— Пап, а ты будешь доедать?
Кирилл вздрогнул, словно его выдернули из глубокого сна. Он оторвал взгляд от светящегося экрана телефона и посмотрел на сына. Серёжа сидел напротив, подперев щёку кулаком, и с тоской ковырял вилкой остывшие макароны. Вопрос повис в воздухе, наполненном запахом вчерашнего супа и полного, тотального безразличия. Кирилл бросил взгляд на свою тарелку — нетронутая котлета, слипшийся комок гарнира. Он даже не помнил, как сел за стол.
— Нет, не хочу. Спасибо, — он попытался улыбнуться, но уголки губ не послушались. Он снова опустил глаза к телефону, и его лицо мгновенно разгладилось, приобретая то сосредоточенное и слегка отстранённое выражение, которое Лариса за последние полгода научилась ненавидеть.
Она наблюдала за этим спектаклем с противоположного конца стола. Ела медленно, методично, не чувствуя вкуса. В ней уже давно не было ни обиды, ни ревности. Эти тёплые, живые чувства сменились чем-то другим — холодным, почти хирургическим любопытством. Ей было интересно, как долго он сможет так существовать в двух параллельных мирах: здесь, за столом с семьёй, и там, в маленькой светящейся коробочке, где, очевидно, и протекала его настоящая жизнь.
— Мы в субботу к моим поедем? — её голос прозвучал ровно, без всякой вопросительной интонации, словно она просто констатировала факт. — Мама просила помочь с полками, одна она не справится.
Он не сразу ответил. Его большой палец замер над экраном, будто он сверялся с каким-то невидимым ей расписанием. Он взвешивал что-то, и Лариса точно знала, что весы эти не имели никакого отношения ни к полкам, ни к её матери.
— Посмотрим. У меня на работе завал, могут и в субботу дёрнуть, — наконец произнёс он, не поднимая головы. Ложь была настолько ленивой и неприкрытой, что это было почти оскорбительно. Он даже не старался.
В этот момент его телефон коротко, нагло вибрирует на скатерти. Кирилл инстинктивно, одним отточенным движением, переворачивает его экраном вниз. Жест был таким быстрым, таким рефлекторным, что мог бы остаться незамеченным. Но Лариса видела всё. Она видела, как напряглись его плечи, как он украдкой посмотрел на неё, проверяя, заметила ли она. Она сделала вид, что не заметила. Она просто продолжала жевать свой безвкусный ужин, но внутри что-то щёлкнуло и встало на место, как последний элемент в сложной мозаике.
— Как у тебя дела на работе? — спросил он вдруг. Слишком бодро, слишком фальшиво. Это была слабая попытка перевести тему, создать иллюзию нормального семейного разговора.
— Как обычно. Работаю, — отрезала она.
— Серёже в школу нужно папку новую купить, эта совсем порвалась. Ты не забыл?
Он нахмурился. Мир реальных проблем — рваных папок, полок и семейных обедов — явно раздражал его. Он хотел, чтобы этот мир функционировал сам по себе, без его участия, оставляя ему время и силы для чего-то более важного.
— Купи. В чём проблема-то? — он отодвинул тарелку и поднялся из-за стола. Ужин был окончен. — Я к себе. Нужно пару писем отправить.
Он ушёл в спальню, оставив её наедине с сыном и грязной посудой. Лариса смотрела на его пустой стул, на его недоеденную котлету, на перевёрнутый телефон, который он в спешке забыл на столе. Она больше не задавала себе вопросов. Она не гадала, кто там, по ту сторону экрана. Она больше не пыталась найти ему оправдания. Она просто знала, что этой ночью всё закончится. Осталось только получить неопровержимые доказательства. И она их получит.
Часы на стене в коридоре пробили два. Лариса лежала в кровати с открытыми глазами и слушала. Она слушала ровное, чуть присвистывающее дыхание Кирилла рядом. Слушала, как гудит холодильник на кухне, как за окном изредка проезжает одинокая машина. Весь дом спал. Только она бодрствовала, и это бодрствование было холодным и ясным, как зимнее утро. В ней не было ни обиды, ни желания плакать. Всё это перегорело, оставив после себя лишь твёрдый, кристаллический осадок — намерение. Это была не ревность. Это была инвентаризация. Нужно было подвести черту, зафиксировать убытки и закрыть предприятие под названием «семья».
Она ждала, пока его дыхание станет совсем глубоким, пока он не перевернётся на другой бок, закинув руку ей на подушку — привычный жест, который теперь казался чужим и неуместным. Она аккуратно, миллиметр за миллиметром, высвободилась из-под его руки и села на кровати. Половица под её ногами предательски скрипнула. Кирилл что-то пробормотал во сне и затих. Лариса замерла, её сердце сделало один сильный, глухой удар. Но он не проснулся.
Его телефон лежал на тумбочке, подключённый к зарядному устройству. Маленький зелёный диод горел в темноте, как глаз какого-то маленького хищника. Она протянула руку, и её пальцы коснулись холодного, гладкого корпуса. Взяв телефон, она выдернула шнур. Экран на мгновение вспыхнул, показав время — 2:17, и снова погас. Она на цыпочках, стараясь не дышать, вышла из спальни и направилась на кухню — свою территорию.
Она села за стол, на котором ещё стояли их вечерние чашки. Включила телефон. Экран потребовал графический ключ. Лариса смотрела на девять точек, соединённых в квадрат. Первая мысль — дата рождения сына. Она провела пальцем. Неверно. Дата их свадьбы. Неверно. Она сделала глубокий вдох, прогоняя подступающее раздражение. Нужно было думать, как он. Не тот Кирилл, за которого она выходила замуж десять лет назад. А этот — новый, лживый, отстранённый. Он стал ленив и предсказуем. Она вспомнила, как несколько раз видела краем глаза, как он разблокирует экран. Движение было быстрым, угловатым. Она провела пальцем по экрану, рисуя простую букву «L». Экран разблокировался. «L» — как её имя. Какая ирония. Или, может, не её.
Ей не пришлось ничего искать. Чат был закреплён в самом верху списка. «Светочка». Не Света, не Светлана. Именно так, приторно-ласково, с уменьшительным суффиксом, который резанул её по глазам хуже любого мата. Она открыла переписку. И мир сузился до этих белых пузырьков сообщений на тёмном фоне.
Она читала не торопясь, методично прокручивая историю их общения за последний месяц. Там было всё. Их общие шутки про начальника. Его жалобы на «вечно недовольную жену». Её сочувственные ответы. Фотографии его обедов, которые он присылал ей с подписью «спасаюсь от домашней отравы». И их планы. Планы на выходные, которые он якобы должен был провести на «срочной работе». Планы на отпуск, куда они собирались лететь вдвоём, пока Лариса с детьми будет у её матери на даче. «…билеты на майские уже смотрел, котёнок?», «…ты только представь, море, и мы одни, без этого вечного шума», «скинь мне тысяч двадцать, хочу по магазинам пройтись».
Но последним гвоздём стала не эта пошлая романтика. А её сообщение, отправленное всего час назад, когда он уже лежал рядом с Ларисой в постели: «Ты когда уже скажешь своей? Я устала ждать». И его ответ: «Скоро, моя хорошая. Ещё чуть-чуть. Нужно подготовить почву».
«Подготовить почву». Эта фраза взорвалась у неё в голове. Он не просто изменял. Он готовил плацдарм для отступления. Продумывал, как обставить всё с максимальным удобством для себя. Лариса отложила телефон. Она посмотрела на свои руки, лежащие на столе. Они не дрожали. Она почувствовала странное, почти пугающее спокойствие. Не было больше вопросов, не было сомнений, не было боли. Была только работа, которую нужно было сделать. Она встала, аккуратно поставила телефон на зарядку на кухне и пошла в коридор. Открыла шкаф, достала оттуда рулон больших, плотных мусорных пакетов и вернулась в спальню. Он всё так же спал. А она стояла над ним и уже точно знала, что будет делать утром.
Утро пришло без спроса, заливая спальню безразличным серым светом. Кирилл спал, разметавшись по кровати, заняв две трети пространства. Лариса уже давно не спала. Она сидела на кухне, пила остывший чай и смотрела, как за окном просыпается город. Она не чувствовала себя разбитой или уставшей. Наоборот, внутри неё царила звенящая, холодная ясность, какая бывает только после очень высокой температуры. План был готов. Он был прост и эффективен, как лезвие гильотины.
Она услышала, как в спальне зазвонил его будильник. Короткая, назойливая трель, которую он смахнул тяжёлой сонной рукой. Потом шаги, скрип двери в ванную, шум воды. Этот привычный утренний ритуал, который раньше был фоном их семейной жизни, теперь звучал как обратный отсчёт. У неё было ровно пятнадцать минут.
Лариса вошла в спальню. Воздух ещё пах его сном — чем-то тёплым, чужим. Она подошла к шкафу и резко распахнула дверцы. Его половина. Аккуратные стопки джемперов, ряд рубашек на вешалках, полка с футболками. Мир успешного, уверенного в себе мужчины. Она взяла с пола рулон чёрных мусорных пакетов, оторвала первый. Плотный полиэтилен хищно зашуршал в тишине комнаты.
И она начала. Она не складывала вещи. Она сгребала их. Первой в пакет полетела стопка его любимых футболок. Она просто смахнула их с полки одной рукой, как крошки со стола. Затем она взялась за рубашки. Не снимая с вешалок, она срывала их, комкая дорогую ткань, слыша, как протестующе трещат нитки. Голубая, в тонкую полоску, белая для совещаний, тёмно-синяя, в которой он был на последнем дне рождения сына — все они летели в чёрную пасть пакета, смешиваясь в одну бесформенную, унизительную кучу. Она работала быстро, без эмоций, её движения были выверены и жестоки. Это была не уборка. Это было аннулирование.
С полки с бельём она сгребла всё — и чистое, и то, что он бросил вчера на стул. Дорогие боксеры смешались с парой несвежих носков. В пакет полетели его ремни, галстуки, которые она когда-то помогала ему выбирать, даже его домашние тапочки. Она заполнила один пакет, отставила его в сторону и оторвала второй. В него полетели костюмы. Она стащила их с вешалок вместе с чехлами. Шерсть, твид, кашемир — всё это превращалось в мусор под её руками.
Шум воды в ванной стих. Кирилл вышел из душа, распаренный, пахнущий гелем для душа, с полотенцем, обёрнутым вокруг бёдер. Он насвистывал какую-то мелодию и вытирал волосы. И замер на пороге спальни.
— Ты что делаешь? — его голос был не громким, а растерянным. Он смотрел на неё, на два огромных чёрных мешка у её ног и на опустевшие полки в шкафу. — Ты что, с ума сошла?
Лариса не ответила. Она молча взяла третий, ещё полупустой пакет, и швырнула в него его спортивную форму с верхней полки. Затем она повернулась к нему. Её лицо было абсолютно спокойным. Это спокойствие напугало его больше, чем крик.
— Лариса, я тебя спрашиваю! Что это за цирк? Что происходит? — он сделал шаг в комнату, его лицо начало багроветь от гнева и непонимания.
Она не удостоила его ответом. Она молча обошла его, прошла на кухню, где на столе всё ещё лежал его телефон. Она взяла его. Экран был погашен. Она нажала на кнопку, провела пальцем по экрану, рисуя знакомую букву «L». Чат со «Светочкой» открылся мгновенно. Она вернулась в спальню. Кирилл стоял посреди комнаты, сжимая кулаки, готовый взорваться.
Она не сказала ни слова. Просто протянула ему телефон. Он непонимающе посмотрел на неё, потом на экран в её руке. Он увидел. Увидел её имя, её аватарку, их последние сообщения. Он увидел свою фразу про «подготовить почву». Его лицо изменилось. Краска гнева схлынула, уступив место серой, пепельной растерянности.
— Зачем ты залезла ко мне в телефон? А как же доверие? Ты вообще ненормальная что ли?!
— Я тащу на себе дом, детей и ипотеку, пока ты тратишь деньги на какую-то девку с работы, а ты ещё говоришь мне что-то про доверие? Забирай свои вещи и иди доверять кому-нибудь другому!
— Это всё не то, о чём ты…
— Там тебе доверяют больше, — сказала Лариса. Её голос был тихим, но твёрдым, как сталь. — Можешь идти прямо сейчас.
Тишина в комнате стала плотной, вязкой, как застывающий клей. Кирилл смотрел на экран телефона в её руке, и его лицо медленно менялось. Первоначальный шок сменился чем-то другим — брезгливой, холодной злобой. Он медленно поднял на неё глаза. В них не было ни раскаяния, ни сожаления. Только оскорблённая гордость. Он нашёл, за что уцепиться. Он нашёл, в чём обвинить её.
— Ты… ты лазила в моём телефоне, — произнёс он. Голос его был тихим, почти шипящим. Это была не защита. Это было нападение. Он перехватывал инициативу, пытаясь выставить её виноватой в том, что она посмела нарушить его личные границы. Те самые границы, которые он сам давно стёр, превратив их общую жизнь в ложь.
Лариса медленно опустила руку с телефоном. Она не стала оправдываться. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был таким же холодным и ясным, как свет наступившего утра.
— Ты сам дал мне пароль. Буква «L». Ты думал, это про меня? Какая самонадеянность.
Его лицо дёрнулось, словно от пощёчины. Он не ожидал такого спокойствия, такой убийственной точности. Он ждал слёз, криков, истерики — всего того, с чем он умел справляться, что можно было обесценить, назвав «женскими эмоциями». Но он столкнулся со стеной.
— Это ничего не значит. Мы просто… общались, — он начал лепетать, подбирая слова, но они звучали неубедительно даже для него самого. — Ты всё не так поняла. Это просто флирт, ерунда…
— «Нужно подготовить почву», — прервала она его, цитируя его собственное сообщение. Каждое слово она произносила медленно, чеканя, как приговор. — Почву для чего, Кирилл? Для того, чтобы уйти к ней красиво? Чтобы я осталась виноватой? Чтобы ты выглядел жертвой обстоятельств, уставшим от «вечно недовольной жены»? Я всё правильно поняла. Я, наконец-то, всё поняла.
Он отступил на шаг, словно её слова имели физический вес и толкали его назад. Он был голый — и в прямом смысле, с полотенцем на бёдрах, и в переносном. Все его уловки, вся его ложь были сорваны, как грязные бинты, обнажив уродливую рану. Он больше не пытался спорить. Он молча прошёл к уцелевшей стопке белья, взял чистые джинсы, футболку. Он одевался быстро, рывками, не глядя на неё. Щёлкнул ремень, зашуршала ткань куртки. Он собирал себя по частям, надевая привычную броню — одежду для внешнего мира, для другой жизни. Лариса просто стояла и смотрела, как её муж, человек, с которым она прожила десять лет, превращается в чужого мужчину, собирающегося на выход.
В этот момент дверь в спальню тихо скрипнула. На пороге стоял Серёжа. Сонный, растрёпанный, в своей пижаме с динозаврами. Он тёр глаза кулачком и смотрел на них непонимающим взглядом. Его детский мир ещё не успел уловить электричество, которым был пропитан воздух. Он увидел только отца, уже одетого, и большие чёрные мешки на полу.
— Пап, а ты куда? — его голос прозвучал тонко и чисто в мёртвой тишине. — Ты с мешками… мы в поход?
Этот простой вопрос разрушил всё. Он был страшнее любых обвинений. Кирилл замер. Его лицо исказилось. На мгновение Ларисе показалось, что она увидела в его глазах боль. Но это была не боль раскаяния. Это была боль пойманного зверя, которому некуда бежать. Он посмотрел на сына, и его губы скривились в жалкой попытке улыбки.
— Нет, малыш… Папе… папе нужно на работу. Срочно.
Он не смог выдержать взгляда сына. Он отвернулся, схватил два чёрных мешка. Полиэтилен зашуршал громко, непристойно, как похоронный марш. Он, не глядя на Ларису, двинулся к выходу из комнаты.
— Ключи оставь на тумбочке в прихожей, — сказала она ему в спину. Её голос не дрогнул.
Он остановился в дверях, не оборачиваясь.
— Я позвоню позже. Насчёт… остального, — бросил он через плечо и вышел.
Через несколько секунд хлопнула входная дверь. Громко, окончательно. Серёжа посмотрел на маму, его нижняя губа задрожала.
— Мам, а папа вернётся?
Лариса подошла к сыну, опустилась перед ним на колени и крепко обняла его. Она уткнулась лицом в его тёплую пижаму, пахнущую сном и детством, и сделала глубокий вдох. Слёз не было. Была только оглушающая пустота и тишина. Тишина, в которой больше не будет вибрации его телефона по ночам. Тишина, в которой ей предстояло научиться жить заново. И глядя поверх головы сына на опустевший шкаф, она впервые за долгие месяцы почувствовала не боль, а воздух. Холодный, утренний, но чистый воздух свободы…
