Субботний ужин на веранде загородного дома Ирины Петровны и Андрея Викторовича всегда был событием. Не просто приём пищи, а ритуал, священнодействие, где каждый жест и каждое слово имели свой вес. Накрахмаленная скатерть, фамильное серебро, тяжёлые бокалы, в которых рубиновым светом играло французское вино, – всё говорило о статусе, о незыблемом порядке вещей, который Ирина Петровна выстраивала годами с упорством и педантичностью полководца.
В этот июньский вечер воздух был пропитан ароматами цветущих пионов и садового жасмина…, а заходящее солнце золотило верхушки вековых сосен, окружавших их идеально ухоженный участок. За столом сидели трое: сама Ирина, женщина пятидесяти двух лет с безупречной осанкой и властным взглядом; её муж Андрей, солидный мужчина с мягкими чертами лица, давно привыкший к роли ведомого; и их дочь, двадцатичетырёхлетняя Катя.
– Катюша, милая, передай, пожалуйста, салат, – голос Ирины Петровны звучал как всегда ровно и мелодично, но Катя уловила в нём едва заметные стальные нотки. Она знала: это затишье перед бурей. Весь ужин мать была неестественно любезна, а отец, наоборот, молчалив и то и дело бросал на неё виноватые взгляды.
Катя подвинула тяжёлую хрустальную салатницу. Она только что с отличием закончила экономический факультет престижного вуза, и родители гордились ею. По крайней мере, так они говорили. Но в последнее время их гордость стала приобретать странные формы. Они всё чаще заговаривали о «правильной партии», о «достойном круге общения», и эти разговоры вызывали у Кати глухое раздражение.
– Папа сегодня встречался с Виктором Семёновичем, – как бы невзначай начала Ирина. – Помнишь, Катенька, мы были у них на юбилее? У них ещё такой дом красивый, в итальянском стиле.
Катя кивнула, мысленно готовясь к худшему. Виктор Семёнович был деловым партнёром отца, человеком их круга – богатым, влиятельным и скучным до зевоты.
– Так вот, – продолжила мать, изящно подцепив вилкой листик рукколы. – У них же сын, Кирилл. Он только что вернулся из Лондона, заканчивал там магистратуру. Очень перспективный молодой человек. Умный, воспитанный, из хорошей семьи. Виктор Семёнович очень лестно о тебе отзывался. Говорит, такая девушка, как ты, – находка.
Катя молча положила вилку на тарелку. Аппетит пропал. Она посмотрела на отца, но тот старательно изучал узор на своей тарелке. Предатель.
– И что? – холодно спросила она.
Ирина Петровна сделала удивлённое лицо, хотя в её серых глазах плясали торжествующие огоньки.
– Как «что», милая? Мы подумали, что вам непременно нужно познакомиться. Это же прекрасная возможность! У вас столько общего: образование, интересы, круг… Мы договорились, что в следующие выходные вы все вместе поужинаете у нас. Кирилл очень хочет с тобой познакомиться.
Слова «мы подумали», «мы договорились» прозвучали как приговор. Её не спросили. Её поставили перед фактом. Внутри Кати что-то оборвалось. Та тонкая нить терпения, которая так долго натягивалась, лопнула с оглушительным звоном, который, казалось, слышала только она одна.
– Нет, – сказала она тихо, но твёрдо.
Ирина Петровны замерла с бокалом в руке.
– Что «нет»?
– Я ни с кем не буду знакомиться. Особенно по вашей договорённости. Я не вещь на ярмарке невест, которую вы сватаете сыну своего партнёра.
На веранде повисла звенящая тишина. На веранде повисла звенящая тишина. Даже сверчки, кажется, умолкли.
Андрей Викторович наконец поднял глаза от тарелки и испуганно посмотрел то на жену, то на дочь.
– Катерина! – в голосе Ирины зазвенел металл. – Ты в своём уме? Что за тон? Мы желаем тебе только добра! Мы хотим, чтобы твоё будущее было обеспеченным, чтобы рядом с тобой был надёжный, достойный человек!
– Достойный – это значит с тугим кошельком и с домом в итальянском стиле? – Катя почувствовала, как её захлёстывает волна гнева. – А моё мнение кого-то интересует? Может, я не хочу замуж за перспективного мальчика из Лондона! Может, я вообще замуж не хочу!
– Не говори глупостей! – отрезала мать. – Ты ещё молодая, не понимаешь жизни. Семья – это не только чувства, это ещё и социальный статус, стабильность. Мы с отцом всю жизнь работали, чтобы у тебя всё это было! Чтобы тебе не пришлось, как нам в молодости, считать копейки! А ты… Ты ведёшь себя как неблагодарная девчонка!
– Неблагодарная? – Катя вскочила из-за стола. Стул с грохотом отодвинулся. – Да я всю жизнь делаю только то, что вы хотите! Училась там, где вы сказали. Дружила с теми, кого вы одобряли. Я задыхаюсь, мама! Вы понимаете это? Я просто за-ды-ха-юсь!
– Перестань устраивать истерику! – повысила голос Ирина. – Сядь за стол! Мы не закончили разговор.
– А я закончила! – выкрикнула Катя. – Никакого ужина с Кириллом не будет!
Она развернулась и быстрыми шагами пошла в дом, чувствуя, как по щекам текут злые, горячие слёзы. Она слышала, как отец нерешительно позвал её: «Катюш…», но властный голос матери оборвал его: «Не трогай её, Андрей. Пусть остынет. Ничего, к выходным придёт в себя. Куда она денется».
«Куда она денется». Эта фраза стала последней каплей. Стоя посреди своей комнаты, обставленной дорогой мебелью в пастельных тонах, Катя вдруг поняла, что этот дом – не её крепость, а золотая клетка. И если она сейчас не вырвется, то уже не вырвется никогда.
В голове мелькнула спасительная мысль, безумная и простая. Бабушка. Баба Аня. Малиновка. Далёкая деревня в другой области, где прошло её раннее детство. Место, пахнущее парным молоком, сеном и свободой.
Не раздумывая ни секунды, Катя схватила с вешалки рюкзак, сгребла в него первые попавшиеся вещи – джинсы, пару футболок, кеды. Сунула в карман паспорт и кошелёк. Ключи от своей городской квартиры, подаренной родителями на восемнадцатилетие, она бросила на туалетный столик. Всё. Она уходит налегке.
Она выскользнула из дома через чёрный ход, как воришка. Обогнула идеальный газон, прокралась мимо гаража, где стояла её машина – ещё один родительский подарок, ещё одна золотая цепь. Ноги сами несли её к калитке, на дорогу, в прохладную июньскую ночь.
Она добежала до автобусной остановки на шоссе и только там позволила себе обернуться. В ярко освещённых окнах веранды виднелись силуэты родителей. Они продолжали свой ужин, уверенные, что всё под контролем. Что дочь поплачет и смирится.
Но Катя уже не плакала. В груди разгоралось упрямое, пьянящее чувство свободы. Она не знала, что ждёт её впереди, но точно знала одно: она больше никогда не позволит решать за себя. Прямо сейчас она едет к бабушке. На всё лето. А может, и на всю жизнь.
***
Дорога до Малиновки оказалась длиннее и утомительнее, чем Катя помнила. Сначала ночной автобус до областного центра, потом несколько часов ожидания на пыльном автовокзале, и, наконец, старенький, дребезжащий ПАЗик, который тащился по разбитой дороге, останавливаясь в каждой деревне.
Пассажиры – в основном пожилые женщины с корзинками и рассадой, несколько хмурых мужиков – с любопытством поглядывали на городскую девушку в модных джинсах и с дорогим рюкзаком. Катя старалась не встречаться с ними взглядом, уткнувшись в окно.
За окном проплывали поля, перелески, заброшенные фермы. Воздух, вливавшийся в открытую форточку, был густым, настоянным на травах и пыли. Он пьянил и кружил голову. Здесь всё было другим: и небо, и земля, и люди.
Когда автобус, чихнув на прощание сизым дымом, высадил её на повороте с табличкой «Малиновка», Катя на мгновение растерялась. Деревня, утопающая в зелени садов, казалась меньше и проще, чем в её детских воспоминаниях. Но стоило ей вдохнуть знакомый с детства запах дыма из печных труб и цветущей липы, как сердце забилось радостно и гулко. Она дома.
Дом бабушки стоял на самом краю деревни, у реки. Крепкий, бревенчатый, с резными наличниками и застеклённой верандой, заросшей диким виноградом. Катя толкнула незапертую калитку и вошла во двор. Тишина. Только куры лениво копошились в пыли под кустом смородины да лениво мяукнул, потягиваясь на крыльце, огромный рыжий кот.
– Ба! Ты дома? – крикнула Катя.
Дверь на веранду со скрипом отворилась, и на пороге показалась Анна Ивановна. Высокая, сухопарая, с прямой, как струна, спиной. Её лицо, покрытое сеткой морщин, было строгим, но в глубине выцветших голубых глаз таились смешинки.
– Катерина? Ты ли это? – голос у бабушки был низкий, с лёгкой хрипотцой. – Какими судьбами? Не иначе, с неба свалилась.
– С автобуса, ба, – улыбнулась Катя и шагнула вперёд, обнимая худые, но крепкие плечи. От бабушки пахло травами, хлебом и чем-то ещё, неуловимо родным.
– Идём в дом, чего на пороге стоять, – проворчала Анна Ивановна, но Катя видела, как потеплел её взгляд. – Рассказывай, что стряслось. Просто так такие фифы, как ты, из столицы в нашу глушь не сбегают. С женихом поссорилась?
– Хуже, ба. Мне его родители нашли, – усмехнулась Катя.
Они сели за большой деревянный стол в кухне. Бабушка налила в гранёные стаканы холодного кваса из погреба, нарезала свежего хлеба, поставила тарелку с зелёным луком и крутыми яйцами.
Катя, не утаивая, рассказала всё: про ужин, про «перспективного» Кирилла, про ультиматум матери. Анна Ивановна слушала молча, только суровее сдвигались её седые брови.
– Ишь ты, царица какая, – проговорила она, когда Катя закончила. – Дочерью торгует, как на базаре. Ну, Ирка твоя всегда с гонором была. Вся в свою мать, свекровь мою. Та тоже считала, что миром деньги правят.
Она помолчала, постукивая пальцами по столу.
– И что теперь делать думаешь?
– Побуду у тебя, ладно? – попросила Катя. – Хотя бы лето. Я помогать буду, честно. Я всё умею. Ну, почти всё.
Бабушка хмыкнула.
– Умеешь она… Корову доить умеешь? А сено ворошить? Ладно, живи, раз приехала. Места хватит. Только уговор: работать будешь наравне со мной. У меня тут не курорт.
– Я согласна, – без раздумий ответила Катя.
Так началась её новая жизнь. Первые дни были самыми трудными. Тело, непривычное к физическому труду, болело от всего: от прополки бесконечных грядок с морковкой и свеклой, от таскания вёдер с водой из колодца, от стирки в корыте на улице. Но было в этой усталости что-то правильное, настоящее.
Катя училась вставать с первыми петухами, пить парное молоко, ещё пахнущее коровой, отличать съедобные травы от сорняков. Она с удивлением обнаружила, что мир не вертится вокруг модных бутиков и дорогих ресторанов. Что есть другой мир, где всё подчинено вечному круговороту природы: восходам и закатам, дождям и засухе, рождению и увяданию.
Вечерами, после ужина, они с бабушкой сидели на крыльце. Рыжий кот Мурзик устраивался у них в ногах. Анна Ивановна рассказывала о своей жизни, о деде, о соседях. Её рассказы были простыми, но мудрыми. Она учила Катю не словами, а своим примером: никогда не жаловаться, делать свою работу честно и всегда надеяться на лучшее.
– Главное, внучка, не то, что на тебе надето или сколько денег в кошельке, – говорила она, глядя на звёзды. – Главное – что у тебя вот тут, – она прижимала сухую руку к своей груди. – Чтобы душа на месте была. А остальное всё приложится.
Родители звонили. Сначала каждый день. Мать кричала в трубку, требовала немедленно вернуться, обвиняла в эгоизме и неблагодарности. Отец растерянно уговаривал. Катя научилась отвечать спокойно и коротко: «У меня всё хорошо. Я у бабушки. Не волнуйтесь». Потом она просто перестала брать трубку, когда видела их номер. Она знала, что должна выстоять, иначе они снова её сломают.
И вот однажды, недели через две после приезда, когда Катя, увешанная вёдрами, шла по воду, на просёлочной дороге её нагнал старенький мотоцикл с коляской. За рулём сидел молодой парень в выгоревшей футболке и рабочих штанах. Он заглушил мотор и снял шлем.
У него были светло-русые, выгоревшие на солнце волосы, обветренное лицо и поразительно синие глаза. Он смотрел на неё с весёлым любопытством.
– Помощь нужна, красавица? – спросил он, и его голос оказался неожиданно низким и приятным. – Вёдра-то, поди, тяжёлые.
Катя смутилась.
– Спасибо, я сама.
– Да ладно тебе, – он спрыгнул с мотоцикла. – Я Сергей. Сосед ваш новый. Дом Козловых купил.
Он легко подхватил оба ведра, и Катя заметила, какими сильными были его руки, покрытые ровным загаром.
– А я Катя. Внучка Анны Ивановны.
– Наслышан, – усмехнулся он. – Вся деревня гудит: столичная штучка к бабке сбежала. Говорят, от жениха-миллионера.
Катя покраснела.
– Глупости говорят.
– А я так и подумал, – кивнул он серьёзно, но в синих глазах плясали смешинки. – Миллионеры – они скучные. Пойдём, провожу.
Он шёл рядом, неся вёдра так, будто они ничего не весили, и что-то рассказывал о своём хозяйстве: о корове Марте, о поросятах, о планах построить новую баню. Катя слушала его и чувствовала, как уходит напряжение, как на душе становится легко и спокойно.
От него пахло солнцем, свежим сеном и ещё чем-то терпким, мужским. И в этом запахе, в его спокойном голосе, в его уверенных движениях было столько надёжности, столько настоящей, непоказной силы, что у Кати впервые за долгое время забилось сердце. Не от страха или гнева, а от предчувствия чего-то нового и очень важного.
***
Знакомство с Сергеем перевернуло Катину жизнь в Малиновке. Дни наполнились новым смыслом. Он появлялся как бы невзначай: то приносил бидон парного молока, то помогал бабушке починить прохудившуюся крышу сарая, то просто заезжал на своём мотоцикле, чтобы позвать Катю на речку.
С ним было легко. Он не пытался произвести впечатление, не говорил о деньгах или карьере. Его мир был простым и понятным: земля, хозяйство, работа от зари до зари. Но за этой простотой Катя видела глубокий ум, природную смекалку и невероятное трудолюбие.
Он с гордостью показывал ей свои владения: большой, хоть и старый, дом, который он потихоньку приводил в порядок, просторный хлев, где мычала его красавица-корова Марта, огород, который мог бы поспорить с бабушкиным по ухоженности.
– Родители в городе живут, – рассказывал он однажды, когда они сидели на берегу реки, а солнце садилось за лес. – Отец на заводе всю жизнь, мать – учительница. Они хотели, чтобы я тоже в город, в институт. Я и поступил на инженера. Год отучился и понял – не моё. Душно мне там, в городе. А здесь… Здесь я дышу.
Он зачерпнул пригоршню воды и плеснул себе в лицо.
– Родители сначала обижались. «Деревенщина, в навозе копаться будешь!» А я не обижаюсь. У каждого свой путь. Мне нравится видеть, как из маленького семечка вырастает овощ. Нравится, когда корова телится. В этом жизнь, понимаешь? Настоящая.
Катя смотрела на его профиль, на капли воды, блестевшие на его загорелой коже, и понимала. Она сама только сейчас начала это чувствовать.
Их отношения развивались медленно, неторопливо, как летний день. Без громких слов и обещаний. Их языком стали взгляды, случайные прикосновения, совместная работа. Катя научилась доить корову – Сергей терпеливо показывал ей, как правильно держать вымя, и смеялся, когда тёплая струйка молока попадала ей в лицо. Вместе они пололи его картофельное поле, и он рассказывал ей, как отличить хороший сорт от плохого.
– Вот эта, «Синеглазка», – он показывал на куст с сиреневыми цветами, – она разваристая, для пюре лучше не придумаешь. А эта, «Ред Скарлетт», – для жарки хороша, не разваливается. Бабуля твоя, поди, всё это знает получше меня.
И правда, Анна Ивановна, казалось, знала всё на свете. Как по приметам погоду предсказывать, как травами лечить, как тесто ставить, чтобы пышным было. Она с одобрением наблюдала за Катей и Сергеем, но в их отношения не вмешивалась. Только однажды вечером сказала:
– Серёга – парень надёжный. Не золото, а кремень. Такого если полюбишь, то на всю жизнь. За ним как за каменной стеной будешь. Только смотри, Катерина, не играй с ним. Душа у него простая, открытая. Обманешь – не прощу.
– Я не играю, ба, – тихо ответила Катя, чувствуя, как заливает краска щёки.
Она и вправду не играла. Она впервые в жизни чувствовала себя не объектом родительских амбиций, а просто женщиной. Любимой. Желанной.
Первый поцелуй случился на сеновале, куда они забрались, спасаясь от внезапного летнего ливня. Пахло сухой травой и озоном. Крупные капли барабанили по крыше. Сергей просто притянул её к себе и поцеловал. И в этом поцелуе не было ни капли городской суеты и фальши. В нём была нежность, страсть и обещание чего-то большого и настоящего.
Но идиллия не могла длиться вечно. Однажды во двор к бабушке, поднимая клубы пыли, въехал блестящий чёрный внедорожник. Катино сердце ухнуло. Она узнала машину отца.
Из машины вышли родители. Ирина Петровна была в светлом брючном костюме и туфлях на каблуках, совершенно неуместных на деревенском дворе. Она брезгливо огляделась, словно боялась испачкаться. Отец выглядел уставшим и подавленным.
– Здравствуй, мама, – холодно поздоровалась Ирина с вышедшей на крыльцо Анной Ивановной. – Мы за дочерью.
– А она что, в плену у меня? – хмыкнула бабушка. – Захочет – поедет.
– Катерина, – властно позвала мать. – Собирайся. Мы едем домой.
Катя вышла из-за угла дома. Она была в простом ситцевом платье, босиком, с растрепавшимися волосами. На её руках были пятна от ягод – она перебирала смородину. Она выглядела… счастливой. И это, кажется, взбесило Ирину больше всего.
– Во что ты превратилась? – с ужасом прошептала она. – На кого ты стала похожа? На доярку? Немедленно иди в дом, переоденься. Хватит этого цирка!
– Это не цирк, мама. Это моя жизнь, – спокойно ответила Катя.
– Жизнь? В этой дыре? В нищете? С этим… – она запнулась, как раз в этот момент со стороны огорода к ним подошёл Сергей. Он услышал шум машины и пришёл узнать, в чём дело.
На нём были его обычные рабочие штаны, испачканные землёй, и старая футболка. Он вытирал руки ветошью.
Ирина Петровна окинула его таким презрительным взглядом, будто перед ней было нечто нечистое.
– Так вот оно что, – протянула она с ядовитой усмешкой. – Нашла себе жениха под стать. Тракториста. Я всё поняла. Катенька, это твой бунт? Решила нам отомстить? Очень умно, ничего не скажешь.
– Ирина, перестань, – вмешался отец.
– Не вмешивайся, Андрей! – отрезала она. – Я разговариваю с дочерью. Катя, я даю тебе пять минут на сборы. Если ты сейчас же не сядешь в машину, можешь забыть, что у тебя есть родители.
Ты не получишь от нас ни копейки. Забудь про нашу помощь, про машину, про поддержку. Будешь жить здесь, в навозе, со своим… ухажёром. Это твой выбор.
Сергей, до этого молчавший, шагнул вперёд. Он посмотрел не на Ирину, а прямо в глаза Кате. Его синие глаза были серьёзны и спокойны.
– Катя, решай сама, – сказал он тихо. – Я любой твой выбор приму.
И в этот момент Катя поняла всё. Она посмотрела на своих красивых, ухоженных, богатых родителей, от которых веяло холодом и ультиматумами. И на этого простого парня в испачканных штанах, который давал ей главное – свободу выбора. И сам выбор перестал быть мучительным. Он был единственно верным.
– Я остаюсь, – сказала она твёрдо, глядя прямо на мать. – Я остаюсь здесь. С Сергеем. И с бабушкой.
– Что?! – лицо Ирины исказилось от ярости. – Ты пожалеешь об этом! Ты ещё приползёшь к нам на коленях, но будет поздно!
– Не приползу, – покачала головой Катя.
– Ах так! – взвизгнула Ирина. – Ну и оставайся! Живи как знаешь! Посмотрим, на сколько тебя хватит! Андрей, в машину!
Отец бросил на Катю отчаянный, полный мольбы взгляд, но покорно поплёлся за женой. Внедорожник развернулся так резко, что из-под колёс полетели комья земли, едва не обдав стоявшую на крыльце Анну Ивановну.
Машина скрылась за поворотом. В наступившей тишине было слышно, как жужжит пчела над кустом жасмина.
Катя стояла, не шевелясь. Она чувствовала, как дрожат колени, но одновременно в душе нарастало странное чувство облегчения. Мосты были сожжены. Обратной дороги нет.
Сергей подошёл и осторожно взял её за руку. Его ладонь была тёплой и шершавой.
– Всё будет хорошо, – сказал он. – Прорвёмся.
Катя подняла на него глаза, полные слёз, и улыбнулась. Она знала, что будет трудно. Знала, что впереди их ждёт много испытаний. Но сейчас, держась за его руку, она была уверена: они со всем справятся. Вместе.
– Ну и буря! – Анна Ивановна с кряхтением прикрыла тяжёлую дверь. – Прямо не свекровь бывшая, а ураган «Ирина». Прошлась, всё вверх дном перевернула и умчалась.
Она подошла к Кате и обняла её за плечи.
– Ты не реви, внучка. Слёзы – вода, они утекут. А правда останется. Правильно ты сделала, что не поддалась. Гордость – она не в кошельке, она в хребте. Если один раз прогнёшься, так и будешь всю жизнь ползать.
Катя уткнулась в плечо бабушки, вдыхая знакомый запах сухих трав и чего-то печёного. Слёзы уже высохли, осталась только звенящая пустота и гулкая усталость. Ультиматум матери, полный презрения взгляд, которым она одарила Сергея, беспомощность отца – всё это смешалось в горький клубок.
Сергей всё ещё стоял рядом, молча переминаясь с ноги на ногу. Он чувствовал себя неловко, понимая, что стал невольной причиной семейной драмы.
– Анна Ивановна, Катя… Может, я пойду? – нерешительно проговорил он. – Неудобно как-то.
– Куда это ты собрался? – строго зыркнула на него бабушка. – А ну, оба в дом! Сейчас самовар поставлю, чай с малиновым вареньем пить будем. Нервы успокаивать. Ты, Серёга, мужик, так что будь добр, поддержи девку. Ей сейчас ой как нелегко.
Они сидели на кухне, за тем же столом, где Катя всего месяц назад рассказывала о своём побеге. Горячий, ароматный чай согревал изнутри. Мурзик, почуяв мирное настроение, запрыгнул Кате на колени и громко замурчал, тычась мокрым носом в её ладонь.
– Спасибо тебе, – тихо сказала Катя, глядя на Сергея.
– За что? – удивился он.
– За то, что не ушёл. И за то, что дал мне самой решать.
Он невесело усмехнулся.
– А кто за тебя решать-то должен? Жизнь твоя. Я, конечно, понимаю твоих родителей. Наверное. Они тебе лучшей доли хотят. В их понимании, конечно. Только вот что для одного «лучше», для другого – каторга.
– Ты не «тракторист», – с горечью сказала Катя, вспомнив ядовитые слова матери. – Ты… ты самый лучший.
Сергей смущённо кашлянул и отвёл взгляд.
– Ладно, брось. Чего теперь говорить. Главное – ты свой выбор сделала. А раз так, значит, надо жить дальше. Работы у нас – непочатый край. Скоро сенокос. А там и картошку копать.
Его слова, простые и приземлённые, подействовали на Катю лучше любого успокоительного. Да, надо жить дальше. Надо работать. Доказывать – не родителям, а самой себе, – что она сделала правильный выбор.
Лето катилось дальше, жаркое, наполненное трудом и новыми открытиями. Катя с головой окунулась в деревенскую жизнь. Она больше не была гостьей, «столичной штучкой». Она стала своей. Научилась управляться с мотоблоком, отличать гриб-белянку от ложной поганки, солить огурцы по бабушкиному рецепту так, чтобы они хрустели.
Анна Ивановна делилась с ней премудростями.
– Вот смотри, внучка, крапива. Для городского – сорняк, а для нас – и щи сварить, и волосы укрепить, и удобрение для огурцов отменное. Зальёшь её водой, дашь постоять недельку – вонища, конечно, знатная, зато огурцы потом как на дрожжах растут. В природе, Катюша, ничего лишнего нет. Всё с умом сделано.
Их вечера с Сергеем стали ещё дороже и теплее. После тяжёлого дня они сидели на брёвнах у реки и строили планы. Сергей мечтал расширить хозяйство: купить ещё одну корову, завести пчёл, построить новую, просторную баню.
– А потом и дом поправим, – говорил он, глядя на звёзды. – Веранду застеклим, печь новую сложим. Места всем хватит.
Катя слушала его и улыбалась. Её больше не пугало будущее. Рядом с этим сильным, надёжным человеком любая работа была по плечу. Она и сама изменилась. Загар лёг на её кожу, руки огрубели от работы, но в глазах появился спокойный, уверенный блеск. Она больше не была растерянной девочкой, сбежавшей из золотой клетки. Она была женщиной, нашедшей своё место.
Сплетни в деревне, конечно, не утихали. Местная всезнайка, тётка Зина, сестра Ирины и, соответственно, родная тётка Кати, то и дело заглядывала к Анне Ивановне «на чаёк».
– Ой, Ань, ну что скажешь! – тараторила она, ещё не переступив порог. – Звонила мне Ирка-то! Вся в слезах, в соплях! «Дочь, – кричит, – опозорила! С нищим связалась! Всю жизнь ей под откос!» Я ей говорю: «Ира, ты чего? Серёга – парень работящий, непьющий. Дом вон какой отгрохал, хозяйство справное». А она ни в какую! «Ты ничего не понимаешь в нашей жизни!» – кричит. Тьфу, прости господи!
Анна Ивановна слушала её молча, поджав губы.
– Ты, Зинаида, сестре своей передай, чтоб нос не совала, куда собака хвост не суёт. Разберутся без неё. А Катьку мою в обиду не дам.
Неприятности начались в конце июля. Лето выдалось на редкость сухим и жарким. Неделями не было ни капли дождя. Земля потрескалась, трава пожухла, в воздухе висела удушливая дымка от лесных пожаров, бушевавших в соседней области. Все только и говорили о засухе и возможном неурожае.
– Плохо дело, – качал головой Сергей, глядя на пожелтевшую ботву картошки. – Если дождя не будет, останемся без второго хлеба.
Как-то ночью Катя проснулась от тревожного чувства. В окно бил странный, оранжевый свет. Пахло гарью. Она вскочила с кровати и подбежала к окну. Сердце замерло от ужаса: за огородами, со стороны заброшенных сараев, полыхало зарево.
– Бабушка! Пожар! – закричала она, выбегая в коридор.
В деревне уже проснулись. Залаяли собаки, зазвучали тревожные крики. Кто-то бил в рельс у старой водокачки – это был местный набат.
Анна Ивановна, на удивление спокойная, уже накидывала на плечи старую фуфайку.
– Беги к колодцу, Катя, хватай вёдра! А я – документы и иконы.
Улица уже гудела. Мужики с вёдрами и лопатами бежали в сторону огня. Ветер, как назло, дул в сторону деревни, неся искры и едкий дым. Горел старый сарай соседа, дяди Мити, а от него огонь уже перекидывался на сухую траву и подбирался к бабушкиному сараю, где спали куры и коза Зорька.
Катя, кашляя от дыма, таскала воду из колодца, но это была капля в море. Пламя жадно пожирало сухое дерево, трещало, гудело, взмывая в чёрное небо. Женщины плакали, кто-то растерянно кричал. В воздухе стоял запах паники и безысходности.
И тут сквозь дым и суету она увидела Сергея. Он не бегал с ведром. Он выкатывал из своего двора мотоцикл. Но не тот, старенький, а другой, с приделанным к нему каким-то агрегатом. Это была самодельная мотопомпа: Сергей переделал старый мотор, присоединил к нему шланг, и она качала воду прямо из реки.
– Мужики, ко мне! – зычно крикнул он, перекрывая шум огня. – Шланг к реке тащите! Быстро!
Его спокойный, уверенный голос подействовал на всех отрезвляюще. Несколько мужчин тут же бросились ему помогать. Они разматывали длинный брезентовый шланг, волокли его через огороды к реке. Сергей тем временем что-то подкручивал в своём агрегате. Мотор чихнул раз, другой и заработал, натужно гудя. Через несколько мгновений из шланга, который Сергей направил на огонь, ударила мощная струя воды.
Он работал молча, сосредоточенно, командуя мужиками.
– Петрович, ты с того бока заходи, отсекай огонь от дома! Васька, на крышу сарая лей, не жалей!
Но огонь не сдавался. Бабушкин сарай уже начал тлеть. Коза Зорька, обезумев от страха, металась внутри и жалобно блеяла.
– Сгорим! – запричитала Анна Ивановна, прижимая к себе узелок с документами.
Сергей оглянулся. Оценил обстановку.
– Катя, воды на меня! – крикнул он и, намочив свою куртку, накинул её на голову и бросился в горящий сарай.
Катя замерла, похолодев от ужаса. Секунды тянулись, как часы. Из сарая доносился треск, кашель, испуганное блеяние козы. И вот, когда уже казалось, что всё кончено, из дыма вывалилась фигура Сергея. Он тащил за собой упирающуюся Зорьку. Его волосы были опалены, лицо в саже, но он улыбался.
– Жива твоя погорелица, Анна Ивановна!
В этот момент подоспела и пожарная машина из райцентра, которую кто-то успел вызвать. Общими усилиями огонь удалось потушить уже под утро.
Когда всё кончилось, наступила странная, выгоревшая тишина. Рассветное небо было серым от дыма. От сарая дяди Мити остались только обугленные головешки. Бабушкин сарай удалось отстоять, хоть он и почернел, и крыша в нескольких местах прогорела.
Все были уставшие, чумазые, но счастливые. Деревня отстояла себя. И все знали, кто был главным героем этой ночи. Соседи подходили к Сергею, жали ему руку, хлопали по плечу. Тётка Зина, вся в слезах и саже, обняла его.
– Серёженька, спаситель ты наш! Если б не ты, вся бы улица полыхнула!
Катя смотрела на него и не могла наглядеться. На этого простого деревенского парня, который в решающий момент не растерялся, не испугался, а взял на себя ответственность за всех. В его чумазом лице, в его уставших, но счастливых синих глазах было столько силы и настоящего мужского достоинства, что у Кати перехватило дыхание.
Она подошла к нему и просто взяла его за руку. Он обернулся, посмотрел на неё, и в его взгляде она прочла всё. Им не нужны были слова. Этой страшной ночью они стали ещё ближе, спаянные общей бедой и общей победой.
***
Новость о пожаре докатилась до города с быстротой молнии. И, конечно, не обошлось без тётки Зины. Она обзвонила всех, кого могла, включая свою сестру Ирину. Её рассказ, полный драматических подробностей и преувеличений, произвёл нужный эффект.
– Иришка, ты не представляешь! – задыхаясь, вещала она в трубку. – Мы чуть все не сгорели заживо! Пламя до небес! И если бы не Серёжа, наш-то, Катькин… Он её, можно сказать, из огня вынес! И бабку Аню спас, и козу ихнюю! Герой! Вся деревня ему в ноги кланяется!
Ирина Петровна, которая до этого момента предпочитала делать вид, что «деревенская история» её не касается, впервые почувствовала настоящий, липкий страх. Одно дело – принципы и воспитание, и совсем другое – реальная угроза жизни единственной дочери.
Первым не выдержал отец. Андрей Викторович, всегда такой тихий и нерешительный, вдруг проявил характер.
– Хватит! – сказал он вечером жене. – Я еду в Малиновку. Прямо сейчас. Я должен увидеть дочь.
– Что ты там забыл? – попыталась возразить Ирина. – Зинаида вечно всё преувеличивает.
– А если нет? – жёстко спросил он. – Если бы с Катей что-то случилось? Ты бы себе этого простила? Я – нет. Всё, я сказал.
В Малиновку он приехал на следующее утро. Один. Без водителя, на своей машине. Когда он вошёл во двор, Катя и Сергей как раз чинили обгоревшую крышу сарая. Увидев отца, Катя замерла.
Андрей Викторович выглядел растерянным. Он неловко переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать.
– Здравствуй, дочка, – проговорил он наконец. – Я… мы волновались.
Он подошёл к Сергею, который спустился с крыши, и протянул руку.
– Спасибо тебе. За дочь.
Сергей крепко пожал его руку.
– Да не за что, Андрей Викторович. Кто бы на моём месте не помог.
В этот день отец не уехал. Он остался, сняв дорогой пиджак и засучив рукава белоснежной рубашки. Он помогал мужчинам разбирать завалы, таскал обгоревшие доски. Он разговаривал с Сергеем – о хозяйстве, о видах на урожай, о планах на будущее.
И Катя видела, как меняется выражение лица её отца. Удивление, недоверие, а затем – неподдельное уважение. Он увидел не «нищего тракториста», а крепкого, толкового хозяина, который своими руками строит свою жизнь. Он увидел, как горит у Сергея работа, как ладится любое дело, за которое тот берётся.
Вечером, когда они сидели на веранде и ужинали жареной картошкой с грибами, Андрей Викторович сказал:
– Знаешь, Катя, а я ведь тоже когда-то мечтал о своём доме. На земле. Отец у меня плотником был, руки золотые… А потом город, бизнес, всё закрутилось. Забылось.
Он помолчал, а потом посмотрел на Сергея.
– Ты молодец, парень. Не побоялся пойти своим путём.
Это было признание. Маленькая, но очень важная победа.
Ирина Петровна держала оборону ещё неделю. Но и её крепость пала. Что стало последней каплей – звонок отца, мнение подруг или собственный материнский инстинкт, – осталось загадкой. Но однажды она позвонила сама.
– Катя, здравствуйте, – её голос был непривычно тихим и лишённым властных ноток. – Как… как вы там?
– У нас всё хорошо, мама.
– Отец сказал… у вас крыша сгорела, – Ирина запнулась. – Я… мы хотели бы помочь. Деньгами. На ремонт.
Катя улыбнулась.
– Спасибо, мама. Но мы сами справимся.
Это был вежливый отказ, но в нём не было вызова. Было спокойное достоинство. И Ирина, кажется, это поняла.
Они приехали все вместе через две недели, на выходные. Привезли полный багажник гостинцев: и городские деликатесы, и то, что, по мнению Ирины, было необходимо в деревне – новый электрический чайник и микроволновку.
Встреча была немного натянутой, но уже без враждебности. Ирина Петровна ходила по двору, с опаской заглядывала в хлев, где мычала корова Марта, и пыталась найти правильный тон.
Прорыв случился неожиданно. Анна Ивановна вынесла на стол свои знаменитые пироги – с капустой, с картошкой, с яблоками.
– Угощайтесь, сваты, – сказала она без тени иронии.
Ирина Петровна осторожно взяла пирожок, откусила кусочек. И вдруг её лицо изменилось.
– Анна Ивановна, – сказала она удивлённо. – Это же… это же тесто по рецепту моей бабушки! Тонкое, слоёное… Как?
Бабушка усмехнулась.
– Так мы с ней, со сватьей моей, хоть и ругались почём зря, а рецептами лучшими всегда делились. У неё – пироги, у меня – огурцы солёные. Так и жили.
И эта простая фраза о пирогах и огурцах вдруг растопила лёд. Они проговорили весь вечер. Вспоминали прошлое, разглядывали старые фотографии. Ирина даже всплакнула, увидев на снимке себя – совсем юную, в ситцевом платье, рядом с молодым лейтенантом, её будущим мужем Андреем.
Сергей по большей части молчал, но его спокойное присутствие действовало на всех умиротворяюще. Ирина Петровна нет-нет да и бросала на него оценивающие взгляды. И в этих взглядах уже не было презрения. Было любопытство и, кажется, запоздалое признание.
Перед отъездом, когда все уже стояли у машины, она подозвала Сергея.
– Вы уж… берегите её, – сказала она тихо.
– Не сомневайтесь, Ирина Петровна, – так же тихо ответил он.
Это было благословение.
***
Прошло два года.
В Малиновке наступила ранняя осень. Воздух был прозрачным и прохладным, пахло яблоками и увядающей листвой. На краю деревни, рядом с домом Анны Ивановны, стоял новый, ладный дом из светлого бруса. От него ещё пахло свежим деревом и смолой. На просторной застеклённой веранде сушились связки лука и пучки лекарственных трав.
Во дворе, под навесом, Сергей мастерил что-то из дерева. Его движения были точными и уверенными. За эти два года он развернулся, стал настоящим хозяином: завёл пчёл, построил новую теплицу, купил небольшой трактор. Его хозяйство знали и уважали во всей округе.
На крыльце, укутавшись в тёплую шаль, сидела Катя и качала на руках их годовалую дочку в розовом чепчике.
Алёнка сладко спала, причмокивая во сне. Катя смотрела то на мужа, то на дочь, и её лицо светилось тихим, умиротворённым счастьем.
Она нашла себя. Окончив заочно курсы ландшафтного дизайна, она стала помогать городским дачникам обустраивать их участки. Её тонкий вкус, помноженный на знание растений, которое она переняла от бабушки, принёс ей известность. Заказов было столько, что приходилось выбирать. Она больше не зависела от родителей, она сама зарабатывала, и это давало ей чувство гордости.
Калитка скрипнула. Во двор, нагруженные корзинками с грибами, вошли Анна Ивановна и… Ирина Петровна. Теперь они были частыми гостями в Малиновке. Ирина, выйдя на пенсию, открыла в себе страсть к «тихой охоте» и с азартом спорила с Анной Ивановной, где лучше растут белые, а где – подосиновики.
– Смотри, Катюша, какой урожай! – с гордостью продемонстрировала она полную корзину. – Андрей будет в восторге, нажарим ему с картошкой!
Она подошла к Кате и заглянула в личико спящей внучки. Её лицо, прежде такое властное и строгое, смягчилось, стало почти беззащитным.
– Спит, красавица моя… Вся в тебя, Катенька. Такая же упрямая будет, наверное.
Они все вместе сели пить чай на веранде нового дома. Андрей Викторович, который приехал накануне, с увлечением обсуждал с Сергеем новую конструкцию улья. Анна Ивановна и Ирина Петровна перебирали грибы, делясь новостями.
Катя смотрела на своих близких и думала о том, как причудливо тасуется жизнь. О том, что счастье иногда нужно отвоевать, выстрадать. О том, что настоящие ценности не измеряются деньгами и статусом. Они – в запахе свежеиспечённого хлеба, в мычании коровы за стеной, в тёплой ладошке твоего ребёнка и в надёжном плече любимого человека.
Её родители не изменились кардинально. Мать по-прежнему любила порядок и дорогие вещи, а отец оставался мягким и интеллигентным человеком. Но что-то важное сдвинулось в их мире. Они научились принимать выбор своей дочери, уважать её жизнь, пусть и такую непохожую на их собственную. Они поняли, что любовь – это не клетка, даже если она золотая. Любовь – это свобода.
Вечером, уложив Алёнку, Катя вышла на крыльцо. Сергей подошёл и обнял её сзади. Они молча смотрели на огромное, бархатное небо, усыпанное бриллиантами звёзд.
– Счастлива? – тихо спросил он.
– Очень, – прошептала она, прижимаясь к его груди. – А ты?
– А я свой выбор сделал давно, – усмехнулся он. – Ещё тогда, когда тебя с вёдрами увидел.
Он поцеловал её в макушку. И в этой тишине, в этом простом жесте было всё: и прошлое, и настоящее, и бесконечное, светлое будущее.
