, попадавшая в её руки, несла свою историю: вот это платье принесла молоденькая девушка перед первым свиданием, а эти брюки — пожилой профессор, который носил их ещё со времён своей аспирантуры. Марина любила свою работу. В ней была магия — дарить вещам вторую жизнь, а людям — маленькую радость.
Стежок за стежком, сантиметр за сантиметром — так проходили её дни. Она подшивала, ушивала, перекраивала, латала чужие жизни, пока её собственная расползалась по швам. Муж, Кирилл, уже четвёртый месяц сидел без работы. Его «поиски» обычно начинались у телевизора с кружкой пива и заканчивались в компании таких же «искателей» во дворе. Он возвращался поздно, с мутным взглядом и пустыми обещаниями, что «завтра точно всё изменится».
Марина вздохнула, отложив блузку. Вечер опускался на город, зажигая окна в домах напротив. Скоро домой. Туда, где её ждали остывший ужин, немытая посуда и молчаливый укор в глазах кота Барсика — единственного существа в доме, которое, кажется, понимало её без слов.
В последнее время она всё чаще ловила себя на мысли, что живёт не свою жизнь. Будто кто-то дал ей сложное, запутанное шитьё с заданием распутать узелки, а она всё тянет и тянет нитку, а узел лишь затягивается туже. Она вспоминала того Кирилла, за которого выходила замуж десять лет назад, — весёлого, энергичного парня с горящими глазами, который обещал ей звезду с неба. Звезда давно погасла, а небо затянули серые тучи быта.
Марина закрыла ателье и побрела домой. Осенний ветер трепал полы её пальто, бросая в лицо горсти холодных капель. Она знала, что её ждёт дома. Кирилл, скорее всего, снова «устал» от поисков работы и теперь отдыхал на диване. Так и оказалось. Он даже не повернул головы, когда она вошла, — был слишком увлечён какой-то перестрелкой на экране.
— Привет, — тихо сказала она, снимая промокшую обувь.
— Угу, — промычал он в ответ.
На кухонном столе сиротливо стояла тарелка с недоеденным супом и лежала краюха хлеба. Рядом — пустая бутылка из-под пива. Марина молча убрала всё в холодильник, вымыла посуду и принялась готовить ужин. Руки двигались на автомате, а в голове роились мысли. Сколько ещё она выдержит? Где та точка невозврата, после которой уже ничего нельзя будет исправить?
Именно в этот момент, когда она с тоской смотрела на сковородку с шипящим маслом, в дверь пронзительно позвонили. Так настойчиво и требовательно, будто за дверью стояла как минимум пожарная команда.
Кирилл недовольно оторвался от телевизора.
— Кого там принесло? — проворчал он. — Иди, открой.
Марина вытерла руки о фартук и пошла в прихожую. На пороге стояла её свекровь, Регина Константиновна. Женщина-ураган, женщина-театр, одним своим появлением способная превратить тихий семейный вечер в премьеру трагикомедии. В руках она держала объёмную папку, а на лице было написано такое вселенское горе, что любой режиссёр немедленно дал бы ей главную роль в драме о конце света.
— Дочка, выручай! — выдохнула она с порога, отталкивая Марину и проходя в комнату. Она даже не поздоровалась. Её взгляд хищно обежал скромную обстановку их квартиры, задержался на стареньких обоях и скрипучем паркете, и в глазах мелькнуло плохо скрываемое презрение.
Регина Константиновна плюхнулась на стул за кухонным столом, который Марина только что протёрла, и с громким стуком водрузила на него свою папку. Из комнаты, привлечённый шумом, выплыл Кирилл. Увидев мать, он тут же принял подобострастный вид.
— Мама, ты чего так поздно? Что-то случилось?
— Случилось! — трагически произнесла Регина Константиновна и распахнула папку. На стол посыпались бумаги, испещрённые мелким шрифтом и пугающими цифрами. — Я кредит оформила. На себя взяла! Понимаете? На свою пенсию!
Марина подошла ближе, пытаясь понять, что происходит. Свекровь тем временем продолжала свой моноспектакль, жестикулируя так, будто выступала на сцене Большого театра.
— Захотела в свою квартиру купить новую кухню! По-человечески всё обставить! Я всю жизнь на государство проработала, неужели я не заслужила на старости лет пожить в красоте? А теперь… — она сделала драматическую паузу, — теперь проценты такие, что хоть в петлю лезь!
Марина взяла в руки один из листов. Это был договор с микрофинансовой организацией. Она пробежала глазами цифры: сумма — почти полмиллиона рублей, а переплаты… Переплаты были просто чудовищными. Голова пошла кругом. Как можно было в здравом уме подписать такое?
— Регина Константиновна, зачем? — тихо спросила Марина. — Зачем вы связались с этими… ростовщиками? Можно же было в обычном банке взять, под нормальный процент.
Свекровь фыркнула, будто Марина сказала величайшую глупость.
— В банке! Конечно! Им же справки о доходах подавай, поручителей ищи! А тут — пришёл с паспортом, и через час деньги у тебя в кармане. Удобно! Мне менеджер, такой приятный молодой человек, всё объяснил. Говорил, что это специальное предложение для пенсионеров, очень выгодное.
Марина молчала. Она представила этого «приятного молодого человека», который с улыбкой загнал пожилую женщину в долговую яму. Но жалости к свекрови почему-то не было. Было только холодное, глухое раздражение. Регина Константиновна всегда жила по принципу «хочу здесь и сейчас», никогда не думая о последствиях.
— Ты обязана помочь, — вдруг резко, сменив трагический тон на повелительный, заявила свекровь, в упор глядя на Марину. Кирилл, стоявший рядом, согласно закивал, как китайский болванчик.
— Почему это я обязана? — не выдержала Марина.
— Потому что я — мать твоего мужа! — отчеканила Регина Константиновна. — А значит, твой долг — поддержать семью в трудную минуту! Мы же одна семья!
Кирилл, который до этого молча покачивался, переминаясь с ноги на ногу, вдруг хихикнул. Он смотрел в пол, и по его лицу было видно, что вся эта ситуация его скорее забавляет. Он ждал, чем закончится представление.
В этот момент в груди у Марины что-то оборвалось. Та самая ниточка, которую она так долго и мучительно пыталась распутать. Она посмотрела на мужа, на его глуповатую ухмылку, на его мать с её наглой уверенностью в собственной правоте. И волна ярости, которую она так долго подавляла, поднялась из самых глубин души.
Она смахнула рукой бумаги со стола. Листы разлетелись по полу, как осенние листья.
— Если ты взяла кредит, то и отдавай сама, — процедила она, сверля свекровь ледяным взглядом.
В комнате наступила тишина. Тяжёлая, вязкая, как болотная жижа. Она была страшнее любого крика. Кирилл перестал хихикать и уставился на Марину с испуганным недоумением. Регина Константиновна застыла с открытым ртом. Казалось, она не могла поверить в то, что услышала.
Первой опомнилась свекровь. Она медленно, словно в замедленной съёмке, опустилась на стул и залилась слезами. Но это были не тихие, горькие слёзы обиды. Это был рёв. Она рыдала громко, навзрыд, заламывая себе пальцы и раскачиваясь из стороны в сторону.
— Неблагодарная! — выкрикивала она сквозь всхлипы. — Ядовитая змея, которую мой сынуля пригрел на своей груди! Я его родила, я его растила, ночей не спала, думала невестка будет у меня добрая! А ты! Ты мне даже помочь не хочешь!
Она схватилась за сердце, картинно закатив глаза.
— Ох, сердце! Сердце моё больное! Не выдержит оно такого! Жить мне недолго осталось, так ты решила меня в могилу свести!
Марина стояла, скрестив руки на груди, и молчала. Она знала этот спектакль наизусть. «Больное сердце» было главным козырем Регины Константиновны, который она доставала из рукава всякий раз, когда что-то шло не по её сценарию. Марина видела, как свекровь искоса наблюдает за ней сквозь пальцы, которыми якобы утирала слёзы. Она ждала реакции: раскаяния, мольбы о прощении, обещаний всё исправить.
Но Марина молчала. Её спокойствие, её холодное, непроницаемое лицо действовали на Регину Константиновну, как красная тряпка на быка. Чем дольше невестка молчала, тем быстрее свекровь теряла терпение. И вот, в один момент, её рыдания резко прекратились. Слёзы высохли, будто их и не было. Лицо перекосилось от злобы, а голос, ещё секунду назад полный трагизма, зазвенел, как натянутая струна.
— Да кто ты вообще такая? — выкрикнула она, вскакивая со стула. — Швея! Портниха! Лохушка…! Целыми днями за машинкой своей тарахтишь за три копейки! Это с моим сыном тебе повезло, а не ему с тобой!
Она ткнула пальцем в сторону Кирилла, который от страха вжал голову в плечи.
— Без него ты бы нищенкой ходила! Он мог бы жениться на любой! На дочке профессора, на дочке директора завода! Они за ним толпами бегали! А он тебя, сиротку, пожалел! Взял в свой дом, в свою семью! А ты… ты как смеешь мне указывать?!
Марина стиснула зубы так, что заходили желваки. Каждое слово свекрови было как пощёчина. Но она держалась. Она понимала, что именно этого та и добивается — вывести её из равновесия, заставить кричать в ответ, чтобы потом обвинить в истерике и неуважении к старшим.
— Да если бы не я, — не унималась Регина Константиновна, — ты бы до сих пор жила в своей дыре! Это я Кирилла уговорила на тебе жениться! Я видела, что ты девка работящая, хозяйственная. Думала, будешь моему сыну хорошей женой, опорой. А ты оказалась эгоисткой! Только о себе и думаешь!
Она перевела дух и с новой силой обрушилась на Марину:
— Ты должна быть благодарна нам по гроб жизни! За то, что мы тебя в люди вывели! А ты что? Тебе жалко денег для матери своего мужа? Для женщины, которая подарила ему жизнь? Да эти деньги, которые ты зарабатываешь, ты должна нам в ноги класть и благодарить! Потому что всё, что у тебя есть, — это благодаря моему сыну!
В этот момент на кухню, сонно потягиваясь, вышел кот Барсик. Он подошёл к ноге Марины, потёрся о неё и громко замурчал, будто пытался её поддержать. Регина Константиновна скривилась.
— И этого притащила! Обглодыша помоечного! Только заразу в дом носить!
Это было последней каплей. Оскорбления в свой адрес Марина ещё могла стерпеть, но за своего кота… Она наклонилась, взяла Барсика на руки и крепко прижала к себе. Его тёплое, мурчащее тельце было единственным источником спокойствия в этом сумасшедшем доме.
— Знаете, что, Регина Константиновна, — медленно, разделяя слова, произнесла Марина. Её голос был тихим, но в нём звучал металл. — Кухня — ваша. Кредит — ваш. И проблемы — тоже ваши. А теперь, будьте добры, покиньте мою квартиру!
— Что?! — взвизгнула свекровь. — Твою? Да ты в своём уме? Это квартира моего сына!
— Эту квартиру мы с Кириллом покупали вместе, — так же спокойно ответила Марина. — И моя доля в ней точно такая же, как и его. И я не желаю видеть вас здесь.
Она повернулась к мужу.
— Кирилл, проводи свою маму.
Кирилл растерянно переводил взгляд с жены на мать. Он был похож на нашкодившего школьника, пойманного на месте преступления.
— Марин, ну ты чего? — промямлил он. — Это же мама…
— Я всё сказала, — отрезала Марина.
Регина Константиновна поняла, что представление окончено. Антракт. Она смерила невестку презрительным взглядом, подхватила с вешалки своё кричаще-яркое пальто и, не попрощавшись, вылетела из квартиры, громко хлопнув дверью.
Кирилл остался стоять посреди кухни.
— Ну и зачем ты так? — с упрёком сказал он. — Не могла по-хорошему? Теперь обидится.
Марина посмотрела на него. На своего мужа. И впервые за долгие годы увидела перед собой не любимого мужчину, а чужого, слабого, инфантильного человека, прячущегося за мамину юбку.
— По-хорошему — это как, Кирилл? — спросила она. — Молча взять на себя полмиллиона долга и пахать на двух работах, чтобы твоя мама обставила себе кухню, а ты продолжал лежать на диване?
— Ну не полмиллиона же сразу… — начал было он. — Потихоньку бы выплатили…
— Кто «мы»? — перебила его Марина. — Ты и я? Или я одна?
Он промолчал. Ответ был очевиден.
Марина прошла в комнату, всё ещё прижимая к себе кота. Она села в старое кресло и закрыла глаза. Ярость ушла, оставив после себя звенящую пустоту и холодную, ясную решимость. Она больше не позволит вытирать об себя ноги.
Она открыла глаза и посмотрела на свою швейную машинку, стоявшую в углу. Её верная кормилица. Она умела шить. Она умела создавать красоту из кусков ткани. Значит, она сумеет сшить и свою новую жизнь. Без чужих долгов, без унижений, без слабого, безвольного мужа.
Строчка за строчкой. Стежок за стежком.
Кирилл ещё что-то говорил на кухне, оправдывался, обвинял. Но Марина его уже не слышала. Она думала о том, какой фасон будет у её новой жизни. И знала наверняка: в ней точно не будет места для Регины Константиновны и её сына.
Она ещё не знала, что главный узел ей только предстоит распутать. И что сегодняшний вечер — это лишь начало. Но впервые за долгое время она почувствовала не страх, а азарт. Азарт швеи, перед которой лежит сложная, но интересная задача.
На следующий день Марина впервые за много лет ушла с работы раньше. Она не отпросилась, а просто сказала Анне Петровне, хозяйке ателье, что ей срочно нужно домой. Та, мудрая женщина, пережившая и развод, и потерю близких, лишь понимающе кивнула: «Иди, дочка. Дела семейные — они не ждут».
Марина шла домой, и каждый шаг отдавался гулким эхом в её душе. Она не знала, что скажет, что сделает. Знала только, что так, как раньше, уже не будет. Вчерашний скандал не был просто ссорой. Это был водораздел, черта, перейдя которую, она сожгла за собой все мосты. Мосты в ту жизнь, где она была удобной, безотказной и всегда входящей в положение.
Подходя к своему подъезду, она заметила у лавочки знакомую фигуру. Это была Зинаида Павловна, соседка с третьего этажа, местный «центр новостей» и «бюро добрых советов».
— Мариночка, здравствуй! — пропела она, увидев её. — А я вот сижу, о тебе как раз думаю. Слышала я вчера ваши дебаты. Стены-то у нас картонные, сама знаешь. Ну и голосина у твоей свекрови! Прямо Шаляпин в юбке.
Марина невесело усмехнулась.
— Здравствуйте, Зинаида Павловна. Да, вечер был громкий.
— Ты, девочка, держись, — по-матерински сказала соседка, понизив голос. — Эта Регина — фрукт известный. Она ещё когда Кирилл в школе учился, всем учителям кровь сворачивала. Вечно ей все были должны. Ты не поддавайся. Ты у нас девка хорошая, работящая. Не давай себя в обиду. А если что — ты только свистни. Мы тут всем подъездом за тебя горой встанем.
От этих простых, но искренних слов у Марины потеплело на душе. Она поблагодарила соседку и вошла в подъезд. Чем ближе она подходила к своей двери, тем отчётливее слышала доносящиеся из квартиры голоса. Мужской смех, бряцание посуды. Сердце неприятно сжалось. Кирилл был не один.
Она тихо вставила ключ в замок, повернула его и приоткрыла дверь. Шум и запах спиртного ударили в нос. Марина замерла в прихожей, прислушиваясь к разговору, доносившемуся из кухни.
— Да брось, Вить, — хохотал Кирилл, и по его заплетающемуся языку было понятно, что он уже изрядно набрался. — Ты за мою не переживай! Моя лохушка всё вытянет. Она же пашет, как ломовая лошадь, в своём ателье! И кредит этот тоже на ней будет. Мать вчера, конечно, перегнула палку, напугала её. Но ничего, отойдёт. Поплачет и отойдёт. Куда она денется?
Второй голос, принадлежавший, видимо, его дружку Витьке, согласно поддакнул:
— Ну, это да. Твоя Марина — она баба надёжная. Не то что моя стерва.
— Вот именно! — с гордостью воскликнул Кирилл, чокаясь стаканом. — Она без меня-то кто? Никто! Сирота казанская. Это я её в люди вывел. Так что поворчит и заплатит. Ей не привыкать. Она всю жизнь за всех платит. Такой уж у неё характер.
У Марины всё внутри похолодело. Это было страшнее вчерашних криков свекрови. Страшнее оскорблений и обвинений. Это было предательство. Холодное, расчётливое, циничное. Теперь всё встало на свои места. Они с Региной Константиновной заранее всё решили. Решили, что именно она, «ломовая лошадь», будет тянуть их долги. Что она, «лохушка», поплачет и смирится.
Она больше не пряталась. Она решительно шагнула на кухню.
Картина была маслом: на столе — батарея пустых бутылок, остатки какой-то закуски. Кирилл и его приятель Витька сидели, развалившись на стульях. Увидев Марину, Кирилл осёкся на полуслове. Стакан выпал из его ослабевших пальцев и с глухим стуком покатился по полу. Витька тут же вжал голову в плечи и уставился в свою тарелку, будто увидел там что-то чрезвычайно интересное.
— Ошибаешься, Кирилл, — твёрдо и отчётливо произнесла Марина. В её голосе не было ни слёз, ни истерики. Только холодный, звенящий металл. — Лохушка — это та, кто позволяет себя использовать. А я… я больше не ваша дойная корова.
Она повернулась и вышла из кухни. Она не стала ничего объяснять, не стала кричать и бить посуду. Всё было сказано. Услышано. Понято.
Она открыла шкаф, достала старый, пыльный чемодан и начала методично собирать вещи мужа. Футболки, джинсы, свитера. Вот эта рубашка, в которой он был на их первом свидании. А вот этот свитер, который она сама ему связала. Она швыряла вещи в чемодан без всякой жалости, будто вырывала из своей жизни целые страницы.
Из кухни доносилось невнятное бормотание. Кирилл, видимо, пытался что-то объяснить своему дружку. Через пару минут Витька, не прощаясь, прошмыгнул мимо неё к выходу. Дверь за ним тихонько хлопнула.
Кирилл появился в дверях комнаты. Пьяный, растерянный, жалкий.
— Марин, ты чего? Ты всё не так поняла! Я же пошутил!
— Я всё так поняла, Кирилл, — не оборачиваясь, ответила она. — Я поняла, что десять лет жила с человеком, который меня ни во что не ставит.
Она застегнула молнию на чемодане, с трудом подняла его и выставила в прихожую. Рядом поставила его ботинки.
— Ступай к мамочке, — сказала она. — Вместе и будете платить за её «новую кухню». У вас это наверняка получится лучше, чем у меня.
Он смотрел на неё, и в его пьяных глазах плескался страх. Он, кажется, начал понимать, что это не шутка. Что его удобная, предсказуемая жизнь рушится на глазах.
— Марин, ну прости! Я дурак! Я не хотел! — он попытался обнять её, но она отстранилась, как от чего-то грязного.
— Уходи, Кирилл.
Он ещё что-то бормотал, обещал, клялся. Но Марина была глуха. Она открыла входную дверь и жестом показала ему на выход. Поняв, что мольбы бесполезны, он схватил чемодан и, пьяно ругаясь, вывалился на лестничную клетку. Дверь за ним захлопнулась.
Марина не плакала. Внутри была пустота. Будто из неё вынули всё, что болело, и оставили только оболочку. Кот Барсик подошёл, ткнулся мокрым носом ей в руку и замурчал свою успокаивающую песню.
Три часа спустя, когда уже стемнело, к подъезду подкатило такси. Марина, посмотрев в окно, увидела, как из него выгружается Регина Константиновна. Вторая серия трагикомедии начиналась.
Раздался требовательный звонок в дверь. Потом ещё и ещё. Марина не двинулась с места.
— Открой, ирода кусок! — донёсся с лестничной клетки визг свекрови. — Я знаю, что ты дома! Открывай, я сказала!
Марина встала, прошла в комнату, нашла свои наушники, вставила их в уши и включила музыку. Громко. Так, чтобы не слышать ничего, кроме бодрого ритма, обещавшего новую, счастливую жизнь.
За дверью разворачивалось настоящее представление. Регина Константиновна кричала, обвиняла её во всех смертных грехах, колотила в дверь руками и ногами. Марина была уверена, что на шум уже вышли все соседи. Она представила себе эту картину: растрёпанная, красная от злости свекровь и сочувствующие взгляды соседей, направленные, конечно же, не на неё.
Наконец, выбившись из сил и сорвав голос, Регина Константиновна уехала. В квартире снова воцарилась тишина, нарушаемая только мурчанием кота и стуком её собственного сердца.
Следующие несколько дней были похожи на туман. Марина ходила на работу, возвращалась домой, кормила кота, шила. Она взяла на дом сложный заказ — свадебное платье для дочки Анны Петровны. Работа спасала. Когда её руки были заняты, голова освобождалась от тяжёлых мыслей. Она вкладывала в каждый стежок, в каждую бисеринку всю свою нерастраченную нежность, всю свою мечту о счастье.
Кирилл и его мать больше не появлялись. Но они начали другую войну — телефонную. Звонки раздавались днём и ночью. Сначала это был Кирилл — он то умолял, то угрожал. Потом подключалась Регина Константиновна — она сыпала проклятиями. Марина просто сбрасывала звонки, а потом и вовсе занесла их номера в чёрный список.
Однажды вечером к ней зашла Зинаида Павловна с тарелкой горячих пирожков с капустой.
— Это тебе, подкрепись, — сказала она, проходя на кухню. — Видела я твою свекровь. Она теперь приезжает сюда и по двору ходит, всем рассказывает, какая ты ведьма. Как ты её кровиночку сынулю из дома выгнала, голого и босого.
— Пусть рассказывает, — вздохнула Марина, наливая чай. — Люди не дураки, сами всё видят.
— Это точно, — согласилась соседка. — Мы-то твоего Кирилла знаем, как облупленного. Видим, как он с дружками своими с утра до ночи пиво глушит. А Регина твоя… Она на днях в магазине скандал устроила. Продавщица ей просроченный сырок продала, так она чуть прилавок не разнесла. Кричала, что у неё сердце больное, а её тут отравить хотят.
Они посидели, попили чаю, поговорили о пустяках. И Марина почувствовала, что она не одна. Что есть на свете простые, добрые люди, готовые поддержать не за что-то, а просто так.
Шли недели. Осень сменилась зимой. Город укрыло белым, пушистым снегом. В жизни Марины тоже наступила ясность и чистота. Она закончила свадебное платье. Невеста была в восторге. После этой свадьбы к Марине потянулись новые клиентки. Оказалось, что «сарафанное радио» — лучшая реклама. Её хвалили за тонкий вкус, за аккуратность, за умение подобрать фасон, который скрывал недостатки и подчёркивал достоинства.
Она начала зарабатывать столько, что смогла не только спокойно платить по счетам, но и откладывать. Она сделала в квартире небольшой ремонт — переклеила обои, которые так раздражали свекровь, повесила новые шторы. Дом преобразился, наполнился светом и уютом. Её уютом.
О судьбе Кирилла и Регины Константиновны она узнавала от Зинаиды Павловны. Новости были неутешительными. Кредиторы одолевали свекровь. Ей пришлось продать старинный сервант и несколько картин, которыми она так гордилась. Новая кухня, купленная в кредит, больше не радовала — она стала немым укором её глупости. Кирилл работу так и не нашёл. Он целыми днями лежал на диване в квартире матери, пил и жаловался на жизнь. Два паука в одной банке, они теперь медленно пожирали друг друга, выплёскивая друг на друга накопившийся яд. Их «наказание» нашло их само — они остались наедине с собой и последствиями своих поступков.
Однажды, возвращаясь с работы, Марина увидела его. Кирилл стоял у магазина с мужиками своего пошиба. Осунувшийся, небритый, в грязной куртке. Он её не заметил. Она прошла мимо, и сердце даже не ёкнуло. Это был чужой, посторонний человек.
Весной, когда природа просыпалась от зимней спячки, проснулась и душа Марины. Она поняла, что готова жить дальше. Не просто существовать, а жить. Радоваться солнцу, пению птиц, улыбкам прохожих. Она записалась на курсы кройки и шитья — не потому, что не умела шить, а чтобы научиться новым техникам, познакомиться с новыми людьми.
В группе с ней оказался мужчина. Тихий, немногословный вдовец по имени Пётр. Он пришёл на курсы, чтобы научиться шить для своей маленькой дочки. Он неумело держал в руках иголку, и у него получались кривые стежки. Марина, видя его старания, начала ему помогать. Они стали общаться. Он рассказывал ей о своей дочке, она — о своей работе. Они говорили о простых вещах, и в этих разговорах было столько тепла и уважения, сколько она не видела за все десять лет брака.
Однажды он проводил её до дома. Они стояли у подъезда, и он, смущаясь, сказал:
— Марина, вы — удивительная женщина. Вы как будто светитесь изнутри.
Она улыбнулась. Впервые за долгое время — по-настоящему, счастливо.
Она не знала, что будет дальше. Сложится ли у них что-то с Петром, или они останутся просто друзьями. Она знала одно: она научилась кроить свою жизнь по собственным лекалам. И в этой новой выкройке не было места для обид, унижений и предательства. Только для ровных, крепких строчек, ведущих к простому человеческому счастью.
