— Значит, ты хочешь, чтобы я снова платила за их ошибки? — сказала Вера, положив нож для салата на стол. — Сколько можно, Игорь? Сколько раз одно и то же?
Он сидел, откинувшись на стуле, жевал свою котлету и не смотрел на жену. Как мальчишка, застуканный на дворовой драке.
— Они не справляются, — сказал он. — Мама в слезах, Алена тоже. Не могут там жить. Холод, грязь, тараканы. Соседи дерутся.
Вера вытерла руки о полотенце, повернулась к мужу и впервые за долгое время посмотрела на него как на чужого человека.
— А я-то тут при чём? Я им что, государство социального обеспечения?
Игорь покраснел, но не сдался:
— Это моя семья.
— Твоя семья — это я, — ответила Вера. И вдруг почувствовала, что сказала это не ради упрека, а будто для самой себя, чтобы хоть кто-то в этой кухне напомнил: она существует.
За окном мелкий дождь стучал по подоконнику. В квартире стоял запах пережаренного масла, и от этого разговор становился ещё липче.
С тех пор, как Людмила Викторовна продала свою квартиру и вложила деньги в «выгодный проект», прошло два года. Тогда ещё все было похоже на семейную авантюру: разговоры о «новом бизнесе», про то, как скоро будут свои квартиры, машины, даже — не смейся — загородный дом. Они сидели втроем на кухне у свекрови, пили дешевое шампанское и смеялись. Вера смотрела на это все молча и только раз сказала: «Не верю. Пахнет обманом». За что получила холодный взгляд Алены и укоризненное «ты просто завидуешь».
Потом квартира исчезла. Вместе с деньгами. Вместе с шампанским и мечтами о коттеджах. И осталась общага.
Вера с тех пор чувствовала, что на её плечи невидимо повесили мешок с камнями — и она обязана тащить его, иначе её назовут бессердечной.
Тишину кухни вдруг нарушил звонок телефона. Игорь вздрогнул, посмотрел на экран и резко поднялся:
— Это мама.
— Ну конечно, — холодно усмехнулась Вера.
И пока он говорил, поддакивал, обещал «что-нибудь придумать», в её голове вспыхнули все обиды разом. Как он не заметил, что у неё болела спина, когда она неделю тащила пакеты с работы, потому что он был занят поисками подработки для Алены. Как он промолчал, когда мать назвала её «сухарём». Как он вообще перестал быть мужем и стал посыльным между своей квартирой и чужой нищетой.
Когда он вернулся за стол, Вера уже решила: этот разговор будет последним в их старой жизни.
— Я больше не буду их спонсировать, — сказала она. — Ни копейки.
— Ты не понимаешь, — начал Игорь, но Вера перебила:
— Понимаю лучше, чем ты. У них всегда кто-то виноват. Сначала мошенники, потом соседи, теперь я. Ты хочешь, чтобы следующим была ты?
Он уставился в стол. Она знала этот взгляд: растерянный мальчик, которому никак не повзрослеть.
В ту ночь Вера не спала. Она ходила по квартире босиком, слушала, как часы отбивают каждую минуту. В какой-то момент ей показалось, что стены стали тесными, что воздух в квартире густой, как клей. Она открыла окна, дождь залетал в комнату, намочил подоконник, но ей стало легче дышать.
Она вспомнила разговор с подругой Настей. «Если разлюбила — увидишь только недостатки». Тогда Вера махнула рукой, но сейчас ей казалось, что это самое точное определение её состояния. Игорь стал невыносим. Даже его дыхание ночью раздражало — ровное, тяжелое, будто он один в доме имеет право на покой.
Она присела на край кровати, посмотрела на его спину. Хотелось крикнуть, встряхнуть его, заставить понять, что жизнь не должна превращаться в бесконечное спасение взрослых людей. Но крик застрял в горле. Она легла рядом и закрыла глаза.
На следующий день, возвращаясь с работы, Вера зашла в турагентство. Это было импульсивное решение, почти бездумное. Она вошла в яркий офис с плакатами «Турция — страна солнца» и «Море ждет вас», и вдруг почувствовала, что если сейчас не купит билет — задохнется.
Девушка-менеджер с накрашенными ресницами улыбалась, показывала брошюры, говорила про «all inclusive». Вера кивала, соглашалась, подписывала бумаги. Это было как подпись под новым договором с самой собой.
Она вышла с пакетом документов и впервые за долгое время улыбнулась.
Вечером она рассказала Игорю. Он оторвался от телефона, посмотрел на неё так, будто перед ним стояла чужая женщина.
— В Турцию? — спросил он. — А деньги откуда?
И тут снова началось. Про мать, про сестру, про её бессердечность. Вера слушала и чувствовала, как внутри что-то хрустит. Тихо, но окончательно.
— Я купила путевку, — сказала она. — И поеду, даже если ты останешься.
Он встал, замахал руками, начал кричать. Но Вера уже не слышала. Она думала о море. О книге в руках. О свободе.
Вера уехала одна. В аэропорту было непривычно легко: без суеты, без чужих чемоданов, без Игоревых жалоб. Она сидела у окна, смотрела на взлетающие самолеты и думала: «Вот так, значит, начинается новая жизнь».
Турция встретила её солнцем, морем, запахом жареной рыбы. Вера впервые за долгое время почувствовала себя женщиной, а не кассой для чужих долгов. Она гуляла по набережной, знакомилась с туристами, слушала шум моря. И каждый вечер думала: «Как хорошо, что я решилась».
А дома тем временем завязывался новый узел. Людмила Викторовна упала в обморок в коридоре общаги. Соседка вызвала скорую. Алена обзванивала знакомых, Игорь метался между больницей и их комнатой. И всё это время он говорил про одну только вещь: «Если бы Вера помогла, этого бы не случилось».
Этот упрек висел в воздухе, как грозовая туча, готовая прорваться, когда Вера вернется домой.
— Ну что, хорошо там тебе лежалось под зонтиками? — спросила Людмила Викторовна с порога.
Она даже не поздоровалась. Стояла в тесной прихожей Вериного дома в своём старом пальто, изношенном и чужом. За её спиной топталась Алена с помятым лицом и взглядом, полным обиды.
Игорь в этот момент сидел в кресле и, увидев жену с чемоданом, поднялся. Его глаза были красные, будто он плакал или не спал несколько ночей.
— Мама, давай не начинай, — тихо сказал он.
— Не начинай? — свекровь сорвалась. — А что, я должна молчать? Мы тут голодали, по больницам бегали, а она… на курортах!
Вера поставила чемодан у стены, сняла пальто. Сухо ответила:
— Вы сюда зачем пришли?
— За правдой! — выкрикнула Алена, словно на суде. — Ты нам отказала, ты виновата. У нас жизнь рухнула!
Вера молча прошла на кухню. За ней, не спрашивая, потянулась вся эта делегация.
Кухня снова стала полем битвы. Стол — трибуной, стулья — местами для обвинителей и подсудимых. Людмила Викторовна села на диванчик у окна и, глядя в потолок, завела свою песнь:
— Я ведь всё ради детей… Ради вас… Хотела как лучше. А ты…
Вера вдруг ощутила, что устала до дрожи в коленях. И усталость эта — не от дороги. Она села напротив, сложила руки на коленях и спокойно произнесла:
— Я не ваша спасительница. Я не обязана вас содержать.
— Как ты можешь так говорить? — Алена прижала руку к груди. — Мы же семья!
— Семья — это когда поддержка взаимная, — сказала Вера. — А вы меня только обвиняете.
И тут Игорь впервые за долгое время вмешался громко:
— Может, хватит? Мы пришли сюда не ругаться.
Но мать и сестра смотрели на него так, будто он предал их.
Скандал нарастал, но вдруг позвонили в дверь.
— Кто там ещё? — раздражённо бросила Вера.
На пороге стоял высокий мужчина лет сорока, в длинном плаще. Он представился странно:
— Я сосед снизу, Кирилл Сергеевич. У вас, похоже, стиралка протекла. Потолок в ванной мокрый.
Ситуация была нелепая. Но именно это вмешательство словно ножом разрезало густой воздух скандала. Все притихли.
Кирилл вошёл, осмотрел пол. Сказал, что нужно вызывать мастера. А потом задержался, чтобы помочь с чемоданом. И Вера, неожиданно для себя, почувствовала благодарность — за то, что кто-то в этой квартире не обвиняет её в смертных грехах.
Когда соседи ушли, свекровь и сестра снова начали нападать. Но Вера вдруг посмотрела на них другими глазами. Она увидела в них не врагов, а потерянных людей, которые цепляются за неё, потому что им больше не к кому. Но от этого легче не становилось.
Вечером, когда гости всё же ушли, Игорь остался сидеть на диване. Он был мрачный, уставший.
— Знаешь, — сказал он наконец, — мама права. Ты слишком жёсткая.
— А ты слишком мягкий, — ответила Вера. — Вот и всё.
Он посмотрел на неё с ненавистью, которой раньше никогда не было. В тот момент Вера поняла: их браку конец.
На следующий день она встретила в подъезде Кирилла. Он нёс мешок с инструментами и предложил помочь с ремонтом стиралки. Вера согласилась.
Пока он возился в ванной, они разговаривали. Обычный разговор — о работе, о том, как трудно сейчас жить, о соседях. Но в этих словах было больше человечности, чем в долгих монологах мужа за последние месяцы.
— А у вас шумно вчера было, — заметил Кирилл. — Слышал через стенку.
— Семейный совет, — усмехнулась Вера.
— Не похоже было на совет. Больше на судилище.
Эти слова больно попали в цель.
В тот вечер Игорь снова ушёл к матери. Сказал, что там «нужнее». И не вернулся ночевать. Вера не стала звонить. Она приготовила себе лёгкий ужин, включила музыку и впервые за долгое время почувствовала тишину.
Но тишина оказалась странной. Вроде облегчение, а вроде и пустота.
Она вспомнила, как Настя говорила: «Попробуй спасти. А если не получится — хотя бы будешь знать, что пыталась».
Теперь Вера знала: пыталась. Но вышло, как вышло.
Через пару дней к ней заявилась Алена одна. На этот раз без крика. Она выглядела измученной, глаза опухшие.
— Вера, дай денег. Хоть немного. У меня работы нет. Мама болеет.
Вера молча смотрела на неё.
— Ты думаешь, я ради себя? — Алена заплакала. — Я ради мамы. Она же умрёт без лекарств.
Слова эти зацепили. Вера вдруг представила Людмилу Викторовну в больничной палате, одну, без денег. И сердце дрогнуло.
Она достала из кошелька пять тысяч и протянула.
— Это последний раз, — сказала твёрдо.
Алена всхлипнула, схватила деньги, пробормотала «спасибо» и убежала.
Когда Игорь узнал, он пришёл поздно вечером и устроил новый скандал.
— Ты же сама говорила «ни копейки»! Зачем тогда дала?!
— Потому что я человек, — спокойно ответила Вера. — А ты — сын. Но почему-то не нашёл ни копейки.
Его лицо перекосилось. Он замахнулся рукой, но остановился. Молчание стало страшнее любого удара.
В ту ночь Вера не спала. Она думала, что раз её жизнь рушится, надо самой решать, как строить дальше.
И на утро написала заявление на развод.
Через неделю к ней снова пришёл Кирилл. На этот раз не с инструментами, а просто с пакетом яблок.
— У нас в саду уродилось, — сказал он. — Возьмите.
И Вера впервые за долгое время улыбнулась искренне.
— Ты совсем спятила, Вера! — голос Игоря дрожал, будто он сам не верил в то, что произносит. — Семья — это святое, а ты выбросила всех на улицу!
— Семья — это когда друг за друга держатся, — ответила Вера. — А вы держитесь только за мой кошелёк.
После этих слов дверь захлопнулась, и квартира наполнилась долгожданной тишиной. Она ходила по комнатам, будто проверяя: всё ли цело, всё ли действительно её. Оказалось, да. Всё её.
Дни после развода текли иначе. Утро начиналось без чужих криков и упрёков. Никто не звонил с просьбой «одолжить хоть немного». Никто не врывался в дом без приглашения.
Но было и странное чувство: будто вокруг пустырь, на котором ещё только предстоит построить новый дом.
Вера сначала скучала. Но потом поняла: скучает не по человеку, а по привычке быть рядом. И эта привычка растворялась, как дым.
Она позвонила Насте. Подруга слушала внимательно, вставляла реплики вроде «ну правильно, а что ты хотела?». В кафе за чашкой кофе Настя сказала:
— Ты теперь сама себе хозяйка.
— Страшно немного, — призналась Вера.
— Первое время будет. А потом войдёшь во вкус.
И действительно, жизнь стала обретать вкус. Она купила новое платье, покрасила стены в спальне в светлый цвет, обновила посуду. Казалось, квартира оживает вместе с ней.
Но от прошлого полностью избавиться не удавалось. Иногда вечером звонил Игорь. Его голос звучал устало, хрипло:
— Вера… может, мы зря всё так? Может, попробуем снова?
Она молчала, слушала, а потом отвечала:
— Нет, Игорь. Этот мост сгорел.
Он вздыхал и отключался.
А через день-полтора появлялись слухи: Алена устроилась официанткой в забегаловку, свекровь снова лежала в больнице, а Игорь подрабатывал грузчиком. Всё это казалось Вере чужой жизнью, которая прошла мимо неё.
Неожиданно в этой пустоте снова возник Кирилл — сосед. То с яблоками, то с починкой дверцы шкафа, то просто с предложением выпить чаю. Он говорил мало, слушал много. И от этого с ним было легко.
Вера ловила себя на мысли, что ждёт его шагов в подъезде, его голоса за дверью.
Однажды он сказал:
— Вы теперь свободны. А свобода — штука сложная. Её можно тратить, а можно ценить.
Эти слова запомнились сильнее, чем все Игоревы крики за последние годы.
Прошел год. Вера уже почти не вспоминала ни Игоря, ни его семью. Она научилась тратить деньги на себя без чувства вины. Она ездила на море, устраивала ужины для подруг, иногда встречалась с Кириллом, хотя называла это просто «соседскими визитами».
А главное — она перестала бояться, что кто-то снова сядет на её плечи.
Однажды Настя спросила:
— А если снова встретишь мужчину с таким же хвостом родни?
Вера рассмеялась:
— Нет, теперь я умнее. Чужие долги — не моя жизнь.
Она знала: назад дороги нет. И впервые в жизни это не пугало.
