Андрей Николаевич откинулся на спинку кресла и наконец-то позволил себе глубокий, долгий выдох. Неделя тянулась тяжёлой вереницей бесконечных дел: отчёты, проверки, бумаги, которые требовали его подписи «ещё вчера». Он машинально потер пальцами виски, словно пытаясь стереть усталость, и чуть прищурившись, окинул взглядом свой кабинет: аккуратно сложенные стопки папок, возвращённая в подставку ручка. Вроде бы всё в порядке.
Андрей Николаевич поднялся, подошёл к тяжёлому сейфу, привычным движением провернул замок, аккуратно сложил туда подписанные документы и с глухим щелчком закрыл дверцу. Сразу стало легче, будто тяжёлый камень, целый день давивший на плечи, наконец-то свалился.
Часы на стене показывали половину девятого. Рабочий день давно закончился. Он снова задержался, как почти всегда. «Ну ничего, — подумал Андрей Николаевич, натягивая пиджак, — завтра зато выходной».
Он уже протянул руку к дверной ручке, представляя, как через пару минут вдохнёт прохладный вечерний воздух, сделает несколько неспешных шагов по пустынной улице и позволит мыслям успокоиться, когда вдруг за спиной раздался негромкий, но напряжённый голос дежурного:
— Андрей Николаевич, можно вас на минутку!
Он обернулся. Дежурный, обычно невозмутимый, сейчас выглядел встревоженно, почти растерянно.
— Что там ещё? — нахмурился Андрей Николаевич, машинально снова бросив взгляд на часы.
Дежурный шагнул ближе, понизил голос:
— Тут женщина… требует начальство. Упрямится, шум поднимает, из-за того что заявление у неё не принимают.
— Какое заявление? — строго спросил Андрей Николаевич.
— Да вот… — мужчина почесал затылок, будто самому было неловко пересказывать. — У неё дочь с внучкой с утра на дачу поехали. С тех пор ни ответа, ни привета. Телефоны молчат. Она требует объявить их в розыск. Немедленно.
— В розыск? — брови Андрея Николаевича непроизвольно поднялись.
— Ну… да, — дежурный развёл руками. — Я пытался объяснить, может, связи там нет. Сами знаете, в садовых товариществах и сейчас с сигналом беда. Но она не слушает. Кричит, мол, если мы заявление не принимаем, значит, нам всё равно, что люди пропадают. Требует «самого старшего». То есть… вас.
В груди у Андрея Николаевича что-то недовольно сжалось. Всё внутри протестовало: он устал, он хотел уйти, просто закрыть за собой дверь и оставить эту неделю позади. Но он понимал и другое — завтра эта женщина снова придёт, снова устроит скандал, и крайними всё равно окажутся они.
Он тяжело вздохнул, словно примеряя на себя ещё одну ношу, и коротко сказал:
— Ладно. Пойдём.
Они неспешно двинулись по полутёмному коридору, где лампы под потолком мерцали тусклым светом, а в углу слышался монотонный скрип — дежурный вентилятор дорабатывал свои последние дни. Воздух был пропитан знакомой смесью: запахом бумаги, пыли и дешёвого кофе.
У окна дежурного их ждала она. Женщина стояла вполоборота, опираясь рукой на стойку так, словно силы покидали её, но упрямство удерживало на ногах. Пальто было надето поспешно: одна пуговица застёгнута не там, где нужно, из-за чего ткань перекосилась, и воротник топорщился. На голове — пёстрый, когда-то, видимо, нарядный платок, но сейчас он был сбит набок, открывая пряди растрёпанных волос.
Голос её звенел громко, срывался на истеричные ноты, отражаясь в пустоте коридора:
— Вы обязаны принимать меры! — кричала она, нервно хлопая ладонью по стойке. — У вас работа такая — спасать людей!
Андрей Николаевич машинально сделал шаг вперёд. И тут произошло то, к чему он совершенно не был готов: женщина резко обернулась, и он словно споткнулся — не телом, а душой. Дыхание на миг перехватило.
Семнадцать лет прошло, но он узнал её сразу.
Перед ним стояла та самая женщина. Женщина, которая когда-то разрушила его собственный мир, вырвала с корнем всё, во что он верил, чем дышал.
Сознание за считанные секунды оторвалось от серого коридора и унесло его далеко назад — в прошлое, в ту жизнь, которая оборвалась так внезапно.
…Ему тогда было всего двадцать. Совсем ещё мальчишка, хоть и вернувшийся из армии с прямой спиной и серьёзным взглядом. Жизнь только начиналась: в кармане лежало распределение в школу милиции, впереди маячили новые перспективы. Но главным было даже не это. Главное — рядом была Зоя. Его Зоя. Девчонка, которую он любил со старших классов и которая дождалась его из армии, несмотря на все подначки подружек и ухаживания однокурсников.
Зоя училась в педагогическом институте. Она всегда говорила о будущем так вдохновлённо, так увлечённо, что Андрей слушал её и видел рядом женщину, с которой хотел прожить всю свою жизнь. Её глаза светились особенным, добрым огнём, когда она рассказывала о детях, о своих будущих учениках. Он верил: с ней у него всё получится.
Они строили простые, но такие дорогие сердцу планы. Вот она получит диплом, он окончит обучение, устроится на работу — и сразу свадьба. Квартира? Пусть маленькая, пусть в старом доме — не беда. Главное, что будут вместе.
Но вот ведь незадача — одна женщина категорически не разделяла их радости и надежд.
Кира Антоновна. Мать Зои.
Женщина властная, прямолинейная, с тяжёлым взглядом и острым языком. Андрей с самого начала ощущал её холод, но не придавал этому большого значения. Молодым всегда кажется, что любовь всё победит. Да и Зоя смеялась, когда он заводил разговор об этом: «Мама может думать, что хочет. Главное, что думаем мы с тобой».
Но Кира Антоновна была не из тех, кто легко сдаётся. Она, словно опытная охотница, которая видит цель и знает, что рано или поздно добьётся своего. Её слова резали по живому:
— Милиционер — не профессия. Это каторга за копейки. Будет пропадать сутками на работе, а ты дома с детьми одна. Зачем тебе такая жизнь?
Зоя отмахивалась, клялась Андрею, что любит только его. Но Кира Антоновна не унималась. Она ждала. Выжидала, как хищник, момент, когда сможет ударить по самому больному.
И однажды она его нашла.
На горизонте внезапно появился Веня Паршин, Зоин бывший одноклассник. В школьные годы он был предметом насмешек: ни ума, ни таланта, одно лишь упорство в попытках завоевать Зоину симпатию. Он тайком прятал шоколадки в её портфель, оставлял букеты полевых цветов на парте, писал нескладные записки. Все вокруг считали его навязчивым и безнадёжным, даже Кира Антоновна тогда качала головой:
— Боже упаси, чтоб моя дочка с таким связалась!
И когда после восьмого класса Веня внезапно исчез из школы, все вздохнули с облегчением. Казалось, его тихо вычеркнули из памяти, растворили в потоке времени.
Но судьба, как это часто бывает, распорядилась иначе.
Когда Зоя училась на последнем курсе института, Паршин вдруг внезапно вернулся. И это был уже не нескладный, застенчивый паренёк в растянутой олимпийке. На дороге жизни он превратился в солидного молодого человека: дорогой костюм, ухоженные вид, аккуратная стрижка, уверенные шаги. На парковке у института стояла новенькая машина, бликуя на солнце, словно подтверждая, что это уже совсем другой Веня. В руках он держал огромный букет — роскошный, такой, каких тогда в руках людей видели редко, да и позволить себе могли немногие.
Теперь разговоры в доме Зои резко изменились. Кира Антоновна, ещё совсем недавно с презрением вспоминавшая фамилию Паршин, теперь произносила его имя с уважением, почти смакуя каждую букву:
— Вениамин — вот это парень. В люди выбился. За ним, дочка, ты как за каменной стеной будешь. Не то что милиционер. Что у него? Погоны да бумажки. А здесь — машина, квартира, дело какое-то доходное, видать.
Зоя даже слушать не хотела. Она поднимала глаза, полные решимости:
— Мама, — вздыхала она, — да при чём тут его деньги? Я люблю Андрея. И всё. Мне ничего другого не надо.
Андрей в те дни чувствовал себя победителем. Зоя держалась рядом, уверенно и спокойно, не отводила взгляд, не колебалась. Казалось, что все мамины придирки — лишь временные капризы, пустые разговоры.
Но Кира Антоновна не собиралась отступать. Она начинала медленно, но верно, с мелких уколов, вплетая сомнение в каждое слово: то скажет, что работа милиционера хороша только в кино, а в жизни всё иначе; то ненавязчиво намекнёт, что «вот сегодня на работе, а завтра — в морге»; то напомнит, что деньги решают многое, а любовь без материального фундамента быстро завянет.
— Счастье — это когда муж рядом и холодильник полный, — заявляла она прямо при Андрее, не стесняясь. — А не когда вечно ждёшь, вернётся ли он со смены живой, и считаешь копейки, чтобы детям молока купить.
А сам Вениамин словно поселился у них дома. Сначала заходил «по делу» — мол, проезжал мимо, хотел узнать, как у Зои дела. Потом уже и Зою не ждал, приходил, когда её не было, и разговаривал с Кирой Антоновной. Он умел подбирать слова, убедительно и мягко, обещал, что если она дочку убедит выйти за него, никогда не пожалеет.
— Я её на руках носить буду, Кира Антоновна, — говорил он, заглядывая в глаза будущей теще. — И вас не забуду. Вы для меня как мать родная будете. Всё, что хотите — всё для вас. Только помогите, а я век благодарить стану.
Эти слова ложились на ухо сладко, как мед. И Кира Антоновна слушала, кивала, внутренне радуясь. С каждым днём в её голове крепла мысль: вот он, настоящий шанс для дочери. Не какой-то милиционер с жалкой зарплатой и непредсказуемыми сменами, а мужчина, который мог обеспечить стабильность, престиж и «правильную» жизнь.
И так, постепенно, Вениамин превращался для Киры Антоновны в воплощение идеала, а Зоя тем временем жила своей жизнью вместе с Андреем. Их дни были наполнены тихой радостью и лёгким предвкушением будущего. Они строили планы, мечтали, обсуждали мелочи, выбирали даты, смеялись над пустяками и согревались теплом друг друга. Совсем недавно они всерьёз обсуждали, когда пойдут подавать заявление в ЗАГС — и это казалось таким естественным, таким логичным шагом.
Андрей чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Он учился, а в свободное от учебы время нес службу по охране правопорядка. Жизнь приносила удовлетворение, Зоя была рядом каждый выходной, её глаза светились любовью и доверием — чего ещё нужно для счастья? Он и подумать не мог, что в один момент вся его жизнь обрушится, как карточный домик.
Но этот момент настал.
В тот день, когда всё изменилось, на пороге его маленькой квартиры появилась Кира Антоновна.
— Андрей, — сказала она неожиданно мягким, почти чужим голосом, — ты не гони меня. Я поговорить пришла.
Он удивился, но спорить не стал. Проглотил удивление, пригласил её в дом и усадил за стол.
— Чаю? — предложил он, по привычке, по правилам гостеприимства.
— Конечно, чаю, — согласилась она, снимая перчатки. — Слушай, Андрей… я долго думала и поняла. Не могу я больше противиться. Раз вы с Зоей решили, значит, так тому и быть.
Андрей почувствовал облегчение, улыбка сама собой расплылась по лицу. Может, наконец-то стена, которую он всегда видел перед собой, рухнула? Может, теперь всё наладится?
Он поставил чайник, достал кружки, предложил печенье. Кира Антоновна говорила ровно, почти дружелюбно:
— Я ведь за Зою переживаю, — сказала она, словно оправдываясь. — Молодая ещё, жизнь впереди. Но, видно, ошибалась я… Уж коли так любите друг друга, пусть будет, как решили.
Слова её звучали как музыка. Душа Андрея наполнилась теплом, казалось, что теперь перед ними открыта дорога к счастью. Мир снова обретал цвета, а сердце — лёгкость.
Но затем наступила пустота.
После выпитого чая он не помнил уже ничего. Ни того, как Кира Антоновна ушла, ни того, как сам завалился на диван и заснул. Очнулся лишь утром с тяжёлой головой и странным, тягучим осадком в душе, которого не мог понять.
А когда приехал к Зое, она встретила его с холодным безразличием. Ни капли тепла, ни привычной улыбки.
— Андрей, — сказала она холодно, ровно, без намёка на прежнюю ласку, — всё кончено.
Он не поверил.
— Зой, ну ты что? Ты же… мы же…
— Это всё была игра, — перебила она, словно говорила чужим голосом. — Я всегда ждала Веню. Я люблю его. Замуж за него выхожу.
Эти слова обрушились на него, как острые ножи. Андрей пытался достучаться, спрашивал, просил объяснить, умолял повернуть время вспять. Но она повторяла одно и то же: всё это время обманывала, всё это было лишь забавой.
В тот день его мир рухнул окончательно.
Он навсегда запомнил, как Зоя отвернулась и ушла, закрыв дверь у него перед носом. Этот образ преследовал его ночами, приходил во снах, после которых он просыпался в холодном поту. Он снова и снова переживал тот день, когда счастье обернулось пустотой.
Семью он так и не создал. После того предательства Андрей решил для себя: женщинам верить нельзя. Если та, что клялась в вечной любви, могла предать так жестоко, значит, никто не заслуживает доверия. Сердце закрывалось, а разум строил невидимую, но непробиваемую стену вокруг него.
Он с головой ушёл в работу. Брал на себя всё новые и новые дела, задерживался до поздней ночи, лишь бы не возвращаться домой. Тишина в квартире давила, удушала, напоминая о том, чего больше не было. Бумаги, отчёты, допросы — всё это позволяло забыться. И так шли годы, один за другим, незаметно превращаясь в семнадцать длинных лет.
И вот теперь, спустя столько времени, перед ним стояла она. Кира Антоновна.
Он узнал её сразу — несмотря на годы, морщины и седину, в глазах оставался тот же холод, та же внутренняя сила, что когда-то удерживала Зою от его любви. Но она не узнала его. Слишком потрясена была, слишком растеряна. Даже когда дежурный произнёс его имя, она не смогла связать этого взрослого мужчину с тем юношей, которого когда-то отвергла ради «выгодного» зятя.
Она металась, сбивчиво повторяя слова дежурного: дочь и внучка уехали на дачу, не выходят на связь, а заявление у неё принимать отказываются. Андрей Николаевич попытался её успокоить:
— Возможно, просто связи нет. За городом это обычное дело.
Но она всхлипнула и вдруг разрыдалась.
— Нет, вы не понимаете! — её голос сорвался, превратился в отчаянный крик. — Я чувствую… беда случилась! Я только сегодня узнала: зять сбежал из тюрьмы! Он наверняка к ним явился! Что с ними сделает — только Богу известно!
Сердце Андрея невольно сжалось. В словах женщины могла быть правда. Если действительно сбежал заключенный, имеющий отношение к Зое, всё становилось куда серьёзнее. Он глубоко вдохнул, собрался с силами и коротко сказал:
— Пойдёмте в мой кабинет. Там спокойно поговорим.
Он распахнул дверь и пропустил её вперёд. Женщина прошла, не оглядываясь. Лишь тогда он заметил, насколько она изменилась. В её походке больше не было уверенной твердости — только тревога и бессилие, лёгкая дрожь в плечах и руках. Каждое движение выдавалo страх, который раньше был чужд Кире Антоновне.
Андрей закрыл дверь. Кабинет встретил их привычной тишиной: только равномерное тиканье часов нарушало паузу. Он указал женщине на стул напротив и сел за стол, сцепив пальцы. Голос его был деловитым, ровным:
— Присядьте. Расскажите всё подробно. Про дочь, про зятя.
Кира Антоновна сначала лишь моргала, будто пытаясь рассмотреть его получше. Она щурилась, отводила взгляд, снова всматривалась, будто пытаясь вспомнить, где она его видела раньше. И вдруг её лицо исказилось. Глаза наполнились слезами, губы дрогнули, и голос сорвался:
— Господи… Андрей?.. Это ты?..
И тогда из неё хлынул поток слов. Сначала тихий, сдерживаемый, а потом — неудержимый, как обрывистый водопад. Она закрыла лицо руками, плечи затряслись, тело будто не выдерживало той тяжести, что носила долгие годы.
— Прости меня, сынок… — произнесла она дрожащим голосом. — Господи, как же я виновата перед тобой… Я ведь не знала… Вернее, не хотела знать! Венька… этот Венька… он же преступным путём деньги добывал! А я, дурёха, думала: солидный, при машине, ухаживает… Я ж дочку ему своими руками отдала!
Она всхлипнула, поднимая покрасневшие глаза, полные страха и раскаяния.
— То, что тогда случилось… я тебе в чай подлила снотворное. Мне Венька дал. Сказал — надо, чтоб всё быстро и чисто. Я ведь… я верила, что делаю для дочери лучшее. Потом позвала его, он уже у подъезда ждал. Вошёл, тебя на кровать перетащил… А потом привёл девицу… барышню продажную. Она рядом с тобой легла, обняла. Я ушла. Вернулась домой.
Слова её звучали как приговор.
— Чтобы Зоя увидела… — догадался он.
Кира Антоновна прикрыла глаза и кивнула.
— Тем утром дочка призналась мне, что беременна. Сказала, что замуж за тебя выйдет, даже если я буду против. Собиралась к тебе бежать, радость делить. — Она задыхалась от слёз, но продолжала, — А я… опередила ее, потом вернулась и сказала: всё, мол, обдумала, не буду мешать. Иди, дочка, радуй Андрея.
— И она пришла… — глухо произнёс Андрей.
— Пришла… — голос Киры Антоновны дрожал, — открыла дверь… и увидела вас. Ты спишь, рядом эта девка, в обнимку…
Андрей стиснул зубы, скулы заныли от сдерживаемой ярости и боли.
— Она прибежала домой в истерике, рыдала у меня на плече, — всхлипнула женщина. — А я… я ей тогда сказала: пользуйся моментом, выходи за Веньку. Про ребёнка не говори пока, он примет как своего, не узнает никогда. С ним заживёшь счастливо, а этот… предатель… пусть локти кусает!
Голос её сорвался, она закашлялась, но не умолкла:
— И ведь поверила, бедная! Согласилась. На следующий день уже заявление с Веней подали. Уехали потом в другой город, я их сама на вокзал провожала.
Андрей закрыл глаза. В груди жгло так, будто он снова переживал всё это — боль, предательство, беспомощность.
— Я думал… — сказал он тихо, еле слышно, — что она счастлива. Все эти годы думал…
— Нет, — покачала головой Кира Антоновна. — Нет! Два года продержалась. Потом вернулась ко мне, израненная, в слезах. Он её обижал, тиранил. Узнал, что ребёнок не его… Господи, что он с ней тогда сотворил! Еле ноги унесла. Потом он несколько раз пытался её вернуть, даже внучку однажды украл. Полиция нашла, слава Богу… Но он же каждый раз возвращался! То сидел, то выходил, и снова превращал жизнь моей девочки в ад, потом снова за решеткой оказывался.
Женщина разрыдалась пуще прежнего:
— Прости меня, Андрей! Прости, что я твою жизнь поломала, и её тоже… Не знала я, что Венька такой! Дура была, дура старая! Но теперь помоги! Ради Бога, помоги!
И в тот миг Андрей Николаевич почувствовал, как вся тяжесть семнадцати лет, все разочарования, предательства и боль прошлого обрушились на него одновременно, словно лавина, сметающая всё на пути. Сердце сжалось, дыхание перехватило, а глаза наполнились слезами, которые он сдерживал столько лет.
Вскоре машина Андрея Николаевича уже мчалась по загородной трассе. Фары выхватывали из тьмы только узкую полоску асфальта, редкие указатели и облупленные рекламные щиты с едва различимыми надписями.
Через двадцать минут автомобиль плавно затормозил у нужного участка. Деревянный забор покосился, калитка была приоткрыта, скрипя на петлях. В тусклом свете фар вдалеке мерцали окна дома — пустые, без огонька, без признаков жизни внутри.
Но у ворот стояла машина Зои. Холодок прошёл по спине: значит, они были здесь совсем недавно.
Андрей осторожно толкнул калитку, шагнул на участок. Ночной воздух был густым, влажным, в нём витала тревожная тишина. Он прислушался: только ветер шелестел в листве, да где-то вдалеке лаяла одинокая собака.
Он медленно, почти крадучись, обошёл территорию. Смотрел под ноги, скользил взглядом по каждому кусту, каждой тропинке, каждой клумбе. И вдруг… что-то блеснуло в траве у грядки. Андрей присел, осторожно поднял предмет. Смартфон. Экран весь в трещинах, но, когда он нажал кнопку, дисплей всё же засветился.
Андрей нашел карту, на которой мигала крошечная точка геолокации, движущаяся в реальном времени.
Андрей застыл. Сердце ударило раз, другой… Имя над точкой горело перед глазами: «Ксюша».
В груди словно что-то оборвалось. Он вспомнил сбивчивый голос Киры Антоновны: «Внучка… дочка Зои…».
Ксюша — их дочь. Его дочь!
Всё прошлое, весь холод этих семнадцати лет, и вся открывшаяся правда, вдруг сплелись в одно ощущение: он обязан найти их. Не имеет права потерять.
Он всмотрелся в карту. Точка мигала неподалёку. И место… Андрей узнал его сразу. Сердце болезненно сжалось. Заброшенный завод. Старые цеха, развалины, от которых люди старались держаться подальше. Там обитали бомжи, там скрывались беглецы, там творилось всё то, о чём предпочитали не говорить вслух.
Андрей скрипнул зубами, тихо выругался. Руки дрожали, когда он схватил рацию.
— Это полковник Крылов. Срочно пришлите подкрепление на заброшенный завод, бывший машиностроительный.
Он не стал ждать. Уже в следующую секунду сидел за рулём и давил на газ так, что колёса взвизгнули.
Когда добрался, небо впереди уже полыхало красным заревом. Один из цехов горел, словно адское пламя вырвалось на свободу. Огонь жадно пожирал старые доски и перекрытия, с треском обрушивались балки, и каждый раз в небо взмывал фонтан искр, перемешанных с чёрным удушливым дымом. Тот крутился в воздухе, изгибался, словно живое существо.
Андрей резко остановил машину и выскочил наружу. Горячий воздух ударил в лицо, мгновенно обжёг кожу. Дым щипал глаза, горло сжало так, что он закашлялся. Но он не остановился. Не имел на это права.
Он чувствовал — они там. Зоя. Ксюша. Где-то внутри этого пылающего ада. И он войдёт туда, даже если ценой станет собственная жизнь.
— Зоя! — крикнул он, перекрывая треск огня и скрип падающих досок. — Ксюша!
Секунда тишины показалась вечностью. И вдруг он услышал слабый, хриплый кашель.
Он рванулся на звук, не думая о том, что вокруг рушится потолок, что пламя жадно облизывает балки и готово вот-вот перекрыть ему путь. Он перепрыгивал через завалы, спотыкался о куски обугленных досок, плечом отталкивал обломки кирпичей, срывал с ладоней кожу, но продолжал бежать, пока не увидел их.
В углу, за полуобвалившейся перегородкой, в облаке дыма, сидела Зоя: сгорбленная, отчаянная, с закопчённым лицом и дрожащими руками. Она прижимала к себе девочку, прикрывая её от едкого дыма. Глаза женщины — когда-то такие ясные, любимые — были распахнуты от ужаса, но в них ещё теплился огонёк надежды.
— Андрей? — Губы её дрогнули, имя сорвалось почти беззвучным шёпотом.
Он не ответил. В груди клокотало слишком много — боль, ярость, облегчение. Вместо слов он кинулся к ним, наклонился, обнял обеих сразу, прижимая к себе так, словно хотел силой спрятать от огня и беды. И повёл к выходу.
Каждый шаг давался тяжело: воздух жёг лёгкие, глаза слезились от дыма. Путь казался бесконечным. Огненные языки хватали их за одежду, словно пытались удержать, не выпустить из этого ада. В какой-то момент сверху сорвался горящий кусок перекрытия, ударил рядом, брызнув искрами, — и только чудом не задел их.
Но они прорвались. Резкий поток воздуха ударил в лицо. Холодная ночная свежесть ворвалась в лёгкие, обжигая не меньше, чем пламя.
Зоя закашлялась, согнувшись пополам, её плечи тряслись. Ксюша, всё ещё не веря, что они спасены, зарыдала в голос, пряча лицо у него на груди. А для Андрея словно музыка звучала вокруг: они живы. Он успел.
В этот момент во двор завода въехала машина. Фары вспыхнули, разрезая ночь ослепительным светом. За ними — ещё одна, и ещё. Хлопнули дверцы, послышались крики командиров, быстрые шаги по гравию. Люди в форме выходили наружу: одни тянули пожарные рукава, направляя струи воды в огонь, другие бросились прочёсывать территорию.
— Он здесь! — раздался чей-то голос. — Уходит через северный выход!
Андрей обернулся. Вдалеке, на фоне пылающего зарева, мелькнула тень. Силуэт, который он узнал бы из тысячи. Венька. Тот самый, из-за которого рухнула его жизнь, из-за которого Зоя прошла через ад, а ребёнок вырос в страхе, не зная родного отца. Он бежал, пригибаясь, пытаясь скрыться в темноте.
Но Андрей не сдвинулся с места. Его место сейчас было здесь, рядом с Зоей и их дочкой. Он обнял их крепче, чувствуя дрожь их тел, вдыхая запах дыма, въевшийся в волосы и одежду, и осознавая, что всё это — конец кошмару, который длился слишком долго.
Группа реагирования сработала безупречно. Несколько минут, и всё было кончено: Вениамина скрутили, прижали к земле, надели наручники. Он рвался, выл, плевался проклятиями, но всё это уже ничего не значило. Его погрузили в машину, и хлопок двери прозвучал, как окончательная точка.
Позже Андрей узнал: срок ему прибавили ощутимо. Побег из тюрьмы, поджог, покушение на убийство, угроза жизни, в том числе несовершеннолетнего. И теперь для Вениамина за колючей проволокой годы растянутся на всю, наверное, жизнь. Вернётся он оттуда разве что стариком, если доживёт.
А Зое и Ксюше врачи оказали необходимую помощь. Андрей всё это время не отходил, держался рядом, словно боялся, что если отпустит хоть на миг — они исчезнут. Когда угроза миновала, он сам отвёз их домой.
У подъезда их уже ждала Кира Антоновна. Лицо её было усталым, глаза красные, веки опухшие от слёз. И когда в свете фонаря она увидела дочь и внучку — живых, пусть и измождённых, — тут же сорвалась с места.
— Доченька!.. — крикнула она и, забыв обо всём, бросилась к ним. Обняла сразу обеих, прижимая к себе так крепко, что Зоя с трудом вздохнула. — Господи… мои родные… я думала, уж больше никогда…
Слова срывались, путались, прерывались судорожными рыданиями.
— Прости меня, доченька… — голос её дрожал. — Я виновата. Всё это — моя вина. Тогда… я всё подстроила. Думала, делаю лучше для тебя… А вышло… Господи, как же вышло!
И снова, словно прорвало плотину. Она говорила, сбивчиво, горячо, не щадя себя. Рассказала дочери всё без утайки: как подталкивала её к Вениамину, закрывала глаза на его поступки, как когда-то разрушила её любовь. Говорила и плакала, умоляя о прощении.
Зоя слушала молча. В глазах её стояли слёзы, а в груди поднималась боль, перемешанная с жалостью.
— Мама… зачем? — только и смогла она произнести. — Зачем ты так?
Кира Антоновна вздрогнула, закрыла лицо руками, но всё же ответила:
— Я была глупая… хотела как лучше. Думала о достатке, о видимости благополучия… А Андрея ненавидела. Боялась, что он утащит тебя в нищету. Не хотела даже знать, что он настоящий человек, надёжный. Я обманула и его, и тебя, — голос её сорвался, и она зарыдала по-детски, без удержу.
Зоя прижала к себе мать, погладила её по голове и тихо, устало, но твёрдо сказала:
— Теперь всё это в прошлом. Главное — мы живы. И Андрей рядом…
Она подняла глаза на Андрея. В её взгляде была только тёплая, мягкая усталость и то самое доверие, которое он потерял по чужой милости семнадцать лет назад.
…Они сидели в комнате втроём: Андрей, Зоя и Ксюша. Андрей рассказывал о себе — не спеша, с паузами, словно заново учился говорить о своей жизни. О том, как с головой уходил в работу, чтобы не чувствовать пустоты, как долгие годы считал, что у него больше нет ни прошлого, ни будущего. Зоя делилась тем, что пришлось пережить рядом с Вениамином, как часто она вспоминала об Андрее, как мечтала встретиться, узнать о его жизни, она давно отпустила обиду. Ксюша слушала их и тихонько вздыхала.
Они просидели так до самого утра. За окнами забрезжил рассвет, в комнате запахло кофе — Зоя, не сказав ни слова, ушла на кухню и скоро вернулась с дымящимися кружками. Ксюша принесла бутерброды.
Андрей посмотрел на них обеих и вдруг понял: одиночество закончилось. Жизнь, жестокая и беспощадная, дала ему второй шанс.
И этот день — тот самый, когда он вытащил их из огня, когда правда, наконец, вышла наружу и прошлое перестало мучить — стал самым счастливым днём для всех троих.
