— Ты наконец-то приехал? Я думала, не доживу.
Андрей переступил порог материнской квартиры, сбрасывая с плеч тяжесть долгого рабочего дня. Воздух здесь был знакомым, густым, пропитанным запахами валокордина и жареного лука. Он хотел только одного — рухнуть в старое кресло, выпить чаю и на полчаса отключить мозг. Но вид матери мгновенно стёр с его лица усталость, заменив её тревогой. Зинаида Аркадьевна стояла посреди коридора, прижимая к груди руку. Её обычно аккуратно уложенные волосы были в беспорядке, а на предплечье, видневшемся из-под рукава домашнего халата, алела свежая, злая царапина.
— Мам, что случилось? Ты упала?
Она издала короткий, горький смешок, полный театрального трагизма. Её взгляд метнулся к двери, словно она боялась, что за ней кто-то подслушивает. Она сделала шаг к сыну, понизив голос до заговорщического шёпота.
— Твоя ненормальная жена меня сегодня чуть с лестницы не скинула! Быстро езжай домой и разберись с ней! Отомсти за мамочку!
Слова ударили Андрея, как пощёчина. Он замер, пытаясь осмыслить услышанное. Образ Ольги — спокойной, даже флегматичной Ольги — никак не вязался с картиной бешеной фурии, толкающей пожилую женщину с лестницы. Но царапина на руке матери была настоящей. Её испуганные глаза были настоящими.
— Что… Что ты такое говоришь? Из-за чего?
— Из-за чего? Да ни из-за чего! — Зинаида Аркадьевна вскинула руки, и её голос набрал силу, зазвенев обидой и праведным гневом. — Я пришла к вам, Катюшеньку проведать, гостинцев принесла. Сидим, разговариваем. Я всего лишь достала конфетку, хотела внучку угостить. А твоя Ольга как с цепи сорвалась! Глаза безумные, лицо перекосилось. Начала кричать, что я ребёнка порчу, что не лезу не в своё дело.
Она сделала паузу, чтобы перевести дух, и ткнула пальцем в свою царапину.
— Я ей слово пыталась сказать, успокоить. А она схватила меня за руку, вот, посмотри! Когтями впилась, как дикая кошка! Вытолкала меня в коридор, как мешок с мусором, захлопнула дверь прямо перед носом!
Андрей слушал, и в его жилах закипала тёмная, густая ярость. Каждая деталь, каждое слово матери ложилось на благодатную почву его усталости и глухого, подсознательного раздражения, копившегося неделями. Он представил эту сцену: его мать, пришедшая с добром, и его жена, устраивающая скандал на ровном месте.
— А потом, — продолжала Зинаида Аркадьевна, достигая апогея своего рассказа, — я начала спускаться, а она открыла дверь и толкнула меня в спину! Прямо на лестнице! Я за перила еле ухватилась, Андрюша! Еле устояла на ногах! Ещё шаг — и я бы кубарем покатилась вниз по пролёту! Она убить меня хотела!
Всё. Это была последняя капля. Мысленный образ матери, летящей вниз по бетонным ступеням, выжег в его сознании всё, кроме одного — желания действовать. Немедленно. Жёстко. Он больше не задавал вопросов. Весь мир сузился до одной простой и ясной задачи: восстановить справедливость. Поставить на место ту, что посмела поднять руку на его мать.
Он молча развернулся. Его движения стали резкими, собранными. Никакой усталости больше не было, её сменила холодная, целеустремлённая злость. Он не сказал матери ни слова на прощание, не посмотрел на неё. Он просто вылетел из её квартиры, его рука уже нащупывала в кармане ключи от машины. В голове стучал пульс и одно-единственное слово, которое ему продиктовала мать, — «разобраться». И он ехал домой, чтобы разобраться. Раз и навсегда.
Ключ в замке повернулся не с привычным мягким щелчком, а с силой, словно Андрей пытался не открыть, а выломать дверь. Он ворвался в прихожую, как порыв ледяного ветра, готовый крушить и метать. В его голове уже был готов сценарий: он врывается, Ольга встречает его на пороге с криками или виноватым молчанием, и он обрушивает на неё весь свой праведный гнев, всю обиду за униженную мать. Он уже приготовил слова — жёсткие, режущие, неоспоримые.
Но квартира встретила его не так. Она встретила его молчанием. Не тишиной, какая бывает, когда все спят. Это было другое — вязкое, неестественное молчание, которое, казалось, поглощало все звуки. Не работал телевизор на кухне, не было слышно стука игрушек из детской. Сам воздух казался неподвижным и тяжёлым. Репетируемые обвинения застряли у Андрея в горле. Он сделал шаг в гостиную, и его ярость, до этого раскалённая добела, начала стремительно остывать, сменяясь тревожным недоумением.
На диване сидела Катя.
Она сидела прямо, неестественно прямо для пятилетнего ребёнка, и смотрела перед собой. В одну точку на противоположной стене. На ней было её любимое жёлтое платье с нарисованными жирафами, но Андрей не сразу его узнал. Его взгляд приковало лицо дочери. Оно было чудовищно неправильным. Маленький аккуратный нос, который он так любил целовать, превратился в распухшую сине-багровую массу. Под ноздрями и на верхней губе запеклась тёмная корка крови, а несколько бурых пятен застыли на ярком воротнике платья. Она не плакала. Она просто сидела и смотрела, и в её огромных, обычно живых глазах не было ничего. Пустота.
Вся злость, весь праведный гнев, который кипел в Андрее секунду назад, испарился. Его будто не было. Его сменил липкий, парализующий ужас, который ледяными иглами впился в позвоночник и пополз вверх, к затылку. Мир сузился до этого маленького, изуродованного лица. Он забыл, зачем пришёл, забыл про мать, про её царапину, про лестницу. Всё это стало мелким, ничтожным, не имеющим значения.
Из кухни бесшумно вышла Ольга. Её лицо было белым, как больничный лист, и совершенно неподвижным, словно вырезанным из камня. Она остановилась в дверном проёме, скрестив руки на груди, и посмотрела на него. В её взгляде не было ни страха, ни вины, ни ярости. Только холодное, выжженное дотла спокойствие.
Андрей перевёл взгляд с дочери на жену и обратно. Он открыл рот, но слова не шли. Воздух застрял в лёгких. Он смог только выдохнуть, почти беззвучно:
— Что случилось?
Ольга не изменила позы. Её голос прозвучал ровно, без малейшей интонации, словно она зачитывала сводку погоды.
— Твоя мать.
Она сделала короткую паузу, давая двум словам упасть в оглушительную тишину комнаты.
— Катя взяла конфету со стола. Твоя мать схватила её за волосы и ударила лицом об этот самый стол.
Она слегка кивнула в сторону низкого журнального столика из тёмного дерева. Андрей проследил за её взглядом. Столик, на котором всегда лежали журналы и пульт от телевизора. Обычный предмет мебели. Сейчас он казался зловещим орудием пытки. Ольга продолжила тем же мёртвым голосом:
— Я её вышвырнула. Да, я хотела спустить её с лестницы. Но остановилась. Больше эта женщина порог нашего дома не переступит.
Андрей слушал её, но смотрел только на дочь. Слова матери, её история про «безобидную конфетку», про «неадекватную» Ольгу — всё это вдруг встало на свои места, сложившись в единственно возможную, уродливую картину. Ложь была такой очевидной, такой жалкой на фоне того, что он видел перед собой. Он снова посмотрел на Ольгу. И впервые за много лет увидел в её глазах не жену, а союзника. Такого же, как он, родителя, столкнувшегося с чем-то немыслимым.
Тишина, последовавшая за словами Ольги, не была пустой. Она была наполнена осколками рухнувшей реальности. Мир Андрея, ещё десять минут назад понятный и простой, где была обиженная мать и виноватая жена, рассыпался в прах. Дом из карточных домиков, который Зинаида Аркадьевна так умело строила в его голове, рухнул от одного-единственного взгляда на лицо его дочери. Он смотрел на Ольгу, на её белое, застывшее лицо, и видел не чужого человека, а единственного, кто был здесь, когда ад разверзся прямо у журнального столика.
Он не ответил ей. Слова были не нужны. Он медленно, словно двигаясь под водой, шагнул вперёд и опустился на колени перед диваном, на котором сидела Катя. Его колени коснулись мягкого ворса ковра. Он оказался на одном уровне с дочерью, его глаза — напротив её пустых, стеклянных глаз. Ярость, ужас, растерянность — всё это ушло, оставив после себя лишь глухую, ноющую боль, словно ему самому нанесли этот удар.
Он осторожно, боясь причинить ещё больше боли, протянул руку. Не к лицу, не к травме. Он коснулся кончиками пальцев её плеча, чуть сжал тонкую ткань жёлтого платья. Он просто хотел убедиться, что она здесь, что она настоящая. Катя не вздрогнула. Она даже не моргнула. Словно его прикосновение принадлежало другому миру, в который у неё больше не было доступа. И от этого безмолвного, безучастного спокойствия собственного ребёнка Андрею стало по-настоящему страшно.
И в этот момент тишину разорвал резкий, требовательный звук. Телефон в кармане Андрея завибрировал и заиграл мелодию. Он знал, кто это. Знал, не глядя на экран. Звонила та, что жаждала отчёта. Та, что ждала новостей о наказании «ненормальной» невестки.
Он медленно вытащил телефон. На экране горело одно слово: «Мама». Он поднял глаза на Ольгу. Она стояла на том же месте, не двигаясь, и смотрела на него. Это был немой вопрос. Не «что ты будешь делать?», а «на чьей ты стороне?». И он понял, что ответ на этот вопрос он должен дать не только себе, но и ей. И, что важнее всего, — той маленькой, неподвижной фигурке на диване.
Андрей провёл пальцем по экрану, принимая вызов. Он поднёс телефон к уху, не вставая с колен, не отрывая взгляда от лица дочери.
— Ну что? Ты разобрался с ней? — голос Зинаиды Аркадьевны в трубке был нетерпеливым, полным предвкушения и власти. Голос человека, уверенного в своей правоте и в преданности сына.
Андрей помолчал секунду, собирая воедино остатки своего голоса. Он говорил негромко, но холодно и отчётливо, так, чтобы Ольга слышала каждое слово.
— Да, мама. Я разобрался.
Он сделал паузу, и в этой паузе повисло всё: разочарование, презрение и окончательность принятого решения.
— Больше никогда не звони сюда. И не подходи к моему дому. Ты поняла?
Он не стал слушать её ответ — захлёбывающийся, изумлённый лепет, который уже начинался в трубке. Он просто нажал на красную кнопку отбоя. Затем, не раздумывая, открыл список контактов, нашёл запись «Мама», нажал на неё и, пролистав вниз, выбрал опцию «Заблокировать контакт». Простые, будничные действия на экране смартфона, которые в этот момент ощущались как подписание смертного приговора для прежней жизни.
Он убрал телефон обратно в карман. Он всё так же стоял на коленях перед дочерью. Он посмотрел на Ольгу. Их взгляды встретились. В комнате снова воцарилась тишина. Но теперь это была другая тишина. Не тишина шока, а тишина сожжённого моста. За спиной остался дымящийся пепел. Впереди — только они втроём. И холодное знание, что война только началась.
Прошло не больше получаса. Андрей успел принести из ванной тазик с тёплой водой, а Ольга, смочив в нём мягкую ткань, осторожно, миллиметр за миллиметром, стирала засохшую кровь с лица Кати. Девочка всё так же сидела неподвижно, как фарфоровая кукла со сломанным механизмом, и лишь изредка вздрагивала, когда влажная ткань касалась опухшей кожи у носа. В этот момент их новый, хрупкий мир был пробит насквозь.
Звонок в дверь был не просто настойчивым. Он был похож на атаку. Короткие, яростные трели, следующие одна за другой без паузы, словно кто-то пытался просверлить входную дверь кнопкой звонка. Это был не призыв, а требование. Ультиматум.
Андрей медленно встал. Он ничего не сказал Ольге, но она и так всё поняла. Он пошёл в коридор, и его шаги были тяжёлыми, как у человека, идущего на эшафот. Он посмотрел в глазок. За дверью, искажённая линзой, металась его мать. Её лицо было багровым от ярости, рот искривлён в беззвучном крике. Он не испытывал ни жалости, ни сомнений. Только холодную, глухую необходимость закончить это.
Он повернул ключ и открыл дверь.
Зинаида Аркадьевна тут же попыталась прорваться внутрь, выставив вперёд плечо.
— Пусти меня! Что она с тобой сделала, что наговорила?! Ты совсем с ума сошёл, родную мать из-за этой…
Андрей не дал ей пройти. Он просто выставил руку, уперев ладонь ей в плечо, и этого оказалось достаточно, чтобы остановить её напор. Его лицо было непроницаемым.
— Уходи, мама. Я же сказал тебе.
— Я никуда не уйду! — взвизгнула она, отшатнувшись от его руки, как от раскалённого железа. — Это и мой дом тоже, я сына вырастила! Ты не выставишь меня! Это она! Она тебя против меня настраивает!
В этот момент в коридоре появилась Ольга. Она не пряталась за спиной мужа. Она встала рядом с ним, плечом к плечу. Её лицо оставалось таким же бледным и спокойным, но в глазах горел холодный огонь. Они стояли вдвоём, как монолитная стена, о которую разбивались брызги материнской ярости.
Вид Ольги подлил масла в огонь. Зинаида Аркадьевна переключила всё своё внимание на неё.
— Это ты! Ты всё подстроила! Накрутила его, обработала! Что ты ему наплела?!
Ольга не ответила. Она просто смотрела на свекровь, и в этом взгляде было столько презрения, что оно было ощутимее любой пощёчины. Это молчание взбесило Зинаиду Аркадьевну ещё больше. Не найдя уязвимости во взрослых, она сделала свою последнюю, роковую ошибку. Она снова повернулась к Андрею, и её голос был полон ядовитого оправдания.
— Это всё из-за неё! Вечно она лезет, куда не просят! Конфету ей захотелось! Научить её надо, как себя вести, а не потакать всем капризам! Ей же на пользу пошло бы!
Это были не те слова, которые можно было взять назад. Это был приговор, который она вынесла сама себе.
Андрей сделал шаг вперёд. Он не кричал. Он не повышал голоса. Он посмотрел на свою мать так, как смотрят на совершенно постороннего, чужого человека.
— Уходи.
Он взял её под локоть. Его хватка была не сильной, но неотвратимой. Он просто развернул её спиной к квартире и слегка подтолкнул за порог, на лестничную клетку. Она споткнулась, но устояла на ногах, обернувшись с лицом, искажённым уже не гневом, а полным, сокрушительным непониманием. Она открыла рот, чтобы сказать что-то ещё, но Андрей произнёс последние слова тихо и чётко, отрезая ей все пути назад.
— У тебя больше нет ни сына, ни внучки.
И он закрыл дверь. Не хлопнул ею, а просто закрыл, отсекая её от их жизни. Щелчок первого оборота ключа в замке. Щелчок второго. Звуки были оглушительно громкими в наступившей тишине. Андрей прислонился спиной к двери, закрыв глаза. Он не смотрел на Ольгу. Он просто стоял, чувствуя холод дерева спиной. Война была окончена. Победителей не было. Были только выжившие на руинах своей семьи…
