Я очнулась в больничной палате рядом с незнакомцем. Врач сказал, что это Кирилл, мой муж, и что мы вместе попали в аварию. А потом он добавил то, отчего земля ушла из-под ног: в наших вещах нашли заявление на развод. Ровно через 30 дней мы должны были официально стать чужими людьми. Авария стерла нам память, но не отменила дату суда. Теперь мы, два незнакомца, заперты в нашей общей квартире и должны заново выяснить, почему мы так сильно ненавидели друг друга. Или… влюбиться заново, с чистого листа.
***
Первое, что я увидела, был потолок. Идеально ровный, белый, с безликой круглой лампой в центре. В нос ударил стерильный запах, от которого свело скулы. Я попыталась сесть, но тупая боль в затылке и свинцовая тяжесть во всем теле заставили меня рухнуть обратно на подушку. Голова гудела, словно внутри работал дизельный генератор. Рядом что-то монотонно пикало. Я повернула голову. На соседней койке, спиной ко мне, лежал мужчина. Его голова была перебинтована, правая рука в гипсе. Кто он? Брат? Коллега? Почему от одного его вида по спине пробежал холодок необъяснимой тревоги?
Дверь тихо скрипнула. В палату вошел мужчина средних лет в белом халате, с усталыми глазами и аккуратной бородкой.
«Очнулись, Анна? Это хорошо. Как самочувствие?» — его голос был спокойным, почти безразличным.
«Где я? Что… что случилось?» — мой собственный голос прозвучал хрипло и чуждо.
«Вы в городской больнице номер три. Три дня назад вы с мужем попали в серьезное ДТП. У вас сотрясение мозга и ретроградная амнезия. У вашего мужа, Кирилла, — он кивнул на соседнюю койку, — перелом руки и аналогичный диагноз. Проще говоря, вы оба не помните последние несколько лет своей жизни».
Муж? Этот человек — мой муж? Я снова посмотрела на него. Широкие плечи под больничной пижамой, темные волосы, чуть растрепавшиеся на затылке. Я пыталась найти в своей памяти хоть что-то, хоть намек на его лицо, прикосновение, голос. Пустота. Ледяная, звенящая пустота. В этот момент мужчина на койке зашевелился и, кряхтя, повернулся. Наши взгляды встретились. В его серых глазах плескалось такое же недоумение. Он смотрел на меня как на полную незнакомку.
«Аня?» — неуверенно произнес он. Имя прозвучало так, будто он пробовал его на вкус.
«Кирилл?» — в ответ прошептала я.
Доктор наблюдал за нами с профессиональным интересом.
«Память может вернуться. Частично, полностью или не вернуться вовсе. Сейчас ваша главная задача — покой. Через пару дней мы вас выпишем. Вам нужно будет вернуться в привычную обстановку, это может стать катализатором», — объяснил он.
Он уже собирался уйти, но остановился в дверях, словно вспомнил что-то важное. Он вернулся, сел на стул между нашими кроватями и посмотрел на нас тяжелым взглядом.
«Есть еще кое-что, что вы должны знать, — произнес он медленно, подбирая слова. — Когда мы разбирали ваши вещи, мы нашли документы. Заявление о расторжении брака. Дата суда была назначена через месяц. Ровно через тридцать дней с момента аварии. Вы… вы собирались разводиться».
Эти слова упали в тишину палаты, как камни. Разводиться? Мы? Люди, которые даже не помнят, как поженились? Я посмотрела на Кирилла. Его лицо окаменело. Он смотрел на меня в упор, и в его взгляде я увидела не просто недоумение, а что-то новое — подозрительность. Словно он пытался разглядеть во мне причину, ту самую, из-за которой они решили все разрушить. И я поняла, что смотрю на него точно так же. Мы были чужими людьми, которых связала не только общая палата, но и общая тайна — тайна нашей ненависти, которую мы начисто забыли.
«Разводиться… — эхом повторил Кирилл, обращаясь скорее к стене, чем ко мне или врачу. — Но почему?»
Доктор развел руками. «Вот этого я вам сказать не могу. Возможно, вам предстоит это выяснить заново. Или… — он сделал паузу, — или получить шанс все исправить. С чистого листа. Решать вам».
Он ушел, оставив нас наедине с этой оглушающей новостью. Писк прибора казался невыносимо громким. Я лежала, смотрела в белый потолок и чувствовала, как по щеке катится горячая слеза. Слеза не от боли физической, а от жуткого осознания: я нахожусь в одной комнате с человеком, которого, видимо, когда-то любила так сильно, что вышла за него замуж. И которого потом, по какой-то причине, возненавидела настолько, что решила уйти. И я не помню ни того, ни другого.
***
Через три дня нас выписали. Доктор выдал рекомендации, список таблеток и напутствие, звучавшее как приговор: «Живите своей обычной жизнью. Память — хитрая штука». Такси привезло нас по адресу, который был вписан в наших паспортах. Обычная панельная многоэтажка на окраине города. Мы молча поднялись на седьмой этаж. Кирилл здоровой левой рукой неуверенно вставил ключ в замок. Дверь открылась. Мы замерли на пороге, не решаясь войти. Словно пришли в гости к самим себе.
Квартира встретила нас запахом пыли и чего-то неуловимо знакомого, похожего на кофе и женские духи. Двухкомнатная, обставленная просто, но со вкусом, который казался мне чужим. В прихожей на стене висело большое зеркало. Я мельком взглянула на наше отражение: две растерянные фигуры с одинаково потерянными глазами. Он — высокий, сутулый, с гипсом на руке. Я — бледная, с темными кругами под глазами и пластырем на виске. Муж и жена? Не верится.
Кирилл прошел в гостиную. Я — за ним. На журнальном столике лежала раскрытая книга, рядом — две чашки с засохшими кофейными разводами. На диване небрежно был брошен плед. Все говорило о том, что отсюда уходили в спешке. На стене висели фотографии. Вот мы на фоне моря, смеемся, обнявшись. Он целует меня в щеку, я морщу нос. Вот мы с компанией друзей на шашлыках. Вот мы вдвоем, нарядно одетые, в каком-то ресторане. На всех снимках мы выглядели счастливыми. До тошноты счастливыми. Как эти люди могли дойти до развода?
«Это наша спальня, наверное», — Кирилл открыл дверь в соседнюю комнату. Большая кровать, застеленная скомканным одеялом. На его стороне на тумбочке — книга по бизнесу и зарядка для телефона. На моей — крем для рук, роман в мягкой обложке и пустой стакан. Две разные вселенные на расстоянии вытянутой руки. Я подошла к шкафу и открыла его. Женские платья, блузки, джинсы висели вперемешку с мужскими рубашками и свитерами. Наши вещи соприкасались, жили одной жизнью. А мы?
Вечером неловкость достигла своего пика. Что нам делать? Как себя вести? Мы заказали пиццу, потому что никто из нас не имел понятия, что мы обычно едим. Ели молча, сидя на разных концах дивана. Тишина давила.
«Слушай, — первым нарушил ее Кирилл. — Это все… странно. Я не знаю, как себя вести. Мы должны спать в одной кровати?»
Вопрос повис в воздухе. Я почувствовала, как заливаюсь краской.
«Я… я не знаю. Наверное, нет. Я могу лечь на диване».
«Нет, почему ты? Это я лягу. У тебя голова болит», — возразил он.
«Давай не будем спорить еще и об этом, — устало сказала я. — Диван достаточно большой».
Ночью я долго не могла уснуть. Я лежала на диване, укрывшись пледом, и слушала, как в спальне ворочается Кирилл. Этот дом был наполнен призраками нашей прошлой жизни. Каждый предмет кричал о какой-то истории, которой мы не знали. Я встала и на цыпочках прошла на кухню, чтобы выпить воды. На холодильнике висело несколько магнитиков из разных городов и один, самый заметный, в форме сердца, с надписью: «Аня + Кирилл = Любовь». Рядом с ним — прикрепленный лист бумаги, сложенный вдвое. Рука сама потянулась к нему. Я развернула. Это была ксерокопия. «Заявление о расторжении брака… Истец: Фролова Анна Викторовна. Ответчик: Фролов Кирилл Дмитриевич… Причина: непримиримые разногласия».
Мои пальцы похолодели. Истец — я. Значит, это была моя инициатива. Это я решила все закончить. Я посмотрела на дату подачи заявления. За две недели до аварии. Что же ты натворил, Кирилл? Что ты сделал такого, что я, та счастливая девушка с фотографий, решила перечеркнуть все? Я вернулась на диван и сжала в руке эту бумажку. Теперь между нами была не просто неловкость. Теперь между нами было обвинение. И исходило оно от меня.
***
Прошло несколько дней. Мы жили как соседи по коммуналке. Вежливые «доброе утро» и «спокойной ночи», раздельные полки в холодильнике, которые мы интуитивно поделили. Мы пытались говорить, но разговоры не клеились. Любой вопрос — «Чем ты увлекаешься?», «Какую музыку слушаешь?» — натыкался на стену из «я не помню». Это было похоже на попытку собрать сложный пазл, когда у тебя нет картинки-образца, а половина деталей потеряна.
В субботу утром в дверь позвонили. На пороге стояла яркая девушка с копной рыжих волос и парень с добродушным лицом.
«Анька! Кирюха! Живые!» — девушка сгребла меня в охапку так, что у меня затрещали ребра. Парень хлопнул Кирилла по здоровому плечу.
«Света? Дима?» — неуверенно произнес Кирилл, очевидно, вспомнив имена из телефонной книги.
«Мы как узнали — сразу к вам! Трубки не берете, мы уже с ума сходить начали!» — тараторила Света, проходя в квартиру.
Они принесли с собой торт и гору новостей, но главное — они принесли с собой наше прошлое. И у каждого оно было своим.
«Ох, Анька, натерпелась ты, наверное, — зашептала мне Света на кухне, пока мы резали торт. — Ну, может, это и к лучшему. Этот ваш развод… Ты правильно все сделала. Он же тебя совсем не ценил в последнее время».
«Не ценил? В каком смысле?» — я вцепилась в ее слова, как утопающий в соломинку.
«Ну как… Вечно на своей работе пропадал. Ты одна, как сыч. Помнишь, ты плакала, говорила, что чувствуешь себя предметом мебели? Пришел, ушел, денег дал. А где внимание? Где забота? Ты же увядать начала рядом с ним, Ань».
Каждое ее слово било наотмашь. Я смотрела в гостиную, где Дима что-то оживленно рассказывал Кириллу. Значит, вот она, причина. Банальная и жестокая. Работа, карьера, деньги… а я где-то на последнем месте. Обида, чужая, забытая, но оттого не менее острая, начала подниматься из глубин пустоты в моей голове.
Тем временем в гостиной шел свой разговор.
«Братан, ты как? — сочувственно спросил Дима. — Врачи говорят, ничего не помнишь? Может, и к черту оно? Эта амнезия — твой счастливый билет. Анька в последнее время совсем невыносимая стала».
«Невыносимая?» — Кирилл нахмурился.
«Ну да. Вечно недовольная, вечно ей мало всего. Ты пашешь как проклятый, чтобы у вас все было — квартира, машина, на отдых летать. А ей что? «Ты мне не уделяешь внимания». Пилила и пилила. Любого мужика бы достало. Ты же ради нее, ради вашего будущего старался, а она этого не понимала. Или не хотела понимать. Истерики на пустом месте, слезы… Ты правильно сделал, что согласился на развод. Нервы дороже».
Когда мы сели пить чай, атмосфера в комнате была наэлектризована. Света бросала на Кирилла осуждающие взгляды, Дима демонстративно его поддерживал. А мы с Кириллом сидели друг напротив друга, и между нами росла стена из чужих слов и интерпретаций. Он — бездушный карьерист, который довел меня до отчаяния. Я — неблагодарная истеричка, которая не ценила его стараний. И кому верить?
После их ухода молчание стало еще более тяжелым. Оно было наполнено невысказанными упреками, которые подсказали нам наши «лучшие друзья».
«Значит, я была истеричкой?» — не выдержала я, когда мыла посуду. Мой голос дрожал.
Кирилл, стоявший у окна, медленно повернулся. Его лицо было напряженным.
«А я, значит, бездушный робот, которому плевать на тебя было? Так тебе Света сказала?»
«Она моя лучшая подруга! Она бы не стала врать!» — почти выкрикнула я.
«А Дима — мой! И он говорит, что ты меня просто изводила!» — его голос тоже сорвался на крик.
Это была наша первая настоящая ссора после аварии. Ссора, основанная на чужих воспоминаниях, на обрывках фраз, брошенных якобы из лучших побуждений. Мы кричали друг на друга, два незнакомца, яростно защищающих те версии себя, о которых только что узнали. И в разгар этой перепалки я вдруг поняла, что чувствую не только гнев. Я чувствовала боль. Глухую, ноющую боль, словно старая рана, которую грубо расковыряли. Значит, это правда. Значит, все это было. И было так плохо, что теперь даже наши друзья поделились на два враждующих лагеря.
***
После ссоры мы почти перестали разговаривать. Атмосфера в квартире стала ледяной. Мы старались не пересекаться, ели в разное время, а вечера проводили в разных комнатах. Я — в гостиной с книгой, он — в спальне. Дверь в спальню теперь всегда была плотно закрыта. Я чувствовала себя обманутой. Та счастливая девушка с фотографий и та несчастная, измученная женщина из рассказов Светы никак не сходились в один образ в моей голове. А Кирилл… я смотрела на него украдкой и видела чужого, холодного человека. Карьериста, которому я была не нужна.
Однажды вечером, в поисках зарядки для телефона, я наткнулась в шкафу на старый ноутбук. Наш общий, судя по наклейкам. Я открыла его. Он загрузился, не запросив пароля. На рабочем столе было две папки: «Работа» и «Личное». Рука сама потянулась к «Личному». Внутри — сотни фотографий с наших поездок, праздников, обычных будней. Я листала их, и сердце сжималось. Вот мы дурачимся, строя рожицы в камеру. Вот он несет меня на руках по пляжу. Неужели все это было ложью?
В одной из подпапок под названием «Документы» я нашла файл, который назывался просто: «Письмо, которое я никогда не отправлю». Дата создания — за месяц до аварии. Я открыла его. Это был текстовый документ, написанный от моего имени. Я начала читать, и слова, которые я сама когда-то написала, били по мне с беспощадной силой.
«Привет, Кирилл. Или уже не привет. Я пишу это, потому что сказать вслух у меня не хватает сил. Ты просто не услышишь. Ты никогда не слышишь. Сегодня пятая годовщина смерти моей мамы. Я просила тебя, умоляла взять выходной, побыть со мной. Мне было это нужно. Мне нужно было, чтобы ты просто был рядом, держал меня за руку, когда я поеду на кладбище. Ты обещал. Ты поклялся, что отменишь все встречи. А утром я нашла записку: «Прости, зай, срочный контракт. Вечером отметим. Люблю».
Отметим? Что мы отметим, Кирилл? Годовщину смерти самого близкого мне человека? Ты даже не помнишь, какой сегодня день. Для тебя это просто еще одна дата в календаре, которую можно проигнорировать ради «срочного контракта». Я сидела одна в этой пустой квартире и выла. Не плакала, а именно выла, как раненый зверь. Я поняла, что я одна. У меня есть муж, но я абсолютно, тотально одна. Ты променял меня на свою работу, на свои амбиции, на эти проклятые деньги, которые ты складываешь на счет, чтобы мы могли купить квартиру побольше. А мне не нужна квартира побольше! Мне нужен был ты! Вчера, сегодня, в этот проклятый день.
Я больше не могу так жить. Я не чувствую себя любимой. Я чувствую себя удобным приложением к твоей успешной жизни. Приложением, которое можно выключить, когда оно мешает. Я подаю на развод. Я не ненавижу тебя. Хуже. Я к тебе ничего не чувствую. Ты убил во мне все, что когда-то горело так ярко. Прощай».
Я дочитала до конца, и по щекам текли слезы. Теперь я плакала не чужими, а своими собственными слезами. Я вспомнила. Не сам день, не детали, но я вспомнила эту боль. Эту всепоглощающую, ледяную пустоту и обиду. Она была там, внутри, все это время, просто спала под завалами амнезии. Вот она, причина. Не просто работа. А предательство. Нарушенное обещание в самый уязвимый для меня момент. Я закрыла ноутбук. Руки дрожали. Я посмотрела на закрытую дверь спальни, за которой сидел человек, причинивший мне эту боль. И теперь я знала, за что я хотела его бросить. И мое желание развестись вспыхнуло с новой, осознанной силой.
***
Я не стала ждать утра. Я распахнула дверь в спальню без стука. Кирилл сидел на кровати с телефоном в руках и вздрогнул от неожиданности. Я подошла и швырнула ноутбук на одеяло рядом с ним.
«Читай!» — мой голос срывался от подступающих рыданий.
Он удивленно посмотрел на меня, потом на ноутбук. Открыл его, нашел файл. Я видела, как бегают его глаза по строчкам. Видела, как меняется его лицо. Недоумение, растерянность, а потом… понимание. Он поднял на меня взгляд, и в нем была растерянность.
«Аня… я…»
«Что «ты»? — закричала я, уже не сдерживая слез. — Что ты можешь сказать? Теперь ты понимаешь?! Понимаешь, почему я подала на развод?!»
«Я… я не помню этого дня, Ань…» — тихо сказал он.
«А я вспомнила! — мой крик перешел в истерику. — Я вспомнила эту боль! Я вспомнила, каково это — сидеть одной в день смерти матери, потому что у тебя, видите ли, «срочный контракт»! Ты хоть представляешь, что я тогда чувствовала?!»
Я ходила по комнате, жестикулируя, выплескивая всю ту боль, которую всколыхнуло письмо.
«Ты променял меня на свою работу! На деньги! На успех! Я была для тебя просто красивой картинкой, которую можно показать друзьям! Успешный Кирилл и его жена Аня! А что там у этой Ани внутри, тебе было плевать!»
«Это неправда!» — он вскочил с кровати, его лицо исказилось. — «Я делал это для нас! Для нашего будущего! Я хотел, чтобы у тебя было все самое лучшее!»
«У меня было все самое лучшее! — я ткнула пальцем себе в грудь. — У меня был любимый человек! А ты его убил! Ты сам его уничтожил своими контрактами, своими встречами, своим вечным «прости, зай, я задержусь»! Мне не нужна была квартира больше! Мне нужен был муж дома!»
«А мне нужна была поддержка! — его голос тоже зазвенел от гнева. — Мне нужна была жена, которая понимает, как мне тяжело, как я выматываюсь на этой чертовой работе! А что я получал? Вечные упреки! Вечно недовольное лицо! «Ты мне мало уделяешь внимания», «Ты меня не любишь»! Да я спал по четыре часа в сутки, чтобы ты могла не работать и заниматься своими цветочками и книжками! Я думал, ты это ценишь!»
Мы стояли посреди комнаты и кричали друг на друга, как два злейших врага. Все забытые обиды, все недомолвки, все то, что копилось годами и привело нас к заявлению о разводе, теперь вырвалось наружу. Это был ураган.
«Цветочками?! — я задохнулась от возмущения. — Ты называешь мою жизнь «цветочками»?! Да я создавала уют в этом доме! Я ждала тебя с ужином, который ты съедал за пять минут, уставившись в телефон! Я пыталась сохранить то, что ты так методично разрушал!»
«Сохранить?! Ты меня пилила! Ты выносила мне мозг каждый день! Я шел домой как на каторгу, зная, что меня ждет очередной скандал на пустом месте!»
«Так вот почему ты не пришел тогда! — осенило меня. — Ты просто не хотел! Тебе было проще сбежать на свою работу, чем быть рядом со мной! Проще, чем выслушивать мои «истерики»!»
Он молчал. И это молчание было громче любого крика. Это было признание. Он просто сбежал. Он не забыл. Он сбежал от моих слез, от моей боли, потому что это было для него слишком сложно.
«Уходи», — прошептала я, чувствуя полное опустошение.
«Аня, это наш дом…»
«Уходи! — я снова закричала, указывая на дверь. — Иди на диван! Иди куда угодно! Я не хочу тебя видеть!»
Он посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом, в котором смешались гнев, обида и что-то еще, похожее на сожаление. Потом молча развернулся и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Я рухнула на кровать и зарыдала. Теперь между нами не было тайны. Была только голая, уродливая правда. И она была еще хуже, чем неведение.
***
Следующие два дня мы существовали в параллельных реальностях. Я не выходила из спальни, он жил в гостиной. Еду я брала, когда была уверена, что его нет на кухне. Боль от ссоры и всколыхнувшихся воспоминаний была почти физической. Я лежала, смотрела в потолок и думала, что амнезия была подарком. Подарком, который я так бездарно растратила. Теперь я знала причину нашей ненависти, и она казалась непреодолимой. Развод был не просто правильным решением. Он был единственно возможным.
На третий день утром я проснулась от странного запаха. Запаха гари и чего-то сладкого. Я насторожилась. Выглянув из спальни, я увидела на кухне Кирилла. Он стоял у плиты спиной ко мне, а вся кухня была в легком дыму. На плите стояла сковорода, на которой чернело нечто, отдаленно напоминающее блины. Рядом на столе громоздилась гора посуды, испачканной в тесте, а сам Кирилл был с ног до головы в муке. Он пытался перевернуть очередной «блин», но тот развалился на части. Кирилл выругался и с силой бросил лопатку в раковину.
Он повернулся и увидел меня. На секунду на его лице отразился испуг, потом — досада. Он выглядел таким нелепым и жалким в этой муке, со своей загипсованной рукой, что мне вдруг стало не зло, а смешно. Я не смогла сдержаться и тихо прыснула. Он удивленно посмотрел на меня. А потом, вопреки всему, на его губах тоже появилась слабая улыбка.
«Я… это… хотел приготовить завтрак», — виновато пробормотал он. — «Нашел твою кулинарную книгу. Думал, удивлю».
«Ты удивил», — сказала я, и мы оба рассмеялись. Впервые за все это время. Настоящим, искренним смехом.
Напряжение, висевшее в воздухе несколько дней, словно растворилось в этом чаду. Я подошла к плите.
«Давай я», — сказала я и взяла у него поварешку.
Мы готовили завтрак вместе. Молча. Я жарила нормальные, румяные блины, а он заваривал чай. Мы сели за стол. Тишина больше не была враждебной. Она была… задумчивой.
«Прости меня», — вдруг сказал он, не поднимая глаз от своей чашки. — «За тот день. С твоей мамой. Я прочитал то письмо еще раз. И еще. Я вел себя как последняя сволочь».
Я молчала, не зная, что ответить.
«Я не помню этого, правда, — продолжил он. — Но я верю, что все так и было. Я был так зациклен на этой работе, на идее «стать кем-то», что перестал видеть все остальное. Перестал видеть тебя. Я был идиотом, Аня. И мне очень, очень жаль».
В его голосе не было фальши. Только усталость и искреннее раскаяние. Он говорил не с той женщиной, от которой хотел развестись. Он говорил со мной, с той, которую узнал за эти недели.
«Я тоже была не права, — тихо ответила я. — Я не поддерживала тебя. Я только требовала и обижалась. Я видела только свою боль и не хотела видеть, как тебе тяжело».
Это было странное чувство. Мы извинялись за поступки, которые совершили другие мы. Но боль от этих поступков была нашей, настоящей.
Вечером он не ушел на диван. Он принес из кладовки старую коробку, заваленную пылью.
«Смотри, что нашел».
Внутри были сотни вещей из нашей прошлой жизни. Билеты в кино с нашего первого свидания. Засушенный цветок. Смешные открытки, которые мы писали друг другу. Брелок из нашей первой совместной поездки. Фотоальбом со свадебными фотографиями. Мы сидели на полу в гостиной и перебирали эти сокровища. И за каждым из них стояла история любви, а не ненависти. Мы видели двух счастливых людей, которые когда-то очень сильно любили друг друга. И которые просто… заблудились. Потеряли дорогу друг к другу в погоне за чем-то внешним, забыв о главном.
«Они были счастливы», — прошептала я, глядя на нашу свадебную фотографию.
«Да, — ответил Кирилл, и его рука осторожно коснулась моей. — Они были. Может… может, у нас получится лучше?»
Я не ответила, но впервые за долгое время я не отдернула свою руку.
***
Остаток недели до назначенной даты развода пролетел незаметно. Мы много говорили. Обо всем. О том, что нам нравится и не нравится. О наших страхах. О том, какими мы видим свои жизни. Мы узнавали друг друга заново, с нуля, но уже с горьким знанием о прошлых ошибках. Мы не пытались вспомнить прошлое. Мы пытались построить настоящее.
Мы гуляли по парку, держась за руки. Это было так ново и так правильно. Мы сходили в кино, как на первое свидание. Мы вместе готовили ужин, смеялись над неудачами и радовались, когда получалось вкусно. Квартира перестала быть чужой. Она наполнялась нашими новыми общими моментами, нашими тихими разговорами, нашим смехом. Боль никуда не ушла до конца. Она осталась шрамом, напоминанием о том, как легко все разрушить. Но поверх этого шрама начало зарождаться что-то новое. Хрупкое, нежное, но живое.
В день, когда должен был состояться суд, мы проснулись рано. В воздухе висело напряжение. Сегодня мы должны были принять решение.
Мы сидели на кухне, пили кофе. На столе, между нами, лежало то самое заявление о разводе, которое я нашла на холодильнике.
«Ну что?» — тихо спросил Кирилл, глядя на меня. В его глазах был немой вопрос.
Я посмотрела на него. На этого человека, который за месяц стал мне ближе, чем кто-либо. Я вспомнила все: больничную палату, неловкость первых дней, ссору, его виноватое лицо в муке, тепло его руки в моей. Я не любила его той прошлой, забытой любовью. Я начинала любить его сейчас. Этого, нового Кирилла. И эту, новую себя рядом с ним.
Я молча взяла со стола лист бумаги. Посмотрела на строчки, которые еще недавно казались приговором. Потом посмотрела в глаза Кириллу и медленно, решительно разорвала заявление пополам. А потом еще раз. И еще. Кирилл смотрел на мои руки, а потом поднял взгляд на меня. В его глазах стояли слезы. Он протянул руку через стол, накрыл мою ладонь своей и крепко сжал.
«Спасибо», — прошептал он.
«Мы не вернем то, что было, — сказала я твердо. — Мы не можем просто забыть о проблемах, которые нас развели».
«Я знаю, — кивнул он. — Но мы можем построить что-то новое. Вместе. Если ты захочешь».
Я смотрела на мелкие обрывки бумаги на столе. Это были обломки нашего прошлого. И я чувствовала не сожаление, а облегчение.
Мы не поехали в суд. Вместо этого мы вышли на улицу и просто пошли вперед, куда глаза глядят. Светило солнце. Жизнь продолжалась. Мы не знали, что ждет нас впереди. Вернется ли память полностью? Сможем ли мы не наступить на те же грабли? Гарантий не было. Но сейчас, идя по улице и держа за руку этого почти незнакомого, но уже такого родного человека, я знала одно. Это не был конец старой истории. Это было начало совершенно новой. И мы были готовы написать ее вместе.
