Сырой астраханский туман, густой, как молоко, прилипал к окнам, превращая вид на Волгу в размытое белесое пятно. Инна отвлеклась от сводных таблиц на экране ноутбука. Цифры, обычно такие послушные и ясные, сегодня плыли, сливаясь с серой мглой за стеклом. Тревога, неясная, как этот туман, с самого утра скреблась где-то под ребрами. В пятьдесят восемь лет она научилась доверять этому чувству. Оно редко обманывало.
Она встала, разминая затекшую спину. Работа экономиста в крупном судоремонтном холдинге требовала усидчивости, а удаленка размывала границы между домом и офисом. На кухне, в ее настоящем царстве, витал божественный аромат кардамона и топленого масла. Инна готовила хворост по старинному семейному рецепту, тонкие лепестки теста, которые в кипящем масле превращались в хрупкое золотистое кружево. Это была ее медитация, способ упорядочить мысли и унять ту самую тревогу.
Резкий, почти истеричный звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Тесто в руках опало. Кто мог прийти без предупреждения в этот промозглый зимний день? Сын Артем был на работе. Мать, Лариса, предупреждала о визитах за неделю.
Инна вытерла руки о фартук и пошла в прихожую, глядя в глазок. Сердце сделало кульбит и тяжело ухнуло вниз. На пороге стоял Олег. Бывший муж. Человек, которого она не видела почти пять лет. Время его не пощадило. Дорогое пальто висело мешком, лицо, когда-то холеное и самоуверенное, осунулось, покрылось серой щетиной, а под глазами залегли темные, нездоровые тени.
Она медленно открыла дверь.
— Инна… — выдохнул он, и облачко пара смешалось с туманом лестничной клетки. — Пустишь?
Она молча отступила в сторону. Он вошел, принеся с собой запах сырой шерсти, дорогого, но выдохшегося парфюма и чего-то еще — кисловатого запаха страха. Он неуверенно потоптался на коврике, не решаясь снять ботинки. Это был не тот Олег, который уходил от нее, бросая через плечо, что ему нужна свобода и легкость. Это был кто-то другой, сломленный.
— Чай будешь? — ее голос прозвучал ровно, может, даже слишком спокойно. Профессиональная привычка экономиста — сохранять хладнокровие, когда вокруг рушатся бюджеты и летят головы.
— Если можно… Что-то знобит.
Пока он неловко раздевался в прихожей, Инна вернулась на кухню. Ее руки двигались на автомате: поставила чайник, достала чашку, положила на блюдце несколько свежих, еще теплых хрустящих лепестков хвороста. Она смотрела на них и видела не десерт, а хрупкость жизни. Один неверный нажим — и кружево рассыплется в пыль. Как рассыпалась их семья.
Олег вошел на кухню и сел за стол, вжимая голову в плечи. Он смотрел на ее руки, на то, как она наливает кипяток, на аккуратную горку хвороста.
— Ты все так же… печешь, — сказал он тихо. — Помню, как Артемка любил твои пироги.
Инна ничего не ответила. Она поставила чашку перед ним и села напротив, отгородившись столом, как баррикадой. Ее ноутбук на краю стола все еще светился графиками и столбцами цифр.
— Что тебе нужно, Олег?
Он поднял на нее затравленный взгляд.
— Инна, я… у меня всё рухнуло. Всё. Бизнес, партнеры… На меня дело шьют. Мошенничество в особо крупном. Меня посадят.
Он говорил сбивчиво, глотая слова. Его строительная фирма, которой он так гордился, на которую променял семью, лопнула, как мыльный пузырь, оставив за собой шлейф обманутых дольщиков и многомиллионных долгов. Инна знала об этом. Не из газет. Пару недель назад ей на стол легли аналитические выкладки по компаниям-банкротам региона. Его фирма «Горизонт» была там, выделена красным. Она видела эти цифры, сухие и беспощадные, и они не вызывали у нее ничего, кроме холодного удовлетворения. Справедливость в чистом, дистиллированном виде.
— И что ты хочешь от меня? — повторила она, глядя ему прямо в глаза.
— Мне нужна помощь. Твоя помощь. Ты же экономист от бога. Ты видишь все ходы, все лазейки. Ты можешь посмотреть мои документы, найти, за что зацепиться… Может, можно вывести часть активов, объявить себя банкротом как физлицо… Я не знаю! Я запутался! Они меня сожрут!
Он протянул руку через стол, пытаясь коснуться ее ладони, но Инна инстинктивно отдернула свою. Его пальцы беспомощно замерли в воздухе.
— Почему я должна тебе помогать? — спросила она без всякого выражения.
— Инна, ну мы же не чужие люди! У нас сын! Я знаю, я виноват перед тобой, перед ним… Я все эти годы… Я платил алименты, даже больше. Артему на машину дал, на первый взнос…
— Ты не давал. Ты покупал. Покупал его лояльность. И он, как мальчик прагматичный, ее тебе продавал. Не путай это с отношениями.
Ее слова были точными, как расчеты в ее таблицах. Олег сжался.
— Хорошо… хорошо, я был неправ. Я был ужасен. Но сейчас… сейчас я на краю. Ты же не можешь просто смотреть, как я иду на дно! Пожалуйста. Ради всего, что было.
«Ради всего, что было». Эта фраза ударила наотмашь, пробив броню спокойствия. Туман за окном сгустился, и комната погрузилась в серый полумрак. В этом полумраке, как на старой кинопленке, начали проступать картины прошлого.
***
Пятнадцать лет назад. Артему семнадцать. Конец мая, город плавится от жары и тополиного пуха. Звонок с незнакомого номера. Холодный голос в трубке: «Ваш сын попал в аварию. Тяжелое состояние. Областная больница».
Мир Инны раскололся на «до» и «после». Дальше были недели, похожие на один бесконечный кошмарный день. Реанимация, запах хлорки и отчаяния, короткие разговоры с врачами, которые не давали никаких прогнозов. Черепно-мозговая травма, множественные переломы, угроза инвалидности.
Она звонила Олегу, который уже полгода жил отдельно, у новой, молодой и «легкой» женщины. Он приехал в больницу один раз. Постоял в коридоре, брезгливо морщась от запахов, посмотрел на Инну — осунувшуюся, с темными кругами под глазами, в какой-то бесформенной кофте — и сказал слова, которые выжглись в ее памяти каленым железом.
— Слушай, я так больше не могу. Это невыносимо. Мне нужен перерыв от этого твоего уныния и сплошной черноты. Я не могу на тебя смотреть. Я улетаю на пару недель. Отдохнуть. Приведу нервы в порядок. Деньги я тебе переведу.
Он не спросил про Артема. Он просто развернулся и ушел.
Через неделю, в самый критический момент, когда Артем был между жизнью и смертью после очередной операции, ей позвонила ее мать, Лариса.
— Инночка, доченька, как ты?
— Мам, не сейчас, Артему хуже…
— Я знаю, деточка, знаю… Мне тут общие знакомые звонили… Сказали, Олега видели в аэропорту. С этой его… фифой. Улетали куда-то на море.
Инна молчала в трубку. В ушах стоял гул.
— Инночка, ты только не думай плохого, — защебетала мать. — Мужчине нужно отвлекаться. Он же работает, устает. На нем ответственность. Он вернется и поможет. Ты должна быть мудрой. Женщина должна уметь прощать. Ты обязана простить его измену, его слабость. Семья — это главное.
Инна медленно положила трубку. Простить. Обязана. Мудрость. Эти слова казались издевательством. Она осталась одна. Одна в этом липком, стерильном аду, где ее сын боролся за жизнь. А человек, который клялся быть с ней «в горе и в радости», спасался от ее «уныния» на солнечном пляже.
Она выстояла. Она вытащила Артема. Были месяцы реабилитации, костыли, занятия с психологом. Она продала дачу, чтобы оплатить лучших врачей. Она работала на двух работах, спала по четыре часа в сутки, ночами пекла на заказ пироги, чтобы заработать лишнюю копейку. Ее кухня стала ее крепостью. Запах ванили и корицы был ее единственным антидепрессантом. Артем, к счастью, восстановился почти полностью. Хромота осталась, но он был жив, он закончил институт, нашел хорошую работу.
Олег вернулся через месяц. Загорелый, отдохнувший. Пытался говорить об «обстоятельствах», о том, как ему было «тяжело на расстоянии». Инна молча подала на развод.
А еще через пару дней ей в почтовый ящик подбросили конверт без обратного адреса. Внутри лежала фотография. Глянцевая, яркая. Олег, счастливый, обнимает свою смеющуюся пассию на фоне лазурного моря и пальм. На обороте корявым женским почерком было написано: «Пока твой урод в больнице загибался. Знай свое место».
Тогда она поняла, что «простить» — это не мудрость. Это предательство по отношению к себе и своему ребенку. Она позвонила матери.
— Мама, ты говорила, я должна его простить?
— Да, доченька! Мужчины, они как дети…
— Я сейчас приеду.
Она приехала к матери, молча положила перед ней на стол эту фотографию. Лариса долго смотрела на глянцевый прямоугольник, потом на дочь. Впервые в жизни она не нашла, что сказать. Просто сжала губы и отвела глаза. Больше тему прощения они никогда не поднимали.
***
— Инна? Ты меня слышишь?
Голос Олега вернул ее в туманную астраханскую зиму. Он смотрел на нее с надеждой, жалкой и унизительной. Он сидел на ее кухне, в ее крепости, и просил спасти его от последствий его же собственной жизни.
— Я слышу, — сказала она ровно. Ее лицо было непроницаемо, как у игрока в покер, который держит на руках выигрышную комбинацию. — Ты хочешь, чтобы я посмотрела твои документы?
— Да! Да, Инна, пожалуйста! — он встрепенулся, в глазах мелькнул огонек надежды.
— Хорошо. Но я не буду делать это здесь. У меня дома сын, и я не хочу, чтобы он тебя видел в таком состоянии. Привози все свои бумаги ко мне в офис. Завтра. К девяти.
— Спасибо! Инна, спасибо! Я знал, я знал, что ты не оставишь! Я твой должник на всю жизнь!
Он вскочил, чуть не опрокинув стул. Быстро оделся и, бросив на прощание сбивчивое «до завтра», выскользнул за дверь, словно боялся, что она передумает.
Инна осталась одна. Она подошла к окну. Туман чуть рассеялся, и стали видны темные, неподвижные силуэты кранов в порту. Она взяла телефон и набрала номер.
— Артем, привет.
— Привет, мам. Что-то случилось? Голос у тебя… странный.
— У нас был гость. Отец.
В трубке повисла тишина.
— И чего хотел? — наконец спросил Артем. Голос его стал жестким.
— Помощи. У него рушится бизнес. Просил посмотреть документы, как экономиста.
— И ты?..
— Я сказала привозить завтра ко мне в офис.
— Мам! — в его голосе смешались возмущение и боль. — Зачем?! После всего, что он сделал! Ты забыла?!
— Я ничего не забыла, сынок. Именно поэтому я и согласилась.
На следующий день ровно в девять Олег был у проходной ее холдинга. Он тащил тяжелый портфель, набитый папками. Инна встретила его, провела в свой кабинет. Просторный, светлый, с большим столом и двумя мониторами. Царство порядка и логики.
— Вот, — он вывалил папки на стол. — Тут все. Договоры, счета, выписки…
— Хорошо, — кивнула Инна. — Оставь и иди. Мне нужно время, чтобы во всем разобраться. Я позвоню, когда будет что сказать.
— Но… может, я останусь? Поясню что-то?
— Я разберусь сама. Иди, Олег.
Он ушел, оставив после себя шлейф отчаяния. Инна закрыла дверь кабинета на ключ. Она не открывала его папки. Она открыла свой ноутбук и вошла во внутреннюю базу данных службы безопасности их холдинга. У нее, как у ведущего экономиста, был доступ к аналитическим системам, проверяющим контрагентов. Включая тех, кто находился на грани банкротства.
Она работала несколько часов. Сосредоточенно, без эмоций. Она скачивала отчеты, составляла схемы, анализировала движение средств по счетам фирмы Олега. Она видела все: вывод денег на подставные фирмы, фиктивные договоры, обналичивание через однодневки. Картина была ясной и абсолютно безнадежной для него. Любой аудитор, любой следователь раскрутил бы этот клубок за пару дней. Спасти там было нечего. И некого.
Но она искала не спасение для него. Она составляла подробнейший, детальный отчет. Ссылки на статьи Уголовного кодекса, схемы финансовых потоков, список аффилированных лиц. Она делала работу за следователя. Тщательно, профессионально, беспощадно. Как она всегда делала свою работу.
Ближе к вечеру она закончила. Распечатала тридцать листов убористого текста со схемами и графиками и сложила их в аккуратную папку. Затем набрала номер Олега.
— Приезжай. Я закончила.
Он примчался через сорок минут. Влетел в кабинет, с надеждой глядя на нее.
— Ну что? Есть шанс?
Инна молча протянула ему папку. Он жадно выхватил ее, открыл. Начал читать. По мере того как его глаза бежали по строчкам, лицо его менялось. Надежда сменилась недоумением, потом — ужасом.
— Что это? — прошептал он, поднимая на нее безумный взгляд. — Это… это же обвинительное заключение! Ты… ты написала на меня донос!
— Я не писала донос. Я сделала то, о чем ты просил. Провела экономический анализ твоей деятельности. Это его результат. Объективный и беспристрастный. Там все твои «лазейки», о которых ты спрашивал. Только ведут они не на свободу, а в совершенно конкретное место.
— Но зачем?! Ты же… ты обещала помочь!
Инна встала и подошла к окну. Туман окончательно рассеялся, и на город опускались холодные синие сумерки. В окнах домов напротив зажигались огни.
— Пятнадцать лет назад, когда Артем лежал в реанимации, а я сутками не отходила от его кровати, ты сказал мне, что уезжаешь. Сказал, что тебе нужен перерыв. Помнишь, что ты сказал?
Олег молчал, глядя на нее расширенными от ужаса глазами. Он помнил.
— Ты сказал: «Мне нужен перерыв от этого твоего уныния и сплошной черноты». Так вот, Олег…
Она повернулась к нему. В ее глазах не было ни злости, ни радости мщения. Только ледяное, всепоглощающее спокойствие.
— У тебя сейчас очень сложный период. Сплошное уныние и чернота. А мне нужен от этого перерыв.
Она взяла со стола его папки с документами и протянула ему.
— Забирай. И это тоже, — она кивнула на свой отчет. — Можешь отдать его своему адвокату. Или сразу следователю. Сэкономишь им время.
Он смотрел на нее, и до него, кажется, начало доходить. Не просто то, что она его не спасет. А вся симметрия, вся чудовищная справедливость происходящего. Зеркало, в которое ему сунули его собственное отражение пятнадцатилетней давности.
— Ты… стерва, — прохрипел он.
— Возможно, — согласилась Инна. — Но я научилась этому у хорошего учителя. А теперь уходи. Мой рабочий день закончен.
Он, шатаясь, собрал свои бумаги. Его руки дрожали так, что листы падали на пол. Он не смотрел на нее. На пороге он обернулся. В его взгляде была последняя, отчаянная мольба.
— Инна… хоть что-то…
— Ничего, — отрезала она. — Ты получил ровно то, что посеял. Это тоже экономический закон. Закон баланса.
Дверь за ним закрылась. Инна несколько минут стояла неподвижно, прислушиваясь к тишине. Потом медленно выдохнула. Тревога, мучившая ее с самого утра, ушла. На ее место пришла не радость, а тяжелая, свинцовая пустота и… облегчение. Гештальт был закрыт.
Она собрала свои вещи, выключила компьютер и поехала домой. Дома пахло остывшим маслом и ванилью. На блюде сиротливо лежали остатки хвороста. Инна взяла один лепесток. Он хрустнул на зубах, рассыпаясь сладкой пылью.
Она знала, что завтра утром, когда она снова сядет за свои таблицы, цифры будут послушными и ясными. И за окном, над проснувшейся Волгой, будет светить холодное, но чистое зимнее солнце. Без тумана.
