— Ну, всё. Наконец-то.
Алла произнесла это почти шёпотом, прислонившись лбом к холодному металлу входной двери. За ней только что затихли шаги Вероники, двоюродной сестры Павла, и грохот её неподъёмного чемодана, который она с трудом волокла по лестнице. Полгода. Сто восемьдесят три дня, если быть точной. Алла считала. Вероника приехала «на недельку, чисто город посмотреть» и превратила их трёхкомнатную квартиру в филиал провинциального общежития. Воздух в прихожей всё ещё был пропитан её дешёвым, приторно-сладким парфюмом, который, казалось, въелся в обои, в обивку пуфика, в саму душу этого дома.
Она медленно выпрямилась и обвела взглядом свою квартиру. Свою ли? Её взгляд зацепился за продавленный гостевой диван, чья обивка помнила сначала храп родителей Павла, потом бесконечные ночные разговоры его брата с женой, а последние шесть месяцев — Вероникины сериалы до трёх часов ночи. Липкие пятна на кухонном столе, которые уже не оттирались ни одним средством. Вечно занятая ванная комната, в которой постоянно сушилось чьё-то чужое, пахнущее чужим порошком бельё. Она прошла в гостиную. На журнальном столике остался сиротливый глянцевый журнал с загнутыми страницами и круглое влажное пятно от кружки. Алла с брезгливостью взяла журнал двумя пальцами, словно это было что-то заразное, и бросила его в мусорное ведро. Это был не дом. Это была перевалочная база, вокзал, бесплатная гостиница с полным пансионом, где она работала одновременно администратором, поваром и уборщицей.
Из спальни вышел Павел. Он улыбался своей обычной мягкой, немного виноватой улыбкой, которая раньше казалась Алле милой, а теперь вызывала лишь глухое, тяжёлое раздражение.
— Уехала? Ну, слава богу. Я уж думал, она тут пропишется. Ты, наверное, устала, Аль? Давай я ужин закажу сегодня? Пиццу, роллы, что хочешь?
Его слова были как бальзам, которого она ждала. Может, он всё понимает? Может, этот нескончаемый кошмар действительно закончился? Она с надеждой посмотрела на мужа, и на секунду ей показалось, что они снова могут стать просто семьёй из двух человек.
— Да, Паш. Я очень устала. Давай просто посидим в тишине.
Он подошёл, обнял её за плечи, и в этот момент в его кармане завибрировал телефон. Резко, настойчиво, как сирена. Павел достал его, взглянул на экран, и его лицо снова приняло то самое выражение — выражение доброго, безотказного человека, который не умеет говорить «нет» никому, кроме собственной жены.
— О, извини, секунду, — он отошёл к окну, словно прячась. — Да, Лёш, привет… Да, уехала… Угу… Понял тебя.
Алла замерла. Она знала этот тон. Это был тон, которым Павел разговаривал со своей многочисленной, как цыганский табор, роднёй. Тон, который всегда предшествовал фразе: «Аллочка, тут такое дело…» Павел закончил разговор и повернулся к ней. На его лице сияла всё та же добродушная, обезоруживающая улыбка.
— Тут это… Лёшка звонил, троюродный мой, из Угловки. Помнишь, я рассказывал? Он с работой там совсем зашивается, хочет в город приехать, поискать что-то. Спрашивает, можно ли у нас на пару недель остановиться, пока не устроится…
Он не успел договорить. Алла молча смотрела на него. В её глазах не было гнева, не было обиды, не было слёз. Там была абсолютная, выжженная дотла пустота. Так смотрит человек, который очень долго шёл по пустыне и вместо долгожданного оазиса увидел очередной мираж. Она медленно, почти сомнамбулически подошла к нему, так близко, что он мог почувствовать холод, исходящий от неё.
— Хорошо, дорогой, — её голос был тихим и абсолютно ровным. Ледяным. — Твой брат может приехать. Но жить вы будете в другом месте.
Павел не понял. Он растерянно моргнул, его улыбка сползла с лица, обнажив недоумение.
— В смысле? В каком другом месте? У его друзей, что ли? Он же никого не знает здесь.
— В съёмном, — так же спокойно ответила Алла, отходя от него к столу, где лежал её ноутбук. Она подняла крышку. Экран ожил, осветив её бледное, решительное лицо. — Прямо сейчас я выставляю на продажу эту квартиру. Себе я куплю однокомнатную. А на оставшиеся деньги ты купишь что-нибудь для себя и своей родни. Раз наш дом — это проходной двор, значит, у меня больше не будет дома. И мужа тоже.
Павел застыл, глядя на неё как на сумасшедшую. Он открыл рот, чтобы возразить, чтобы сказать, что она с ума сошла, что это глупая, злая шутка. Но Алла уже не смотрела на него. Её пальцы быстро и уверенно застучали по клавиатуре. В тишине комнаты отчётливо слышался сухой, деловитый стук клавиш. Она набирала в строке браузера: «лучший агент по недвижимости срочная продажа».
— Я не сошла с ума, — сказала она, не отрывая взгляда от экрана. — Я просто устала быть бесплатной гостиницей.
Павел замер на долю секунды, а затем из него вырвался короткий, нервный смешок. Он воспринял её слова не как угрозу, а как неумелую, истеричную шутку, женский каприз, доведённый до абсурда. Он подошёл и попытался закрыть крышку ноутбука, как будто мог так же легко закрыть и эту неудобную тему.
— Аль, хватит. Спектакль окончен. Ты просто перенервничала из-за Вероники. Я всё понимаю. Давай забудем, я Лёшке сейчас перезвоню, скажу, что пока никак.
Он говорил это мягким, снисходительным тоном, каким успокаивают неразумного ребёнка. Но Алла не позволила ему закрыть ноутбук. Она молча и твёрдо удержала крышку рукой, не отводя взгляда от светящегося экрана. Её спокойствие было гораздо страшнее любых криков. Оно было неестественным, как затишье перед ураганом. Павел убрал руку, почувствовав этот холод.
— Я не шучу, Паша. И я не нервничаю. Я абсолютно спокойна.
Она нашла сайт первого попавшегося крупного агентства, кликнула на номер телефона и поднесла свой мобильный к уху. Павел смотрел на неё, и до него начало медленно доходить, что это не спектакль. Это было объявление войны.
— Алло, здравствуйте. Меня зовут Алла. Я хотела бы договориться об оценке квартиры для срочной продажи, — её голос звучал ровно и по-деловому, будто она заказывала доставку воды в офис. — Да, собственник. Нет, два собственника, муж тоже. Мы оба будем на месте. Завтра вторая половина дня вас устроит? Отлично.
Она продиктовала адрес, выслушала подтверждение и закончила разговор. Затем положила телефон на стол рядом с ноутбуком. И только после этого посмотрела на Павла. Его лицо из недоумевающего стало растерянным, а потом начало медленно багроветь.
— Ты… ты что творишь? Какая продажа? Это наш дом! Мы десять лет на него горбатились! Ты собираешься всё это выкинуть на улицу из-за моего троюродного брата, которого ты даже в глаза не видела?
— Не из-за него, — поправила Алла, и в её голосе впервые прорезался металл. — А из-за всех них. Из-за Вероники, которая полгода считала меня своей прислугой. Из-за твоего брата с семьёй, после которых пришлось переклеивать обои в детской. Из-за твоих родителей, которые приезжали «погостить» и учили меня, как правильно варить твой любимый борщ на моей же кухне. Это не наш дом, Паша. Это твой семейный пансионат. А я увольняюсь с должности его директора.
Он схватился за голову, прошёлся по комнате. Его мягкость испарилась, уступив место глухому, бычьему упрямству.
— Но это же семья! Свои люди! Им помогать надо! Куда Лёшке деваться? На вокзале ночевать? Что люди скажут? Что мы его, родную кровь, на улицу выставили?
— Мне всё равно, что скажут люди, — отрезала Алла. — Я больше не хочу делить свою ванну с чужими людьми. Я не хочу готовить на десятерых после двенадцатичасового рабочего дня. Я не хочу находить чужие волосы на своей подушке. И если единственный способ добиться этого — продать всё к чёртовой матери, значит, я это сделаю.
Поняв, что уговоры и воззвания к совести не работают, Павел изменил тактику. В нём проснулся тот мужчина, которого она почти забыла — упрямый, злой, не терпящий, когда что-то идёт не по его сценарию. Он выхватил из кармана свой телефон, и его пальцы с силой застучали по экрану.
— Хорошо. Ты хочешь так? Будет тебе так.
Он демонстративно набрал номер и включил громкую связь. В динамике раздался голос его брата.
— Да, Лёшка, это снова я! Слушай сюда. Приезжай! Конечно, приезжай! Место найдётся, не переживай! Всё в силе, ждём!
Он сбросил вызов, не дожидаясь ответа, и впился взглядом в Аллу. Это был вызов. Прямой и наглый. Но она даже бровью не повела. Тогда он набрал другой номер.
— Мам, привет. У нас тут… некоторые сложности. Алла что-то не в себе. Говорит, квартиру продаёт, родственников на порог не пустит. Ты можешь с ней поговорить? Может, тебя она послушает. Да, приезжай. Лучше прямо завтра.
Он отключился и с торжеством посмотрел на жену. Он привлёк тяжёлую артиллерию. Он окружил её, создал коалицию, против которой, как он думал, она не устоит.
— Ну вот. Теперь будем решать вопрос по-семейному.
Алла медленно поднялась из-за стола. Её лицо было похоже на маску.
— Ты ничего не понял, Паша. Я и решаю. Раз и навсегда. Завтра в три часа придёт риелтор. И мне плевать, кто ещё будет в этой квартире.
Утро не принесло разрядки. Воздух в квартире загустел, стал тяжёлым, как будто его можно было резать ножом. Они двигались по своим утренним маршрутам, не пересекаясь, словно два небесных тела, запертые в одной гравитационной системе, но обречённые никогда не столкнуться. Звук её ложки, размешивающей сахар в кофе, казался оглушительным. То, как он нарочито громко ставил чайник на плиту, было актом пассивной агрессии. Они не разговаривали. Павел ждал, что она сломается, что ночная решимость испарится вместе со сном, и всё вернётся на круги своя. Он бросал на неё короткие оценивающие взгляды, пытаясь разглядеть трещину в её ледяной броне. Но Алла была спокойна. Она пила свой кофе, смотрела в окно и, казалось, совершенно не замечала его присутствия.
Около десяти утра её телефон издал короткий сигнал — пришло сообщение. Алла взглянула на экран и кивнула своим мыслям.
— Риелтор подтвердил. Будет ровно в три. Нужно, чтобы ты тоже был дома, чтобы подписать договор на оказание услуг.
Это было сказано таким же будничным тоном, каким она обычно напоминала ему купить хлеб. Реальность происходящего обрушилась на Павла с силой товарного поезда. Это не блеф. Это не манипуляция. Это продуманный план, который уже приведён в исполнение. Паника, холодная и липкая, поползла по его спине. Он вскочил из-за стола.
— Ты серьёзно? Ты действительно это делаешь? Алла, одумайся! Приедет моя мать, приедет Лёшка! Что я им скажу? Что моя жена вышвыривает нас всех на улицу?
— Ты скажешь им правду, — она наконец посмотрела на него, и её взгляд был твёрдым, как сталь. — Что твой брат может пожить в съёмной квартире, которую ты для него найдёшь. Что твоя мама может приехать в гости, а не на инспекцию. А что касается этой квартиры… Скажи им, что она продаётся.
Он понял, что словесные баталии проиграны. И тогда в нём проснулся другой инстинкт — инстинкт саботажника. Если он не может её переубедить, он может ей помешать. Пока она была в душе, Павел метнулся в их небольшой кабинет. Он точно знал, где лежит папка с документами: свидетельство о собственности, кадастровый паспорт, все бумаги из БТИ. Эта папка из толстого зелёного картона всегда лежала на верхней полке стеллажа. Он лихорадочно схватил её, засунул под свитер и понёс в спальню. Там, в глубине шкафа, под стопкой старых свитеров, которые он не носил уже лет пять, он спрятал своё сокровище. Без этих бумаг ни один риелтор не сможет начать работу. Он выиграл время. Он поставил ей палки в колёса. Он почувствовал злорадное удовлетворение.
Когда Алла вышла из ванной, она уже была одета. Она направилась прямиком в кабинет. Павел напряжённо следил за ней из дверного проёма. Она подошла к стеллажу, посмотрела на верхнюю полку, затем обвела взглядом комнату. Её лицо не изменилось. Она не стала метаться, не стала ничего искать. Она просто повернулась к нему.
— Где папка, Паша?
— Какая папка? — он попытался изобразить искреннее недоумение, но получилось плохо.
— Зелёная. С документами на квартиру. Не делай из меня идиотку.
Он перешёл в наступление, его голос зазвучал громче, наполняясь праведным гневом.
— Я не позволю тебе разрушить нашу жизнь! Я спрятал их, да! И не отдам, пока ты не придёшь в себя! Это наш общий дом, и ты не можешь решать всё в одиночку!
Алла медленно подошла к нему. Она не кричала. Она говорила тихо, но каждое её слово било наотмашь, как удар кнута.
— Этот дом перестал быть «нашим», когда превратился в общежитие для твоей родни. Моё мнение ты когда-нибудь спрашивал, прежде чем заселить сюда очередного родственника? Ты ставил меня перед фактом. Ты решал всё в одиночку. Я просто возвращаю тебе твою же модель поведения. Так где документы?
— Ни за что! — выкрикнул он. — Моя мать будет здесь с минуты на минуту! Мой брат уже едет в автобусе! И ты посмотришь им в глаза и объяснишь, почему они должны ночевать на улице!
Он думал, что этот аргумент станет решающим. Что вид его родни, его матери, сломает её. Но он снова ошибся. Алла посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни капли страха или сомнения.
— Я хочу, чтобы ты меня очень внимательно выслушал, Паша…
— Да сколько можно? — устало откликнулся он.
— Ещё хоть один из твоих многочисленных родственников появится на нашем пороге с просьбой пожить у нас, то ты сам соберёшь свои чемоданы и отправишься вместе с ними искать себе новый дом! Ты меня понял?!
Это была не угроза. Это был приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Он смотрел на неё и понимал, что женщина, которую он знал, исчезла. На её месте стояла чужая, холодная и решительная незнакомка, которая только что провела черту, пересекать которую было нельзя. Но его брат и мать уже были в пути. И риелтор — в пути. И точка невозврата была пройдена ими обоими.
Ровно в три часа раздался звонок в дверь. Ненавязчивый, деловой. Он прозвучал в оглушительной тишине, как выстрел стартового пистолета. Павел, который последние два часа мерил шагами коридор, вздрогнул. Он бросил на Аллу затравленный взгляд, надеясь на чудо, на то, что она моргнёт, отступит, скажет, что это была ошибка. Но Алла спокойно встала с кресла, поправила блузку и направилась к двери. Она была абсолютно готова.
— Я открою, — бросил Павел, опережая её. В его голосе звучала отчаянная решимость. Это был его последний рубеж обороны. Он распахнул дверь, готовый выдать риелтору любую ложь — мы передумали, жена заболела, потоп у соседей — всё что угодно, лишь бы не пускать этого чужого человека внутрь.
Но на пороге стояли не только он. Рядом с аккуратным мужчиной в строгом костюме и с папкой в руках возвышался огромный Лёшка с двумя клетчатыми баулами, от которых пахло поездом и деревней. А за их спинами стояла Нина Петровна, мать Павла, с поджатыми губами и лицом человека, приехавшего наводить порядок. Они прибыли все вместе, его армия спасения, его тяжёлая кавалерия. На мгновение на лице Павла отразилось облегчение.
— Ой, а мы не вовремя? — добродушно пробасил Лёшка, протискиваясь в прихожую. — Пашка, привет! Мам, проходи!
Нина Петровна вошла, как хозяйка, её цепкий взгляд тут же впился в Аллу, стоявшую в глубине коридора. Мужчина в костюме растерянно переминался с ноги на ногу.
— Простите, я, наверное, ошибся… — начал он.
— Нет, вы не ошиблись, — раздался спокойный голос Аллы. Она шагнула вперёд, полностью игнорируя приехавших родственников, и обратилась прямо к риелтору. — Здравствуйте, проходите, пожалуйста. Мы вас ждём.
Павел застыл с полуоткрытым ртом. Этот ход разрушил весь его план. Он хотел создать ситуацию, в которой Алла почувствовала бы себя неуютно, виновато перед его семьёй. Но она перехватила инициативу, превратив семейную драму в часть деловой встречи. Риелтор, ободрённый её уверенностью, шагнул внутрь. Прихожая мгновенно стала тесной от людей, сумок и невысказанного напряжения.
— Паша, познакомь, пожалуйста, своих гостей с нашим агентом по недвижимости, — ровным голосом произнесла Алла. Каждое слово было отточено, как лезвие.
Павел растерянно посмотрел на мать, на брата, на риелтора. Он выглядел как человек, попавший в аварию и не понимающий, что произошло.
— Мам, Лёш, это… это просто недоразумение…
— Никакого недоразумения, — Алла сделала шаг к Лёшке, который всё ещё глуповато улыбался, не в силах оценить масштаб катастрофы. Она посмотрела на него не со злобой, а с холодной констатацией факта, как врач смотрит на симптом болезни. — Лёша, здравствуй. Это квартира, в которой ты собирался жить. А это риелтор, который её продаёт. Павел забыл тебе сказать?
Лёшкина улыбка медленно сползла с лица. Он перевёл непонимающий взгляд с Аллы на Павла. Нина Петровна наконец подала голос.
— Аллочка, что здесь происходит? Павел сказал, ты не в себе.
— С чего вы взяли? Я как раз впервые за долгое время пришла в себя, Нина Петровна, — Алла повернулась к свекрови, и в её глазах не было ни тени почтения или страха. — Ваш сын пригласил вас и Лёшу в дом, который через месяц будет принадлежать другим людям. Он не смог сказать вам «нет», так же как он не смог обеспечить вам место для проживания. Он позвал вас сюда, чтобы вы надавили на меня. Чтобы вы помогли ему и дальше жить так, как ему удобно, не считаясь со мной. Но теперь это его задача. Не моя.
Она говорила это спокойно, но в комнате звенело от напряжения. Она не просто ссорилась с мужем. Она на глазах у его матери и брата демонтировала его образ мужчины, главы семьи, превращая его в беспомощного, инфантильного мальчика, который прячется за мамину юбку.
Затем она повернулась к риелтору, который наблюдал за этой сценой с профессиональным бесстрастием, но с нескрываемым изумлением в глазах.
— Я прошу прощения за эту сцену. Документы на квартиру у мужа, он их спрятал в спальне, в шкафу, под старыми свитерами. Я думаю, теперь он их вам отдаст.
Это был контрольный выстрел. Она выставила его не только слабовольным, но и мелочным, жалким.
Тишина, которая наступила после её слов, была абсолютной, давящей. Она впитала в себя все звуки: гул машин за окном, тиканье часов, даже дыхание людей, застывших в прихожей. Павел стоял белый как полотно. Краска стыда залила его шею, уши, он смотрел в пол, не в силах поднять глаза. Его тактика тотальной войны обернулась его же публичной казнью. Он привёл свидетелей своего триумфа, а они стали свидетелями его полного и безоговорочного разгрома.
Но страшнее всего был взгляд Нины Петровны. Она смотрела не на Аллу, невестку-бунтарку. Она смотрела на своего сына. И в её взгляде не было материнской жалости или желания защитить. Там было холодное, брезгливое разочарование. То, как смотрят на что-то сломавшееся, не оправдавшее надежд. Она приехала спасать его семью, а увидела, что спасать нечего, потому что её сын оказался не мужчиной, а пустым местом, неспособным ни настоять на своём, ни защитить жену, ни даже достойно проиграть.
Первым не выдержал Лёшка. Он, весь красный и потный, схватился за ручки своих клетчатых баулов, которые вдруг показались ему невероятно тяжёлыми и постыдными.
— Паш, я это… я, наверное, пойду. На вокзал. Там комната отдыха есть, я там перекантуюсь, — пробормотал он, глядя куда-то в стену. — Ты извини, Аль. Я ж не знал, что у вас тут так…
Алла лишь кивнула ему. Он не был виноват. Он был лишь одним из многих симптомов застарелой болезни. Не говоря ни слова, опустив голову так низко, что подбородок почти касался груди, Павел развернулся и пошёл в спальню. Каждый его шаг был тяжёлым, как у каторжника. Через минуту он вышел с той самой зелёной папкой в руках. Его рука дрожала, когда он молча протянул её риелтору.
Агент принял документы с профессиональной невозмутимостью, открыл папку, бегло просмотрел содержимое и удовлетворённо кивнул.
— Всё на месте. Можем приступать к оценке и оформлению договора.
И в этот момент Нина Петровна, до этого молчавшая, сделала шаг к выходу. Она даже не посмотрела на Аллу. Она остановилась рядом с сыном и произнесла тихо, но так, что услышали все:
— Позвони, когда мужчиной станешь, — бросила она ему в лицо, словно выплюнула что-то горькое. В её голосе не было злости, только ледяное презрение.
Она развернулась и вышла, не прощаясь. Лёшка, испуганно озираясь, поспешил за ней, волоча свои баулы, которые теперь казались символом всей этой неуместной и провальной затеи.
Дверь захлопнулась. В прихожей остались только Алла, униженный, раздавленный Павел и совершенно спокойный риелтор.
— Пройдёмте в комнату, — сказала Алла агенту, указывая в сторону гостиной. Затем она обернулась к мужу, который так и застыл посреди коридора, и её голос прозвучал ровно, без злорадства, но с окончательно утвердившейся властью. — Павел, сделай нам кофе, пожалуйста.
Он вздрогнул, поднял на неё пустые глаза и молча поплёлся на кухню. Это был уже не приказ жены, а распоряжение хозяйки дома человеку, который больше не имел здесь права голоса.
И когда она сидела за столом напротив риелтора, обсуждая рыночную стоимость квадратных метров и преимущества их района, она впервые за много лет почувствовала, что может дышать полной грудью. Запах дешёвого парфюма Вероники, казалось, наконец-то выветрился. В квартире стало тихо, просторно и пусто. И эта пустота не пугала. Она была наполнена обещанием новой, только её жизни. Воздух в её доме, наконец, стал только её…
