За окном автомобиля промелькивали заснеженные поля, а в салоне пахло хвоей и мандаринами.
Татьяна, пристроившись на пассажирском сиденье, с удовольствием слушала, как на заднем сиденье двое детей — семилетняя Алиса и пятилетний Марк — наперебой рассказывали отцу о прошедшем новогоднем утреннике.
Борис ловко управлял рулем, кивал и улыбался, ловя в зеркале заднего вида восторженные глаза дочери.
Они возвращались из подмосковного пансионата, где провели чудесные длинные выходные: катались на лыжах, лепили снеговиков, парились в бане и просто наслаждались обществом друг друга.
Вернувшись в свою просторную, недавно купленную квартиру на западе Москвы, началась привычная суета: разбор чемоданов, детские голоса, заполнившие собой все пространство.
Борис, сняв строгий пиджак и облачившись в домашний свитер, включил кофемашину.
Татьяна загрузила в стиральную машину гору детской одежды и, присев в кресло с чашкой кофе, машинально пролистала ленту в социальной сети.
Она выложила несколько ярких, солнечных фотографий с отдыха: они с Борисом на фоне заснеженного леса, дети, катающиеся с горки, семейный ужин в уютном ресторане отеля.
Под фото сразу же посыпались восторженные комментарии друзей: «Какая красота!», «Выглядите счастливо!»», «Здорово отдохнули!».
Борис, присев рядом с женой на подлокотник кресла, обнял Татьяну за плечи.
— Хорошие кадры получились. Надо будет распечатать и в фотоальбом вставить.
— Обязательно, — улыбнулась Татьяна, прижавшись щекой к его руке.
В этот момент на телефон мужчине, лежавшем на столе, пришло сообщение. Он лениво потянулся за аппаратом, взглянул на экран — его открытое, расслабленное лицо мгновенно стало каменным, легкая улыбка сползла с губ, взгляд помутнел. Татьяна сразу это заметила.
— Что-то случилось? — с тревогой спросила женщина.
Борис молча протянул ей телефон. На экране светилось сообщение в мессенджере от «Мамы».
Текст бил по глазам своей ядовитой несправедливостью: «По санаториям катаетесь, а про мать забыл, мог бы хоть копейку прислать. У меня окна которую зиму дуют, унитаз совсем развалился, менять надо. А ты все женушку свою все не знаешь, как ублажить. Деньги на ветер пускаешь».
Татьяна почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Не от злости, а от горького недоумения.
Это было уже не в первый раз. Она посмотрела на мужа. Он сидел, уставившись в одну точку, его пальцы судорожно сжали край стола.
— Боря, не обращай внимания. Просто проигнорируй. Ты же знаешь, какая она, — тихо сказала Таня, кладя руку ему на плечо.
Но Борис уже не слышал ее. Он взял телефон, быстрыми движениями пальцев открыл приложение банка, ввел сумму — 15 000 рублей — и подтвердил перевод.
Лицо его было абсолютно бесстрастным, будто он выполнял какую-то механическую, давно надоевшую работу.
— Зачем? — выдохнула Татьяна. — Она же… она же потом новое что-нибудь придумает…
— Чтобы было, чтобы больше не просила и не говорила, что я ей не помогаю, — глухо произнес он. — Это не помощь. Это — откуп.
Они просидели в тишине несколько минут. Детский смех из комнаты лишь подчеркивал тяжесть возникшей паузы.
Затем телефон снова коротко завибрировал. Борис медленно поднял его. На губах появилась кривая, горькая улыбка.
— Ну, вот. Получила.
Он снова показал Тане экран. На нем высветилось новое сообщение от Ирины Валерьевны. Всего одно слово: «Жадный паразит».
Борис не стал ничего отвечать. Он зашел в настройки чата и одним движением пальца заблокировал номер, бросив его в черный список.
— Где-то через полгодика достану оттуда. Посмотрим, исправится ли она за это время, — сказал он с таким спокойствием в голосе, что Тане стало не по себе.
— Знаешь, я ведь до сих пор удивлялась, почему ты так… жестко с ней поступил. самого начала. После того случая с твоим другом, — осторожно начала Татьяна, подходя к нему.
Борис обернулся. В его глазах она увидела не злость, а давнюю, застарелую боль.
— Таня, тот звонок от Славы… это была не причина. Это была последняя капля. Та соломинка, что сломала спину верблюду. Я просто не мог тебе тогда всего рассказать. Было и так тяжело.
Он глубоко вздохнул и вернулся к креслу, жестом приглашая ее присесть рядом с ним.
— Ты думаешь, это был единственный ее «проступок»? Мама всегда была такой. Подлой и расчетливой. Она получает удовольствие, когда сеет раздор. Когда я был подростком, она точно так же пыталась поссорить меня с моим лучшим другом. Рассказывала мне, что он якобы плохо говорит обо мне за моей спиной, а ему — что я его презираю. Мы едва не подрались из-за этого, едва не разошлись. Она просто наблюдала со стороны и улыбалась…
Татьяна посмотрела на мужа, не в силах вымолвить ни слова.
— А история с дядей Витей, папиным братом? Папа тогда тяжело болел, и дядя Витя, который считался обеспеченным, помогал ему деньгами на лечение. А после смерти папы мама подошла ко мне и сказала: «Вот видишь, дядя Витя нам ничего и не собирался отдавать. Это я его заставила, унижалась, просила, а он такой жадный, чуть ли не с сожалением каждый раз деньги отсчитывал». Я ей поверил, перестал с ним общаться. Года через три я случайно встретил его в городе. Он был холоден со мной. Я не выдержал, спросил: «Почему он так себя ведет, ведь я перед ним ни в чем не виноват?» Он был в шоке. Оказалось, дядя Витя сам предложил помощь, отдал последнее, а мама потом сказала ему, что это я, мол, стыжусь его помощи, считаю ее унизительной и не хочу быть ему обязанным. Он мне все показал: и выписки с переводов, и ее сообщения с благодарностями… а потом ее же сообщения, где она от его имени якобы передавала мне упреки и насмешки… Я попытался тогда с ней говорить. Она во всем винила его. Говорила, что он все выдумал, чтобы нас поссорить.
— Боже мой, Боря… — прошептала Татьяна. — Почему ты мне раньше не рассказывал?
— Стыдно. Стыдно говорить о том, что твоя родная мать — такой человек. И тот случай со Славой… Для меня он был просто повторением пройденного. Только на кону была уже не моя дружба, а мое будущее, моя семья, ты. Ты же помнишь, что тогда было и как она попросила моего лучшего друга, почти брата, разрушить мою жизнь. Предложила ему деньги, чтобы он тебя соблазнил, опозорил, а мне «открыл глаза» на «гулящую» невесту. Она хотела уничтожить наше счастье на корню. И знаешь, что самое страшное? Я в тот момент не удивился. Я был в ярости, был уничтожен, но не удивлен, потому что отлично знал, на что она способна. И после этого я должен был пригласить ее на нашу свадьбу? Разрешить ей держать тебя за руку и делать вид, что она счастлива за нас? Нет. Я отрезал ее тогда. Окончательно и бесповоротно. Для меня она перестала существовать как мать. Остался лишь человек, которому я, в силу формального родства, иногда отправляю деньги, чтобы заставить совесть замолчать и отбить охоту лезть в мою жизнь. И как видишь, даже это не помогает…
Татьяна обняла мужа. Она наконец-то поняла его истинные мотивы. Это была не обида, а холодное, взвешенное решения для того, чтобы сохранить свою семью.
— А эти причитания… «сын должен общаться с матерью», «это грех», «он и к жене так же будет относиться»… — тихо сказала Борис. — Это же ерунда полная. Посмотри на нас. Мы счастливы? Счастливы. Дети растут в любви и безопасности? Растут. Я тебя обижал? Нет. Мы ругаемся? Почти нет. Мы строим дом, в прямом и переносном смысле. Я отгородился не от матери, я оградил нашу семью от токсичного, опасного человека и ни секунды об этом не жалею.
Мужчина растерянно посмотрел на жену, а потом в его глазах снова появился свет.
— Знаешь, что будет, когда она узнает, что мы дом достроили? Сойдет с ума от зависти и пришлет новое сообщение. Может, не через полгода, а через год, но оно будет таким же грязным и меркантильным. И я снова отправлю ее в черный список.
Из детской комнаты донесся смех. Борис встал, потянулся и улыбнулся своей обычной, теплой улыбкой, будто сбросив с плеч тяжелый груз.
— Пойду, проверю, что это они там такое затеяли. Наверняка опять подушки летают.
Он ушел, а Татьяна осталась сидеть в кресле, глядя на его телефон, лежащий на столе.
С одной стороны ей было жаль свекровь, как мать, а с другой — та сама была во всем виновата.
Она видела в лице Борисе не единственного сына, а человека, который был обязан делать все, как женщина того хотела.
