— Катюш, я сегодня с мамой говорил. Долго так, обстоятельно. В общем, мы тут подумали и решили, что ей пора к нам переезжать.
Олег произнёс это своим обычным, немного ленивым тоном, которым он комментировал футбольный матч или погоду за окном. Он сидел в глубоком кресле, вытянув ноги, и небрежно щёлкал пультом, переключая каналы. Свет от экрана телевизора выхватывал из полумрака комнаты его расслабленное, довольное лицо. Фраза была брошена в воздух, как нечто само собой разумеющееся, не требующее ни обсуждения, ни одобрения. Катерина, стоявшая у стеллажа и протиравшая от пыли корешки книг, замерла. Её рука с мягкой тряпкой застыла на полпути. Она не обернулась. Она дала этой фразе повиснуть в воздухе, чтобы оценить всю её тяжесть и наглость.
Он, не дождавшись ответа, продолжил, видимо, решив, что молчание — знак согласия. — Ну сама посуди, что ей там в деревне одной куковать? Здоровье уже не то, то одно болит, то другое. А у нас что? Трёшка вон какая, хоромы целые. Пустует дальняя комната. Чего ей пустующей стоять? Поселим маму, и всем хорошо будет. Ей уход и забота, а нам спокойнее, что она под боком, под присмотром.
Он наконец нашёл какой-то скучный сериал и отложил пульт. Теперь он смотрел на её спину, ожидая восторженной реакции на свою предусмотрительность. Он уже видел в своём воображении уютные семейные вечера, мамины пироги и ту безоговорочную поддержку, которую она всегда ему оказывала. Катерина медленно поставила на полку статуэтку, которую держала в руке. Развернулась. Её движения были плавными, выверенными, в них не было ни капли суеты или нервозности.
— «Мы» решили? — её голос прозвучал ровно и очень тихо, но в наступившей тишине он заполнил собой всё пространство. — Уточни, пожалуйста, состав этого вашего «мы».
Олег слегка напрягся. Он почувствовал знакомые стальные нотки, которые всегда предвещали неприятный разговор. Но он уже был готов, он продумал все аргументы.
— Ну… мы с мамой. Поговорили, всё взвесили. Она сначала отнекивалась, мол, не хочет мешать молодым. Но я её убедил. Сказал, что ты будешь только рада. Она даже вещи начала потихоньку паковать, самые нужные.
Он попытался улыбнуться своей фирменной, обезоруживающей улыбкой, которая обычно стирала любые конфликты в зародыше. Но сейчас она не сработала. Катерина смотрела на него в упор, её взгляд был холодным и внимательным, как у следователя.
— Значит, вы с твоей мамой решили, что она будет жить в моей квартире. Ты её убедил, что я буду рада. Она уже пакует чемоданы. Олег, скажи, а в этой безупречной схеме моё участие вообще предполагалось? Или меня должны были просто поставить перед фактом по прибытии поезда?
— Кать, ну не начинай, а? Причём тут «твоя» квартира? Мы семья, всё общее! И это не прихоть, это необходимость! Неужели ты позволишь моей матери, пожилому человеку, гнить заживо в какой-то дыре, когда у нас такие условия?
Он начал заводиться, переходя на повышенные тона. Это был его защитный механизм — выставить её бессердечной эгоисткой, чтобы она начала чувствовать себя виноватой и уступила. — Да она же нам помогать будет! Ты приходишь с работы уставшая, ничего не хочешь. А так будет и ужин всегда на столе, и порядок в доме. Мама у меня женщина активная, без дела сидеть не сможет. Это же для нашего общего блага!
Он вскочил с кресла и подошёл к ней, пытаясь взять её за руки. Он смотрел на неё умоляюще, как ребёнок, который очень хочет новую игрушку. Но Катерина отстранила его руки. Спокойно, без резкости. И посмотрела ему прямо в глаза.
— Мне плевать, чего ты хочешь, милый мой! Это моя квартира, и только я решаю, кто в ней будет жить! И твоя мать в этот список не попадает!
— Да как же так?
— Тема закрыта раз и навсегда. Можешь позвонить ей и отменить сборы.
Слова Катерины упали в тишину комнаты, как камни в глубокий колодец. Олег смотрел на неё, и на его лице медленно, как проявляется фотография, отражалась вся гамма чувств: от растерянного недоумения до багровой, клокочущей обиды. Он ожидал чего угодно — слёз, уговоров, скандала с битьём посуды, но только не этого ледяного, абсолютного вето. Не этого спокойного, унизительного превосходства.
— Ты… ты сейчас серьёзно? — выдавил он, будто ему не хватало воздуха.
— Я никогда не бываю более серьёзна, — ответила Катерина, даже не удостоив его взглядом. Она подошла к книжному стеллажу и продолжила своё прерванное занятие, аккуратно расставляя книги по высоте. Каждое её движение было демонстративно спокойным, подчёркивающим, что для неё этот разговор окончен.
— Это и моя квартира тоже! Мы здесь живём вместе! Я имею право…
— Ты не имеешь права решать за меня, — оборвала она его, не поворачиваясь. — Ты имеешь право собрать свои вещи и переехать к маме в деревню. Можешь ухаживать за ней там. Это будет твой выбор и твоё право. Здесь — мои правила.
После этого он замолчал. Не потому, что согласился, а потому, что понял — стена, в которую он бился лбом, была сделана не из картона, а из монолитного бетона. Следующие несколько дней превратились в пытку. Они не разговаривали. Они существовали в одном пространстве, как два призрака, старательно избегая друг друга. Воздух в квартире стал плотным, тяжёлым, им было трудно дышать. Олег пытался пробить эту блокаду. Он демонстративно громко вздыхал за ужином, с шумом отодвигал стул, ронял вилку. Он ждал реакции, любой, которая позволила бы ему снова начать этот разговор. Но Катерина ела молча, сосредоточенно глядя в свою тарелку, будто он был всего лишь элементом интерьера.
А потом началась осада по телефону. Олег стал разговаривать с матерью каждый вечер, причём делал это исключительно в гостиной, где Катерина не могла его не слышать. Это был спектакль, рассчитанный на одного зрителя.
— Да, мам… Давление опять? Ну что ж ты так… А таблетки пила?… Что значит, кончились, а в аптеку сходить некому?… — его голос был полон сыновней скорби и плохо скрываемого упрёка, адресованного, конечно же, не в телефонную трубку, а в сторону жены.
Катерина сидела с ноутбуком на коленях и работала, не отрывая глаз от экрана. Она слышала каждое слово. Слышала про больную спину, про протекающую крышу, про тоску и одиночество. Валентина Петровна была опытной актрисой, а Олег — бездарным, но очень старательным ретранслятором.
Через неделю такой обработки Олег решил, что почва подготовлена для нового штурма. Он подсел к ней на диван, когда она смотрела какой-то фильм.
— Кать, мама звонила. Совсем плоха. Говорит, дрова на зиму никто не поможет наколоть. Я предлагал ей денег выслать, чтобы наняла кого-нибудь, а она ни в какую. Боится чужих в дом пускать.
Он выжидающе посмотрел на неё. Катерина поставила фильм на паузу и медленно повернула голову.
— Так поезжай и наколи. Возьми отпуск на пару дней. Это твой долг, как сына.
Олег опешил. Он ожидал, что чувство вины наконец проклюнется в ней, но она снова выставила перед ним непробиваемый щит холодной логики.
— Я не могу сейчас работу бросить! У меня проект горит! Ты же знаешь!
— Значит, твоя работа важнее здоровья матери? — парировала она его же оружием, глядя ему в глаза без тени эмоций. — Очень удобно, Олег. Ты хочешь решить её проблемы, не жертвуя ничем своим. Ни временем, ни деньгами, ни, самое главное, личным комфортом. Ты хочешь, чтобы её проблемы решила я, пожертвовав своим домом и своим спокойствием. Так вот, этого не будет. Ищи другие варианты. Найми ей сиделку. Купи ей квартиру по соседству. Но в мою жизнь и в мой дом твоя мать не войдёт.
Неделя холодной войны не дала Олегу ничего. Его тактика психологического измора разбилась о глухое, непроницаемое спокойствие Катерины. Он понял, что уговоры, намёки и жалостливые истории больше не работают. В его сознании, привыкшем идти по пути наименьшего сопротивления, остался только один, самый примитивный и, как ему казалось, самый действенный способ — поставить её перед фактом. Он решил, что когда мать уже будет стоять на пороге с чемоданами, Катерина не посмеет, не сможет устроить сцену. Сработает общественное мнение в лице соседей, сработает базовое человеческое сострадание. Она смирится.
Субботний звонок в дверь прозвучал необычно. Не короткая трель курьера, не торопливый звон соседки. Он был долгим, настойчивым и уверенным. Словно звонил не гость, а хозяин, требующий немедленно открыть. Катерина как раз поливала цветы на кухне. Она поставила лейку на подоконник и пошла к двери, уже инстинктивно зная, что сейчас произойдёт. Она чувствовала это по тому, как замерла вся квартира, по тому, как внезапно стихли все бытовые звуки.
Она повернула ключ и открыла. На пороге, занимая собой почти всё пространство, стояла Валентина Петровна. Она была одета в своё лучшее выходное пальто, на голове красовалась шляпка, а лицо выражало властное торжество победителя. У её ног стояли два огромных, видавших виды чемодана, туго набитых и перехваченных для надёжности верёвкой. За её спиной маячил Олег. Он не смотрел на Катерину, его взгляд был устремлён куда-то в сторону, но на лице застыла нервная, подобострастная улыбка.
— Ну, дочка, принимай пополнение! — зычно, на всю лестничную клетку, объявила свекровь и сделала шаг вперёд, намереваясь протиснуться в коридор.
Катерина не сдвинулась с места. Она молча уперлась вытянутой рукой в дверной косяк, превращая своё тело в живой барьер. Её рука была тонкой, но в этот момент казалась стальным стержнем, который невозможно согнуть. Валентина Петровна наткнулась на это невидимое препятствие и растерянно замерла.
— Олег, — голос Катерины был абсолютно ровным, без малейшего намёка на удивление или гнев, — что это?
Муж заюлил, переминаясь с ноги на ногу. Он наконец поднял на неё глаза, полные трусливой мольбы.
— Катюш, ну мы же решили… Маме совсем плохо одной, я не мог её там оставить…
— Это ВЫ решили, — отчеканила Катерина, разделяя слова паузами. — А я сказала — НЕТ.
В этот момент свекровь очнулась от первого замешательства. Осознание того, что какая-то девчонка смеет стоять у неё на пути, ударило ей в голову. Лицо её побагровело.
— Да кто ты такая, чтобы решать?! Это квартира моего сына! Я буду здесь жить!
Она попыталась оттолкнуть руку Катерины и прорваться внутрь. И это было последней каплей. Не говоря больше ни слова, Катерина сделала шаг назад, но не для того, чтобы впустить их. Она резко наклонилась, схватила ближайший чемодан за ручку и, напрягая все силы, с силой вытолкала его обратно на площадку. Тяжёлый чемодан проскрежетал по плитке и с глухим стуком врезался в перила. Второй полетел следом, опрокинувшись и раскрыв от удара свою пасть, из которой посыпались какие-то старые кофты.
— Ах ты!.. — взвизгнула Валентина Петровна и вцепилась Катерине в руку своими костлявыми пальцами. Катерина, не раздумывая, жёстко отпихнула её от себя. Не ударила, а именно оттолкнула, как отталкивают назойливое и неприятное препятствие. Свекровь отлетела назад и едва не упала, её шляпка съехала набок. Олег бросился её поддерживать, что-то испуганно лепеча.
Катерина же развернулась и, не глядя на них, вошла в коридор. Она схватила с вешалки куртку Олега, ту самую, в которой он только что пришёл. Вытащила из обувницы его кроссовки. Подхватила с пола его рабочий рюкзак. И с той же холодной, методичной яростью швырнула всё это на лестничную клетку, прямо к ногам ошарашенной парочки. Вещи упали в кучу рядом с развороченным чемоданом.
— Вон. Оба.
Дверь захлопнулась. Щёлкнул один замок. Потом второй. Два сухих, металлических щелчка, поставивших точку в их семейной жизни.
За дверью на мгновение воцарилась ошеломлённая тишина, а затем лестничная клетка взорвалась. Сначала раздался сдавленный, яростный вопль Валентины Петровны, полный оскорблений, которые Катерина даже не пыталась разобрать. Затем в дверь заколотили. Не кулаком, а будто всем телом, с глухими, тяжёлыми ударами. Это был Олег. Он ревел её имя, мешая его с угрозами и мольбами.
Катерина стояла в коридоре, прислонившись спиной к холодной стене рядом с дверью. Она не шевелилась. Она слушала этот шум, как слушают грозу за толстым стеклом — стихию, которая бушует где-то там, в другом, уже не её мире. В его криках не было силы, только истеричная слабость мужчины, у которого только что отняли любимую игрушку и выставили на посмешище. Каждый удар в дверь был не знаком угрозы, а знаком его полного, сокрушительного поражения. Она ждала. Она знала, что долго это продолжаться не может.
И действительно, минут через десять удары прекратились. Слышались ещё какие-то приглушённые пререкания, шарканье ног, скрип отодвигаемых чемоданов. Потом всё стихло. Катерина медленно отошла от стены. В квартире было непривычно тихо. Эта тишина не давила, наоборот — она была лёгкой, чистой, как воздух после грозы. Она прошла на кухню, налила себе стакан холодной воды и выпила его залпом. Ни одна мышца на её лице не дрогнула. Она не чувствовала ни сожаления, ни злости, ни даже удовлетворения. Она чувствовала только одно — порядок. Нарушенный, осквернённый порядок был восстановлен.
Она обвела взглядом свою квартиру. Свои книги на полках. Свои цветы на подоконнике. Свой диван, на котором больше не будет сидеть чужая, враждебная ей женщина. Она медленно прошлась по комнатам, мысленно стирая последние следы их присутствия. Вот здесь, в кресле, он сидел, когда объявил ей свой ультиматум. А здесь, в коридоре, они стояли, пытаясь силой продавить её волю. Она подошла к входной двери, взяла тряпку и тщательно, методично протёрла дверные ручки, косяк, сам порог — всё, к чему они прикасались. Физическое очищение пространства.
В кармане завибрировал телефон. Один раз, второй, третий. Она достала его. На экране высветилось имя «Олег». Десяток пропущенных звонков и вереница сообщений в мессенджере. Она открыла чат. Это была агония в текстовом формате. Поток бессвязных обвинений, перемежающихся с жалкими попытками вызвать чувство вины. «Ты пожалеешь об этом», «Маме плохо с сердцем из-за тебя», «Как ты могла так поступить со мной, я же тебя любил», «Ты просто бессердечная тварь».
Катерина читала это без всяких эмоций, как читают спам-рассылку. Она не стала отвечать. Вместо этого она молча прошла в спальню. Открыла шкаф. Его половина. Она начала вытаскивать его вещи. Не складывала, не разбирала. Просто сгребала всё подряд — футболки, джинсы, свитера, нижнее бельё — и безжалостно запихивала в большие чёрные мусорные мешки. Один мешок, второй, третий. С полки полетели его дезодоранты, бритва, какие-то кремы. Из ящика комода — носки и ремни. Она работала быстро и эффективно, как санитар, избавляющий палату от биологически опасных отходов.
Когда всё было закончено, три туго набитых чёрных мешка стояли у входной двери. Она достала телефон, открыла камеру, сделала снимок этого натюрморта и отправила его Олегу в тот же чат, прямо под его последним сообщением про «бессердечную тварь». А затем напечатала короткую фразу, свой последний ответ в их общей истории.
— Сообщи, когда заберёшь этот мусор. Ключи оставь в почтовом ящике.
Отправив сообщение, она не стала дожидаться ответа. Она открыла его контакт, нажала кнопку «Заблокировать» и подтвердила действие. Затем она выключила звук на телефоне, положила его на стол и пошла в душ. Горячая вода смывала с неё остатки этого дня, этого брака, этой чужой, навязанной ей жизни. И когда она вышла, в тихой, чистой, принадлежащей только ей одной квартире, она впервые за долгое время вздохнула полной грудью. На выжженной земле начиналась новая жизнь…
