— Ты считаешь, что твоя зарплата – это твои деньги, а моя – это наш общий бюджет? Отлично, Серёжа, я с тобой согласна! Только с этого дня нашего бюджета больше нет! Каждый платит сам за себя!
Марина произнесла это ровно, почти безразлично, стоя посреди кухни. Её голос не дрогнул, в нём не было ни намёка на слёзы или истерику. Он был холодным и острым, как скальпель хирурга. Сергей, который только что с упоением рассказывал о невероятной удаче — урвать по скидке новейшую модель спиннинга, — замолчал на полуслове. Он смотрел на жену, ожидая продолжения: криков, упрёков, битья посуды — всего того, что обычно следовало за его крупными тратами. Но ничего не происходило.
В углу, прислонённый к стене, стоял виновник торжества. Чёрный, хищный снаряд из углепластика с изящной пробковой рукоятью. Он выглядел чужеродным в их маленькой кухне, как породистый гоночный пёс в приюте для бездомных дворняг. Блеск нового лака на нём казался насмешкой над потёртым линолеумом и стареньким кухонным гарнитуром, фасад которого Марина уже второй месяц уговаривала Сергея обновить.
— Марин, ты чего? — он попытался улыбнуться, свести всё к шутке. — Да это же Shimano! Таких скидок больше не будет, я его почти в полцены урвал. Это вложение, можно сказать.
— Очень выгодное, — кивнула Марина всё с тем же ледяным спокойствием. Она не стала спорить. Она не стала ничего доказывать. Вместо этого она молча подошла к шкафу, где хранились хозяйственные мелочи, и достала оттуда две одинаковые пластиковые корзинки среднего размера. Потом открыла холодильник.
Сергей наблюдал за её действиями с нарастающим недоумением. Она действовала плавно и тихо, без единого лишнего движения, словно выполняла давно отрепетированный номер. Сначала она методично выложила на стол всё содержимое их общего холодильника. Вот его любимые копчёные колбаски и упаковка пива на вечер пятницы. Вот её обезжиренные йогурты и контейнер с диетической индейкой. Она разделила всё на две кучи. Затем взяла одну корзинку и аккуратно сложила туда свои продукты. Вторую наполнила его припасами. Взяв с подоконника маркер, она крупными печатными буквами вывела на двух самоклеящихся стикерах их имена. Один стикер — «МАРИНА» — она приклеила к своей корзинке. Второй — «СЕРГЕЙ» — к его. После чего вернула обе корзинки на разные полки пустого холодильника.
— Так, я не понял, это что за представление? — в голосе Сергея уже не было веселья, только растерянное раздражение. Он всё ещё не верил в серьёзность происходящего.
Марина проигнорировала его вопрос. Она подошла к шкафу для бакалеи и повторила процедуру. На одной полке теперь стояла открытая пачка её овсянки, гречки и бутылка оливкового масла. На другую она свалила его макароны, банку тушёнки и пакет с пельменями, купленный на «чёрный день». Она не стала клеить стикеры, просто провела рукой, разделяя пространство.
Наконец она повернулась к нему. На её лице не было ни злости, ни обиды. Только деловая сосредоточенность.
— Вот, — она указала сначала на свою полку, потом на его. — Это моя еда. А это — твоя. Коммунальные платежи и кредит делим строго пополам, я пришлю тебе реквизиты. Если твои продукты закончатся раньше моих, можешь сходить в магазин.
Она сделала паузу, её взгляд скользнул по нему, прошёлся по новому спиннингу в углу и вернулся к его лицу. Она слегка улыбнулась краешком губ. — Или можешь съесть свой новый спиннинг. Говорят, углепластик очень питательный.
Первое утро в новом мире было до странного тихим. Сергей проснулся с тяжёлой головой, всё ещё надеясь, что вчерашний спектакль был лишь дурным сном, порождённым усталостью и её плохим настроением. Но когда он вошёл на кухню, его встретил стерильный порядок и две сиротливые корзинки в холодильнике, стоявшие на разных полках, как два государства, разделённые демилитаризованной зоной. Марина уже сидела за столом с чашкой кофе. Рядом с ней стояла маленькая пачка сливок и её личный сахар.
Сергей по привычке открыл холодильник, чтобы достать молоко. Бутылка, купленная им вчера, стояла в его корзинке, но была почти пуста — он допил её вечером перед телевизором. В корзинке Марины стояла новая, нетронутая литровая упаковка. Он на мгновение замер, потом счёл ситуацию абсурдной. Ну не будет же она всерьёз из-за глотка молока… Он взял её пакет, налил себе в кружку и поставил на место.
Марина подняла на него глаза. Она не сказала ни слова. Она просто смотрела, как он это делает. Затем, когда он сел за стол, на его телефон пришло уведомление. Сообщение от неё. Он открыл его, ожидая гневной тирады. Но там было лишь одно: «Молоко, 100 мл. 7 рублей 20 копеек. К списанию».
— Ты издеваешься? — он положил телефон на стол экраном вверх. — Ты сейчас серьёзно?
— Абсолютно, — ответила она, спокойно отпивая кофе. — Ты воспользовался моим ресурсом. Я выставила тебе счёт. Всё по-честному. Деньги вперёд, как говорится. Я вычту это из твоей половины за интернет.
Он смотрел на неё, и в его голове впервые зародилось неприятное, холодное чувство. Это была не игра. Она не шутила. Он молча допил свой кофе, чувствуя на языке не его вкус, а привкус унижения.
Дни потекли по новым, уродливым правилам. Быт, который раньше был единым, общим организмом, распался на атомы. Самым наглядным полем битвы стала корзина для грязного белья. Марина просто перестала забирать оттуда его вещи. Когда она загружала стиральную машину, она с методичностью сортировщицы на конвейере выбирала только свою одежду. Его рубашки, носки и джинсы оставались лежать на дне, постепенно образуя собственную, пахнущую укором гору. На третий день он не выдержал.
— У тебя там место ещё есть в барабане, закинула бы и мои вещи. Порошок-то общий.
— Уже нет, — она достала из шкафчика новую, свою личную пачку порошка. — Это моя собственность. Могу продать тебе одну стирку. По себестоимости: амортизация машины, электричество, вода, порошок. Рублей сто пятьдесят, думаю, будет справедливо. Оплату можно на карту.
Сергей сжал кулаки. Это было уже не просто разделение бюджета. Это было показательное, методичное изгнание его из зоны комфорта, которую он считал своей по праву рождения. Вечерами квартира наполнялась ароматами. Марина готовила только для себя. Она запекала рыбу с травами, делала сложные салаты с авокадо, варила крем-суп из шампиньонов. Запахи расползались по комнатам, проникали в ноздри, когда он, злой и голодный, открывал пачку пельменей или ставил в микроволновку сосиски. Он ел на диване в гостиной, потому что сидеть с ней за одним столом, где на одной половине стояла тарелка с ресторанным блюдом, а на другой — его холостяцкий ужин, было невыносимо.
Он пытался пробить её оборону. Пытался апеллировать к здравому смыслу, к их годам, проведённым вместе.
— Марин, ну хватит этого бреда. Мы же семья. Какие могут быть счёты?
— Ты сам установил правила, — отвечала она, не отрываясь от своей книги или планшета. — Твои деньги — твои. Мои — наши. Я просто убрала из этого уравнения вторую часть. Теперь всё логично: твои деньги — твои, мои — мои. Ты же этого хотел? Независимости в тратах? Вот она. Пользуйся.
В углу, как саркофаг, по-прежнему стоял его новый спиннинг. Иногда, проходя мимо, Сергей ловил на нём отблеск света от люстры. Этот кусок углепластика и пробки, который ещё неделю назад казался ему вершиной мужского счастья, теперь смотрел на него как немой свидетель его колоссального просчёта. Он больше не был символом свободы. Он был ценником, на котором была написана стоимость его семейного уюта. И цена эта, как он начинал понимать, была гораздо выше, чем он мог себе позволить.
Осада началась на пятый день. Именно тогда в корзинке Сергея закончились пельмени, а последняя сосиска была съедена ещё вчера. На его полке в бакалейном шкафу одиноко стояла начатая пачка дешёвых макарон и банка тушёнки, которую он берёг как стратегический запас. Холодильник с его стороны зиял удручающей пустотой. В то же время владения Марины процветали: там появились свежие овощи, упаковка охлаждённой сёмги и бутылка белого вина. Этот контраст был красноречивее любых слов.
Впервые за много лет Сергей был вынужден составить список покупок. Он сидел на диване с листком бумаги и ручкой, чувствуя себя абсолютно беспомощным. Что ему нужно? Хлеб, молоко, что-то на ужин… Он с тоской вспомнил, как раньше просто говорил: «Марин, у нас еда кончается», — и проблема решалась сама собой. Теперь ему предстояло самому отправиться в супермаркет, бродить между рядами, выбирать, сравнивать цены. Эта бытовая рутина, которую он никогда не замечал, внезапно выросла перед ним в непреодолимую преграду.
Вернувшись из магазина с двумя тяжёлыми пакетами, он чувствовал себя героем, покорившим Эверест. Он с грохотом водрузил их на кухонный стол, демонстративно показывая, что он тоже способен выживать автономно. Но когда он начал разбирать покупки, его триумф угас. Он купил дорогой стейк, замороженную пиццу, пачку чипсов и шесть бутылок пива. И совершенно забыл про подсолнечное масло, соль и лук. Его сковорода была сухой, а мясо — пресным.
Вечером кухня наполнилась едким сизым дымом. Его стейк, брошенный на раскалённую сухую поверхность, мгновенно пригорел снаружи, оставшись сырым внутри. Сработал датчик дыма, и квартира заполнилась пронзительным, прерывистым писком. Марина, которая спокойно читала в комнате, вошла на кухню. Она не стала кричать или возмущаться. Она молча открыла окно, взяла со стула полотенце и несколькими взмахами разогнала дым под датчиком. Когда тот замолчал, она посмотрела на почерневший кусок мяса на сковороде.
— Поздравляю с первым кулинарным опытом, — сказала она без тени сарказма. — Если решишь повторить, моя сковорода с антипригарным покрытием сдаётся в аренду. Пятьдесят рублей за использование.
Она развернулась и ушла обратно в комнату, оставив его одного посреди чада, с испорченным ужином и чувством тотального унижения. В тот вечер он ел холодную пиццу прямо из коробки, запивая её пивом.
На следующий день он решил сменить тактику. Вечером, когда Марина готовила себе ужин, он вошёл на кухню, держась за голову.
— Марин, голова раскалывается, просто кошмар. Сделай чай, пожалуйста. Сил нет.
Он ожидал чего угодно: раздражения, отказа, но не того, что она сделает. Она прекратила резать овощи, вытерла руки, подошла к аптечке, достала из неё блистер с таблетками, вытряхнула две на ладонь и протянула ему.
— Вот. Твой цитрамон. Вода в кране. Не благодари.
Её лицо было абсолютно непроницаемым. Ни капли сочувствия. Он смотрел на эти две белые таблетки на её ладони, и ему казалось, что ему предлагают яд. Это был не просто отказ, это была демонстрация того, что его физическое состояние её больше не волнует. Он молча взял таблетки и ушёл.
Последняя попытка пробить брешь в её обороне была самой отчаянной. Он застал её за ужином. Она ела свою сёмгу с овощами, медленно, с наслаждением. Он сел напротив.
— Послушай, может, хватит? Ну приготовь ты ужин на двоих. Как раньше. Ты же женщина, хозяйка. Неужели тебе самой не надоело это разделение?
Марина аккуратно положила вилку и нож на тарелку. Она подняла на него глаза, и в её взгляде не было злости. Была только холодная, усталая констатация факта.
— Хозяйка, говоришь? Да, я была ей. Я была хозяйкой, поваром, уборщицей, бухгалтером и финансовым директором нашего «общего бюджета». Я экономила на себе, чтобы закрыть «наш общий кредит», пока ты решал свои личные финансовые вопросы покупкой игрушек. Ты сам уволил меня со всех этих должностей. Теперь я работаю только на себя. А ты, Серёжа, теперь сам себе и хозяин, и повар. Приятного аппетита.
Она снова взяла вилку и нож и продолжила есть, словно его и не было в комнате. А он сидел и смотрел на неё, на её еду, а потом его взгляд невольно переместился в угол, где в полумраке поблёскивал лаком его спиннинг. Идеальный, дорогой, бесполезный. Памятник его глупости, стоившей ему целой вселенной, которой он сам себе выстроил.
Несколько дней он жил в состоянии глухого, вязкого отчаяния. Он пытался бунтовать: оставлял на столе грязную посуду, разбрасывал вещи в гостиной, надеясь вызвать хоть какую-то реакцию, спровоцировать скандал, который был бы привычнее и понятнее этой ледяной войны. Но Марина просто обходила его островки хаоса, будто это были элементы чуждого, невидимого ей ландшафта. Его грязная тарелка могла простоять на столе два дня — она ела за своей, чистой половиной. Вечером, придя с работы, она молча убирала только то, что мешало ей пройти. Без упрёка, без единого слова, с отстранённостью горничной в отеле.
Развязка наступила в четверг. Сергей, доведённый до исступления этой игрой в молчанку, решил, что с него хватит. Деньги, отложенные на его долю коммунальных платежей и еду на следующую неделю, он потратил. Не на что-то важное. Он просто пошёл после работы в бар с коллегой и спустил почти всё, оставив ровно столько, чтобы хватило на пару пачек лапши быстрого приготовления. Это был его жест, его бунт. Он хотел показать ей, что её правила для него ничего не значат. Он хотел, чтобы она снова взяла всё на себя, чтобы система дала сбой и всё вернулось на круги своя.
Вечером, когда он смотрел футбол, экран телевизора внезапно погас, сменившись надписью «Нет сигнала». Он попробовал переключить канал — бесполезно. Интернет тоже не работал. Марина вышла из комнаты, держа в руках ноутбук. — У нас интернет отключили. Ты свою часть внёс? Платёж был вчера.
— Ой, — он постарался изобразить максимальное сожаление, скрывая внутренний триумф. — Замотался, забыл совсем. Завтра заплачу.
— Завтра будет поздно, — сказала она. — Мне нужно работать.
Она не стала просить его или ругаться. Она вернулась в комнату, и через пару минут на его телефон пришло уведомление от банка: «Платёж за интернет и ТВ на сумму 2400 рублей исполнен». А следом сообщение от неё: «Ты должен мне 1200 рублей. Срок возврата — сегодня».
Он усмехнулся. У него не было этих денег. Он победил. Теперь ей придётся смириться. Но на следующее утро он проснулся от незнакомого мужского голоса в прихожей. Он вышел из спальни и увидел Марину, которая разговаривала с невысоким мужчиной в куртке с логотипом рыболовного магазина. А в руках у мужчины был его спиннинг.
— Что здесь происходит? — его голос прозвучал хрипло.
Марина повернулась. Её лицо было абсолютно спокойным, как у кассира, закрывающего смену.
— Бизнес, Серёжа. Я продаю кое-что, чтобы покрыть твои непредвиденные расходы.
— Ты не смеешь! Положи! Это моё! — крикнул он, шагнув к мужчине. Покупатель смутился и посмотрел на Марину.
— Не обращайте внимания, — её голос был твёрд как сталь. — Муж очень привязан к вещам. Но долги нужно платить. Вот, как и договаривались, полторы тысячи. Он почти новый, ни одной рыбалки.
Она протянула руку, и мужчина, помедлив секунду, отсчитал и вложил в её ладонь три купюры.
— Забирайте, — она кивнула на спиннинг. — Чехол прилагается.
Мужчина быстро подхватил покупку и, стараясь не смотреть на Сергея, скрылся за дверью. Сергей стоял посреди прихожей, глядя на пустой угол, где ещё пять минут назад стоял его трофей, его символ свободы. Марина прошла мимо него на кухню. Он услышал, как открылся ящик её стола. Она вернулась, держа в руках деньги. Она не стала их прятать. Она подошла к бакалейному шкафу, взяла со своей полки прозрачную банку для круп, положила купюры внутрь и закрутила крышку. Поставила банку на самое видное место.
— Вот, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Триста рублей я возьму в счёт долга за молоко и стирку. Остальные тысячу двести — покрытие твоего долга за интернет. Можешь считать, что мы в расчёте.
Она развернулась и пошла в комнату. Война была окончена. Не было победителей. Была только выжженная земля их квартиры, пустой угол в прихожей и стеклянная банка с деньгами на полке, похожая на погребальную урну, в которой хранился прах их семьи.
Продажа спиннинга не стала катарсисом. Она не привела к примирению или к грандиозному скандалу. Она стала точкой невозврата. Квартира, и до этого разделённая на враждующие анклавы, теперь превратилась в два абсолютно чужих мира, существующих в одной коробке. Тишина стала плотной, осязаемой. Она больше не была гнетущей; она стала нормой, воздухом этого пространства. Сергей перестал делать попытки заговорить. Он молча ел свою лапшу быстрого приготовления, молча смотрел телевизор и молча ложился спать на своей половине кровати, отгородившись от Марины стеной из одеяла.
Марина, казалось, не замечала его присутствия. Она жила своей жизнью с холодной, отточенной эффективностью. Она больше не готовила сложных блюд, чьи запахи могли бы его спровоцировать. Её ужины стали простыми и быстрыми: салат, кусок куриной грудки на гриле, йогурт. Она приходила с работы, переодевалась, ела, читала, ложилась спать. Ни одного лишнего слова, ни одного лишнего взгляда в его сторону. Она не торжествовала. Она просто вычеркнула его из своего существования.
Банка с деньгами на полке в кухонном шкафу стала их новым общим центром, молчаливым идолом, которому поклонялся его стыд и её правота. Каждый раз, открывая шкаф, чтобы достать свою пачку макарон, Сергей натыкался на неё взглядом. Прозрачное стекло не скрывало купюры — плату за его унижение. Это было хуже, чем крики. Это было наглядное, ежедневное напоминание о том, как мелко и глупо он проиграл.
Развязка произошла через три дня, в субботу. Сергей проснулся от запаха свежесваренного кофе. Он вошёл на кухню и увидел, как Марина достаёт из духовки маленький противень с двумя круассанами. Она купила замороженные и испекла их для себя. Аромат свежей выпечки и кофе — запах их прошлого, их ленивых субботних завтраков — ударил по нему с неожиданной силой. Он смотрел, как она ставит на свою половину стола красивую чашку, блюдце, кладёт рядом тёплый круассан. Она собиралась наслаждаться утром, в то время как он должен был давиться вчерашней лапшой.
И в этот момент что-то внутри него окончательно сломалось. Не выдержало. Это была не злость, а какая-то чёрная, всепоглощающая тоска и обида на то, что она смогла построить свой маленький, уютный мир на руинах их общего, и в этом мире ему не было места. Он дождался, когда она уйдёт в душ. Затем он вошёл на кухню. Он не стал бить посуду. Не стал разбрасывать её продукты. Он сделал хуже. Он подошёл к холодильнику, этому главному алтарю их войны, и с силой выдернул вилку из розетки. Гудение компрессора, ставшее привычным фоном их жизни, мгновенно стихло.
Он вернулся в комнату и сел на диван. Он ждал. Марина вышла из ванной, зашла на кухню, чтобы убрать свою чашку. И замерла. Она сразу почувствовала изменившуюся тишину. Она подошла к холодильнику, увидела выдернутый шнур. Она не стала спрашивать «зачем?». Она всё поняла. Она посмотрела на него. В её взгляде впервые за всё это время появилось что-то, кроме холодного безразличия. Это было нечто похожее на брезгливую жалость, какую испытываешь к насекомому, которое бьётся о стекло, не в силах понять, что выхода нет.
Она молча вставила вилку обратно в розетку. Но холодильник не ожил. Сергей, дёргая шнур, повредил старую, рассохшуюся вилку. Компрессор не запустился. Тишина на кухне стала абсолютной. Марина постояла ещё мгновение, глядя на мёртвый агрегат, в котором медленно умирали и её, и его продукты. Потом, не сказав ни слова, она развернулась и ушла в спальню. Сергей ожидал криков, обвинений. Но из комнаты доносились лишь тихие, деловые звуки: щелчки молнии, шорох ткани.
Через десять минут она вышла с небольшой дорожной сумкой в руке. Не с чемоданом. С сумкой, в которую умещается жизнь на пару дней. Она была одета, в руках держала ключи от квартиры. Она остановилась перед ним.
— Куда ты? — спросил он, сам не понимая, зачем.
— Туда, где работает холодильник, — ответила она ровным голосом. Она посмотрела на него, потом на мёртвый холодильник, потом снова на него. — Знаешь, я всё это время выставляла тебе счета за материальные вещи. За молоко, за стирку, за интернет. А сейчас я поняла, что есть счёт, который нельзя оплатить деньгами. Ты только что сломал последнюю вещь, которая заставляла нас находиться в одном пространстве. Не холодильник. Правила. Ты доказал, что если ты не можешь жить комфортно, то не будешь и ты, и никто другой.
Она сделала шаг к двери.
— Поздравляю, Серёжа. Ты победил. Вся эта территория теперь твоя. Можешь съесть всё, что в холодильнике, пока оно не протухло окончательно. Это мой последний взнос в наш бюджет.
Она открыла дверь и вышла. Не хлопнув ей. Просто тихо прикрыв за собой. Сергей остался один в оглушительной тишине, нарушаемой лишь тиканьем настенных часов. Он сидел на диване и смотрел на кухню, где стоял бесполезный белый шкаф, медленно превращающийся в склеп для еды. Взгляд его переместился на полку, на стеклянную банку с деньгами. Деньги, полученные за его мечту, теперь были просто бумажками, которыми нельзя было заплатить за то, чтобы повернуть время вспять. Он был один. В своей квартире. Победитель в войне, которую сам же и объявил, и в которой главным призом оказалось абсолютное, всепоглощающее одиночество…
