– Мам, с тобой папа хочет поговорить. – Он кивнул на телефон. – Он два раза звонил. Говорит, срочно.
Сердце Натальи упало. Она набрала номер бывшего мужа, и его холодный, отстраненный голос добил ее окончательно.
– Наталья, я звоню сказать, что заберу свои вещи в выходные. И общаться дальше через юристов. Я не могу больше это выносить. Ты вся в своих проблемах с матерью и сестрой, ты не видишь собственного сына. Ты не замечаешь, что у него уже месяц проблемы в школе? А наши вечные ссоры из-за денег, которые ты вечно просишь в долг? Я устал. Я снимаю квартиру и ухожу.
Она не помнила, как положила трубку. Она просто сидела на полу в прихожей, обхватив колени руками, и тихо раскачивалась. Рухнуло все. Все, что оставалось от ее семьи. И виной тому был бесконечный, всепоглощающий кризис с матерью.
Через несколько дней, собрав последние силы, она снова позвонила Людмиле. Голос ее звучал плоско и безжизненно.
– Люда, слушай. Я больше не могу. У меня самой все разваливается. Давай скинемся, я буду искать хороший частный пансионат. Я буду работать, займу, но мы сдадим ее туда. Это же наш общий долг. Не только твой.
На другом конце провода повисло тяжелое молчание.
– Ты с ума сошла? – наконец раздался ледяной голос Людмилы. – Какие деньги, Наталья? Я тебе сказала – денег нет! Они ушли на то, чтобы здесь все обустроить! На ту же сиделку! А моя ипотека-то новая никуда не делась, просто стала меньше! У Сони кружки, у меня машина старая ломается! Какие нафиг пансионаты?
– Но ты же забрала все деньги от продажи дома! – не выдержала Наталья. – Ты обещала, что…
– Я обещала обеспечить маме уход! – перебила ее сестра. – Я это и делаю! А если тебе не нравится, как я это делаю – забирай ее к себе! Нет? Не можешь? Тогда не учи. Есть вариант — государственный дом престарелых. Бесплатно. Можем попробовать сдать ее туда.
Наталья представила себе ужасающие картины казенных учреждений, которые она видела в отчетах по телевизору. Холодные палаты, равнодушный персонал, запах смерти.
– Ты… ты не можешь говорить об этом серьёзно? – прошептала она. – Это же наша мама! Ты отдашь её в такое место?
– А что мне делать? – в голосе Людмилы послышались истерические нотки. – У меня своей жизни нет! Я превратилась в сторожевого пса! Я срываюсь на ребенка, я ненавижу мужа, я ненавижу тебя за то, что ты бросила это на меня! Я больше не могу! Пусть будет как будет!
Щелчок в трубке прозвучал как приговор. Связь оборвалась. Наталья медленно опустила телефон. Она осталась совсем одна. С разрушенной семьей, с сестрой, ставшей врагом, и с матерью, которую они не могли спасти и которую теперь были готовы сдать в приют. Мир почернел и замер. Казалось, выхода нет.
Тишина, воцарившаяся после разрыва с сестрой, была тяжелой и звенящей. А где-то там, в чужой теперь уже квартире, медленно угасала их мать, ставшая яблоком раздора.
Наталья почти не выходила из дома, отменила все съемки (она работала фотографом), игнорировала звонки клиентов. Целыми днями она то и дело смотрела на экран телефона, надеясь и боясь увидеть сообщение от Людмилы.
Звонок раздался неожиданно, среди ночи. Наталья, уже засыпающая, вздрогнула и уронила телефон. Сердце заколотилось – наверняка что-то случилось с мамой. Но на экране горело незнакомое имя. С дальнего номера.
– Алло? – сдавленно прошептала она.
– Мам? – голос в трубке был низким, спокойным и до боли знакомым. Это был ее старший сын от первого брака, Антон, который уже несколько лет работал инженером на Дальнем Востоке.
– Тоша? Сынок? Что случилось? – у Натальи перехватило дыхание от страха.
– Мне тут Максим на днях написал. Объяснил ситуацию. Не всю, я так понимаю, но достаточно, – Антон говорил медленно, взвешивая каждое слово. Его тон был не осуждающим, но твердым, как сталь. – Я знаю что, у тети Люды сейчас живет бабушка, вы с теткой разругались в хлам, а дядя Сергей съехал. Я правильно понял?
Наталья закрыла глаза. Стыд и ощущение собственной несостоятельности накатили такой волной, что она не могла вымолвить ни слова. Она лишь тихо всхлипнула в трубку.
– Мам, ты чего? Не плачь. Слушай меня внимательно. Я все уладил.
– Что… что уладил? – прошептала она.
– Я нашел здесь, через знакомых, частный пансионат в Подмосковье. Не бойся, не тот, государственный. Хороший. Его наш начальник отдела для своей матери присматривал. Чисто, персонал с медицинским образованием, уход достойный. Я уже внес первый взнос. Завтра к тебе приедет моя знакомая, юрист, она поможет все документы оформить и отвезти бабушку. Дальше я буду платить сам.
Наталья сидела в оцепенении, не в силах поверить в то, что слышит.
– Антоша… Сынок, это же очень дорого! У тебя своя жизнь, ты не можешь…
– Могу, – коротко и ясно ответил он. — Я все просчитал. И я могу. Потому что я не позволю вам обеим с теткой превратить бабушку в яблоко раздора и похоронить заживо самих себя. Вы с ума сошли вообще?
В его голосе впервые прорвалась… не злость, а горькое разочарование.
– Я поговорил с тетей Людой час назад, – продолжал он. – Сказал ей то же самое. И знаешь что? Она сначала орала, что денег нет. А потом… потом просто заплакала. Сказала: “Извини, Антон, я просто сломалась”.
Парень помолчал, давая матери прийти в себя.
– Я вам обоим сейчас скажу то, что, похоже, давно нужно было сказать. Вы обе – взрослые женщины, а ведете себя как избалованные девочки. Вы увязли в своих обидах, в своих “я тянула”, “а я страдала”, что забыли, ради кого все это затевалось. Ради бабушки. А в итоге каждая тянет одеяло на себя и доказывает свою правоту. Вы думаете, бабушке от этого легче?
– Но мы… мы пытались… – слабо попыталась оправдаться Наталья.
– Неправильно пытались! – парировал Антон. – Вы думали о деньгах, о квартирах, о своих амбициях. Но никто из вас не подумал о простом: а что будет с вами, когда вы будете вот такими же? Старыми, беспомощными, никому не нужными? Дай Бог, конечно, чтобы у вас не было деменции, но старость придет ко всем. И вам тоже захочется, чтобы ваши дети не сдали вас в первую попавшуюся казенку, не передрались из-за твоей же квартиры, а проявили хоть каплю человечности и ума. Вы хотите, чтобы ваши дети поступили с вами так же? Чтобы я, Максим и Соня вот так же разругались и сдали вас куда подальше, потому что нам “тяжело”?
Его слова обжигали, как удар хлыста. Наталья молчала, и по ее лицу текли слезы. Она представляла себя на месте матери – беспомощной, забывшей все, и с ужасом думала о том, что ее дети могут однажды так же спорить о ее судьбе.
– Ты прав, сынок, – вздохнула Наталья. — Прости нас. Мы… мы просто не справились.
– Мирись с тетей, мам, – мягче сказал Антон. – Вы обе несчастны. И вы обе – мои самые близкие люди. И вы обе нужны бабушке. Просто теперь – по-другому.
Перевод Анны Ивановны в пансионат прошел на удивление гладко. Юрист, присланная Антоном, оказалась чуткой и компетентной женщиной, которая смогла уладить все формальности. Людмила, когда Наталья приехала к ней за матерью, молча помогла собрать вещи. Только когда уже пришла пора уезжать, Людмила вдруг тихо сказала:
– Прости меня, Наташа. Я… я была ужасной сестрой. Я просто так устала и так испугалась, что озлобилась на всех.
– Я тоже виновата, – ответила Наталья, и камень на душе чуть сдвинулся. – Мы обе были неправы.
Первое время они ездили в пансионат по отдельности, опасливо поглядывая друг на друга, будто ожидая нового взрыва. Но вид их матери в новом, чистом и светлом месте, под присмотром внимательных сиделок, понемногу смягчал сердца. Анна Ивановна была ухожена, накормлена, она спокойно сидела в общем зале или в своей комнате, глядя в окно на ухоженный сад. Она их почти не узнавала, но была спокойна. И это было главное.
Как-то раз Наталья приехала и застала в холле Людмилу. Та сидела и смотрела, как их мать, сидя в кресле, безучастно гладит кошку, живущую в пансионате.
– Знаешь, – тихо сказала Людмила, не глядя на сестру, — я сегодня вошла к ней, а она посмотрела на меня и спросила: “Девочка, а ты не видела моих дочек? Они такие хорошие, я их ни за что не брошу”. И улыбнулась такой… светлой улыбкой.
У обеих на глаза навернулись слезы.
Наталья опустилась на диван рядом с сестрой и осторожно взяла ее руку. Людмила не отдернула ее.
– Прости меня, Люд, – прошептала Наталья. – Прости за все.
– И ты меня прости, – ответила Людмила, сжимая ее пальцы. – Мы были дурами. Самыми настоящими дурами.
Они сидели так молча, держась за руки, две сестры, наконец-то снова ставшие друг для другом опорой. Женщины смотрели на свою мать, которая уже жила в своем, недоступном для них мире. И в этом мире она была счастлива. Она была молодой, полной сил женщиной, которая крепко держала за руки двух маленьких девочек в белых платьицах и говорила им: “Не бойтесь, мои хорошие. Я всегда буду с вами. Никогда не оставлю”.
И она сдержала свое слово. Даже сейчас, забыв их имена и лица, самой своей судьбой, своей болезнью, своим молчаливым прощением она заставила их вспомнить о самом главном. О том, что важнее любых денег и обид – о сестринской любви. И о том, что они есть друг у друга. И это навсегда.
