— Мамочка, ну скажи хоть словечко! — Марина сжала холодную руку свекрови, лежащей на больничной койке. — Я знаю, что ты меня слышишь. Доктор говорил, что слух у тебя нормальный.
Екатерина Петровна молчала, уставившись в потолок пустыми глазами. После инсульта прошло уже полгода, а она так и не произнесла ни слова. Только иногда моргала, когда Марина читала ей вслух письма от внуков из Америки.
— Рита сегодня звонила, — продолжала Марина, поправляя подушку. — Машенька уже ходит в детский садик. Говорит по-английски лучше, чем по-русски. Представляешь?
Дверь в палату резко распахнулась. На пороге стояла Валентина, старшая дочь Екатерины Петровны. Волосы растрепаны, в руках большая сумка с продуктами.
— Опять ты тут командуешь! — бросила она, даже не поздоровавшись. — Думаешь, я не знаю, что ты врачам наговариваете? Что мы, родные дети, мать бросили?
Марина вздохнула, привычно. Эти скандалы повторялись каждую неделю.
— Валя, давай без криков. Мама устает от твоих воплей.
— Моя мама! — Валентина подошла к кровати, грубо отодвинув невестку. — Слышишь, мам? Это твоя родная дочь пришла. Не чужая тетка, которая на твоей квартире поселилась.
Екатерина Петровна дернула рукой, словно хотела что-то сказать, но только застонала.
— Видишь, как ей плохо становится, когда ты орешь? — Марина встала, загораживая больную от дочери. — Может, лучше поговорим в коридоре?
— А может, лучше ты отсюда уберешься? Надоела мне твоя показуха! Думаешь, не знаю, зачем ты сюда каждый день ездиешь? Совесть мучает, да? После того, что с Сережкой случилось?
Марина побледнела. О сыне они старались не говорить при матери, врачи предупреждали, что любое волнение может спровоцировать повторный удар.
— Валя, прошу тебя…
— Не прошу, а требую! — Валентина достала из сумки банку с компотом. — Это мама любила, домашний абрикосовый. А не эту больничную бурду, которой ты ее кормишь.
— Ей нельзя ничего кислого, ты же знаешь. Диета строгая.
— Знаю я, знаю! Все ты знаешь лучше родных детей! — Валентина принялась расставлять банки на тумбочке. — Вот творожок домашний, вот курочка отварная. Мясной бульончик в термосе. А ты что принесла? Опять эти противные йогурты?
Марина смотрела, как свекровь следит глазами за движениями дочери. Впервые за долгое время в этих глазах появилось что-то похожее на живой интерес.
— Мамочка, хочешь творожка? — Валентина присела на край кровати. — Как в детстве делала, помнишь? На марле отцеживала, сахарку добавляла…
Екатерина Петровна чуть заметно кивнула.
— Ты видишь? — торжествующе обернулась Валентина к невестке. — Она меня понимает! А не тебя со своими больничными премудростями!
Марина хотела возразить, что творог противопоказан при почечной недостаточности, но промолчала. В конце концов, может, врачи и правы были, когда говорили, что эмоциональная связь иногда важнее лекарств.
— Валечка, — неожиданно прошептала больная.
Обе женщины замерли.
— Мам! Мамочка! — Валентина схватила руку матери. — Ты говоришь! Ты меня узнаешь!
Екатерина Петровна с трудом повернула голову к дочери:
— Где… Сережа?
Повисла тишина. Валентина растерянно посмотрела на Марину.
— Мам, он… он не может приехать. Далеко работает, — солгала Марина.
— Врешь, — едва слышно произнесла свекровь. — Знаю… всё знаю…
Валентина заплакала:
— Мамочка, не думай об этом. Не надо.
— Он… пил? — спросила больная, глядя на Марину.
— Да, — честно ответила та. — Последние годы очень сильно пил.
— Простила… его?
Марина кивнула, не в силах говорить.
— Тогда… и я… прощу.
Екатерина Петровна закрыла глаза, а по щекам потекли слезы.
— Мама, не плачь, пожалуйста, — Валентина гладила морщинистую руку. — Все будет хорошо. Ты поправишься, приедешь к нам жить. У меня комната большая, светлая…
— Нет, — покачала головой больная. — Домой… хочу. К Маринке… домой.
Валентина вздрогнула, словно ее ударили.
— Но мам, я же твоя дочь! Родная!
— И она… тоже… дочь. Тридцать лет… со мной… рядом. А вы… только по праздникам.
— Мы работали! — оправдывалась Валентина. — У нас свои семьи, дети!
— У нее… тоже был… ребенок, — тихо сказала Екатерина Петровна. — Хороший… мальчик. Я его… растила… помогала.
Марина отвернулась к окну. За стеклом моросил мелкий дождик, по которому так скучала душа. Хотелось выйти на улицу, подставить лицо этим капелькам, смыть с себя всю боль последних лет.
— Сережа… звонил, — продолжала свекровь. — Перед… смертью. Просил… прощения. За все… простила.
— Мам, не говори об этом, — взмолилась Валентина. — Врачи сказали, нельзя волноваться.
— Сказать… хочу. Марина… хорошая. Берегла… его. Лечила. Не бросила… когда плохо стало.
Екатерина Петровна повернулась к невестке:
— Спасибо… тебе.
— За что, мамочка?
— За то… что сын… не один… умер. Что ты… рядом была.
Марина присела на стул, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Он вас очень любил. Говорил, что такой мамы больше ни у кого нет.
— А теперь… я больная… обуза.
— Нет! — резко возразила Марина. — Не говорите так. Вы не обуза. Вы для меня единственная семья, которая осталась.
— У тебя… внуки есть. В Америке.
— Они там свою жизнь строят. Рита после института замуж вышла, теперь у нее американское гражданство. Наверное, правильно. Молодым там проще.
— Скучаешь?
— По Машеньке очень. Но что поделаешь, такая жизнь.
Валентина слушала их разговор, и лицо ее становилось все мрачнее.
— Очень трогательно, — не выдержала она. — А что, если я скажу, что у меня тоже есть права на мать? Что я не собираюсь отдавать ее на попечение посторонней женщине?
— Валя! — одернула дочь Екатерина Петровна.
— Что Валя? Я тридцать лет работала в две смены, детей одна растила, потому что муж пил не меньше твоего Сережки! А теперь, когда могу маме помочь, мне говорят, что я чужая?
— Не говорил… никто, — устало произнесла больная. — Но жить… хочу дома. В своей… квартире.
— С ней? — Валентина кивнула на Марину. — А если она уедет? К дочери, например? Что тогда?
Марина встала, подошла к окну. За стеклом сгущались сумерки, зажигались огни в окнах соседнего корпуса. Сколько там жизней, сколько судеб, и в каждой свои радости и горести.
— Не уеду, — сказала она, не оборачиваясь. — Обещаю.
— А вдруг замуж выйдешь? Мужчина появится?
Марина усмехнулась:
— В пятьдесят два? Да кто меня теперь возьмет? Старая, больная, с кучей проблем.
— Не старая, — возразила свекровь. — Красивая… еще. И добрая.
— Мамочка, вы устали. Давайте я вас умою, таблетки дам.
— Да, давай.
Марина принялась хлопотать вокруг больной, а Валентина стояла в стороне, глядя на эту картину.
— Знаешь что, — сказала она вдруг. — А может, и правда лучше так. У меня Димка скоро в армию идет, потом институт. Толька в одиннадцатом классе. Да и мужу моему твоя мама не очень нравится, если честно. Говорит, старые люди в доме покой нарушают.
— Валя, — укоризненно посмотрела на нее мать.
— Что? Правду говорю. Он человек нервный, работа у него такая. А тут стоны по ночам, лекарства, врачи постоянно…
— Понятно, — кивнула Марина. — Значит, решено. Как только врачи разрешат, забираю маму домой.
— А как же работа? Ты на полную ставку трудишься.
— Уволюсь. Или на полставки перейду. Что-нибудь придумаю.
Валентина помолчала, потом сказала:
— Деньгами помогать буду. Каждый месяц. И продуктами. И если что случится, сразу звони.
— Хорошо.
— Только… — Валентина запнулась, — только чтобы без упреков. Понимаешь? Я не могу каждый день выслушивать, какая я плохая дочь.
— Не буду, — пообещала Марина.
Екатерина Петровна слушала их разговор с закрытыми глазами, но Марина видела, что она не спит.
— Мамочка, а вы что думаете обо всем этом?
— Думаю… что Господь… послал мне… вторую дочь. Хорошую… дочь.
Валентина всхлипнула и быстро вышла из палаты.
— Она обиделась, — вздохнула больная.
— Ничего, пройдет. Валя вообще обидчивая с детства была, а Коля ее еще больше распалил.
— Мужчины… такие. Не понимают… женского сердца.
— Не все. Ваш Сережа понимал. Особенно когда трезвый был.
— Да… хороший был… мальчик. Жалко… что так вышло.
Они помолчали. В коридоре слышались шаги медсестер, чей-то плач в соседней палате, звуки вечерних новостей из ординаторской.
— Марина, — позвала свекровь.
— Да?
— А ты… не жалеешь? Что за него… замуж вышла?
Марина задумалась:
— Знаете, были моменты, когда жалела. Особенно когда он в запои уходил. А потом думала: а разве с другим было бы лучше? Мы же не знаем, что нас ждет. Может, с трезвым мужем я бы детей не родила вовсе. А Ритка у нас хорошая выросла, умненькая.
— Умница… моя внучка. И на тебя… похожа.
— На вас тоже. Упрямая такая же, принципиальная.
Екатерина Петровна улыбнулась — впервые за долгие месяцы:
— Это… хорошо. Характер… нужен женщине.
В палату заглянула медсестра:
— Девочки, время посещений заканчивается. Больную нужно готовить ко сну.
— Конечно, — поднялась Марина. — Мамочка, я завтра приду пораньше. Может, на прогулку выйдем, если погода хорошая будет.
— Приходи. И Валю… не обижай. Она просто… устала очень.
— Понимаю. Спокойной ночи.
Марина наклонилась, поцеловала свекровь в лоб и направилась к выходу. У администраторской стойки ее окликнули:
— Простите, вы родственница Екатерины Петровны Морозовой?
— Да, невестка.
— А можно с вами поговорить? — администратор, полная женщина лет сорока, выглядела взволнованной.
— Конечно.
— Видите ли, сегодня приходила дочь больной и устраивала скандал. Требовала, чтобы мы не пускали к матери никого, кроме нее. Говорила, что вы не родственница, а просто соседка какая-то.
— Она расстроилась, наговорила лишнего.
— Понимаете, нам нужно понимать, кто имеет право принимать решения о лечении. Если что-то случится…
— У меня есть доверенность от Екатерины Петровны. Вот, — Марина достала из сумочки документ. — Она еще до болезни оформила, на всякий случай.
Администратор внимательно изучила бумаги:
— Все в порядке. Извините за беспокойство. Просто дочь была очень настойчивой.
— Ничего, я понимаю. Родственники часто нервничают в таких ситуациях.
Марина вышла на улицу и глубоко вдохнула прохладный вечерний воздух. Дождик закончился, между тучами проглядывали звезды. Автобуса пришлось ждать долго, и она стояла на остановке, думая о том, как изменилась ее жизнь за последний год.
Сначала умер Сережа, потом свекровь слегла. Дочка уехала в Америку, зять нашел там работу. Внучка растет, говорит по-английски. Жизнь словно разделилась на до и после.
— От моего имени ее не пускать! — вспомнила она слова Валентины, обращенные к администратору. — Странно как люди думают. Будто любовь и верность измеряются кровным родством. А ведь не всегда это так.
Автобус подошел почти пустой. Марина села у окна и всю дорогу смотрела на мелькающие огни города. Дома ее ждала пустая квартира, холодный ужин и телевизор с вечерними программами. Но завтра она снова поедет в больницу, и свекровь обрадуется ее приходу. А это значит, что жизнь имеет смысл.
