— Ты котлеты из курицы делаешь, Вероника? Я думала, Олежек только говяжьи любит.
Лариса Андреевна произнесла это негромко, стоя посреди кухни. Она не присела, хотя Вероника уже дважды предложила ей чай. Вместо этого она медленно двигалась по небольшой кухне, словно совершая инспекционный обход вверенной ей территории. Её холёные пальцы с безупречным маникюром то касались глянцевого фасада шкафа, то проводили по краю столешницы, выискивая невидимые огрехи. Вероника чувствовала себя не хозяйкой в собственном доме, а нерадивой служащей, проходящей внеплановую аттестацию.
— Олег и куриные ест с удовольствием, — ровно ответила Вероника, продолжая формировать небольшие круглые котлеты. Её руки двигались размеренно, но внутри уже начал закипать привычный тугой узел раздражения. — Я специально для него готовлю, он придёт уставший.
— Уставший, конечно, — подхватила свекровь, останавливаясь у окна и вглядываясь в чисто вымытое стекло. — Работа у него нервная, ответственная. Ему нужно хорошее, полноценное питание. Говядина, понимаешь? В ней железо, сила. А курица… Курица — это так, баловство. Я ему всегда готовила паровые котлеты из телятины. Он их обожал.
Вероника промолчала, с силой сжав в ладони комок фарша. Паровые котлеты. Она помнила, как Олег первые полгода их совместной жизни морщился при одном упоминании о них. Но спорить было бессмысленно. В мире Ларисы Андреевны её сын, тридцатидвухлетний руководитель отдела, навсегда оставался «Олежеком», нежным созданием, которое нужно кормить исключительно одобренными ей продуктами и оберегать от суровой реальности, главной частью которой, по умолчанию, являлась Вероника.
— Окна у тебя чистые, молодец, — бросила свекровь, перемещая своё внимание на раковину. Её взгляд, цепкий и оценивающий, задержался на флаконе с моющим средством. — А что это за фирма? Не видела такую. Немецкая? Ты смотри, Вероника, сейчас столько химии вредной. Она же на посуде остаётся. У Олега с детства желудок слабый. Я всегда покупала только проверенное, наше. Пусть дороже, зато надёжно.
«Конечно, дороже, — мысленно огрызнулась Вероника. — Особенно когда платишь не из своего кармана». Но вслух она лишь вежливо улыбнулась:
— Хорошее средство, Лариса Андреевна. Я много воды лью, всё смывается. Может, всё-таки чаю? У меня ваш любимый, с бергамотом.
— Нет-нет, не суетись, — отмахнулась та, делая вид, что не замечает накрытого на двоих стола. — Я же не в гости, я по делу. Заходила тут рядом в аптеку, решила проведать вас. Смотрю, Олежек в последнее время какой-то бледный, осунулся. Ты его витаминами поишь? Ему обязательно нужны витамины для мужского здоровья. Он сам себе никогда не купит, за ним глаз да глаз нужен.
Она говорила это так, будто Вероника была нанятой сиделкой, которая плохо справляется со своими обязанностями. Каждая её «заботливая» фраза была уколом, маленьким, но точным, нацеленным в самое уязвимое место — в её самооценку как жены и хозяйки. Вероника выложила последнюю котлету на сковороду, и шипение горячего масла на мгновение заглушило ровный голос свекрови. Она вымыла руки и вытерла их полотенцем, ощущая, как напряглись мышцы спины.
Лариса Андреевна, закончив ревизию кухни, наконец, направилась в прихожую. Она уже надела пальто и поправляла платок на шее, когда обернулась для финального напутствия.
— Ты уж присмотри за ним, Вероника. Он у меня один. Золотой мальчик, но совершенно не приспособленный к жизни. Таким мужчинам нужна крепкая женская рука, которая направит и позаботится. Береги его. Таких сейчас не делают.
С этими словами она открыла дверь и вышла, оставив за собой тонкий шлейф дорогих духов и ощущение полного опустошения. Вероника осталась стоять посреди кухни. Аромат жарящихся котлет, который ещё полчаса назад казался ей символом домашнего уюта, теперь вызывал тошноту. Она смотрела на шипящую сковороду и понимала, что готовит не ужин для любимого мужа, а очередной экспонат для выставки своих несовершенств, которую в следующий раз снова придёт оценивать самый строгий в мире критик.
Две недели прошли в обманчивом затишье. Олег хвалил куриные котлеты, жизнь текла своим чередом, и Вероника почти позволила себе расслабиться. Она решила, что, возможно, сумеет и дальше лавировать, пропуская мимо ушей ядовитые «советы» и сохраняя хрупкий мир. Субботнее утро было ленивым и солнечным. Олег уехал помочь другу с гаражом, а Вероника, включив негромко музыку, разбирала чистое бельё. Запах свежести и тёплого утюга наполнял квартиру. Она с любовью складывала рубашки мужа, проводя ладонью по гладкому хлопку. И в этот момент раздался резкий, требовательный звонок в дверь.
Сердце сделало неприятный кульбит. Этот звонок она узнала бы из тысячи. Нетерпеливый, не оставляющий сомнений в том, кто за дверью и что её ждёт. Она медленно пошла в прихожую, мысленно готовясь к обороне.
— Здравствуй, — бросила Лариса Андреевна с порога, проходя в квартиру так, словно была её полноправной хозяйкой. Она была в элегантном брючном костюме, от неё пахло дорогим парфюмом и холодом. — Я звонила Олегу, он недоступен. Что-то случилось?
— Здравствуйте. Нет, всё в порядке, он уехал к Семёну, там что-то с машиной, — спокойно ответила Вероника, закрывая дверь.
— К Семёну? В субботу? — свекровь остановилась посреди комнаты и обвела её критическим взглядом. — Странно. Он собирался к нам на дачу. Отец шашлык замариновал, ждал его. Он мне вчера обещал.
Вероника промолчала. Олег ничего ей не говорил про дачу. Скорее всего, он просто не хотел ехать и нашёл удобный предлог, но объяснять это матери было всё равно что пытаться потушить костёр бензином. Любое его решение, которое шло вразрез с её планами, автоматически становилось виной невестки.
— Ты посмотри, на кого он стал похож, — продолжила Лариса Андреевна, её голос набрал силу и зазвенел металлом. — Раньше был живчик, огонь! А сейчас что? Аморфный, вялый. Сидит дома, никуда ему не надо. Это твоё влияние, Вероника. Ты его испортила. Ты превратила моего сына в сонного тюфяка, которому ничего не интересно, кроме дивана и телевизора.
Она говорила это, стоя почти вплотную, глядя Веронике прямо в глаза. Это уже не было завуалированной критикой котлет или моющего средства. Это было прямое, голословное обвинение. Внутри Вероники что-то оборвалось. Тонкая нить терпения, которую она так старательно штопала все эти годы, лопнула с оглушительным треском.
Она не ответила. Она молча развернулась, прошла к музыкальному центру и выключила его. Затем вернулась к гладильной доске, аккуратно сложила последнюю рубашку, убрала утюг. Все её движения были медленными, почти ритуальными. Она не суетилась, не проявляла никаких эмоций. Закончив, она не пошла на кухню ставить чайник, как сделала бы раньше. Она подошла к креслу, которое стояло напротив дивана, где уже расположилась Лариса Андреевна, и села.
Она села и просто посмотрела на свекровь. Долгим, внимательным, изучающим взглядом. Не было ни страха, ни желания оправдаться. Только холодное, спокойное любопытство. Лариса Андреевна, не ожидавшая такой перемены, на секунду сбилась. Она привыкла к тому, что Вероника либо молчит, опустив глаза, либо начинает лепетать что-то в своё оправдание.
— Что ты на меня смотришь? — нервно спросила она. — Думаешь, я не права? Я же вижу, что ты с ним делаешь! Он раньше таким не был! Ты его совсем к рукам прибрала, от семьи отвадила!
Вероника не проронила ни слова. Она продолжала смотреть, и на её губах медленно, очень медленно, стала появляться улыбка. Это была странная улыбка. Не весёлая, не добрая и даже не злая. Это была улыбка человека, который много ходов просчитывал сложную партию и вдруг увидел единственно верный, сокрушительный ход. Выслушав последнюю гневную тираду, она слегка наклонила голову, словно соглашаясь с чем-то своим, и приготовилась говорить.
Тирада свекрови оборвалась на полуслове. Она ожидала чего угодно: слёз, криков, оправданий, даже ответной дерзости. Но она не была готова к этой спокойной, хищной улыбке и к тому, что Вероника, наконец, заговорит. Голос невестки был ровным, лишённым всяких эмоций, словно она обсуждала прогноз погоды, а не распад семьи.
— А чего вы добиваетесь своими визитами, Лариса Андреевна? Развода своего сына со мной? Так вы на верном пути! Но тогда он к вам же и переедет жить! Тут он не останется!
Слова упали в тишину комнаты, как тяжёлые камни в гладкую воду. Лицо свекрови вытянулось, а в глазах, только что метавших молнии, промелькнуло недоумение, быстро сменившееся тревогой. Она хотела победы, а не последствий. Она хотела видеть Веронику униженной и изгнанной, а своего Олежека — свободным и благодарным. Перспектива снова делить свою выверенную до сантиметра квартиру с тридцатидвухлетним сыном, который за пять лет брака окончательно разучился даже заваривать себе чай, вызвала в ней приступ почти физического ужаса.
— Что ты такое говоришь? — прошептала она, и в её голосе впервые не было стали.
Вероника усмехнулась, теперь уже открыто, и откинулась на спинку кресла. Она наслаждалась произведённым эффектом. Она видела, как в голове свекрови заработали шестерёнки, прокручивая нарисованную ей картину.
— А я говорю то, что будет, — продолжила она тем же бесстрастным тоном. — Вы ведь этого хотите? Вернуть своего мальчика? Так получите его. Он соберёт свои два чемодана с рубашками, которые я ему нагладила, и приедет к вам. Прямиком в вашу идеальную, сверкающую чистотой гостиную. И залезет на ваш белый диван. В ботинках.
Она сделала паузу, давая образу укорениться в сознании свекрови.
— И он будет сидеть там каждый вечер. Уставший после своей нервной работы. И ждать, когда вы подадите ему ужин. Конечно, не куриные котлеты, а те самые, из телятины, на пару. А потом он оставит тарелку прямо на журнальном столике. И вам придётся её убирать. Вы будете стирать его носки, Лариса Андреевна. Искать по утрам его вторую туфлю. Выслушивать его бесконечное нытьё о том, как несправедлив к нему начальник и как подорожал бензин. Он будет занимать вашу ванную по часу, а после него на зеркале останутся брызги зубной пасты.
Каждое слово было точным, выверенным выстрелом. Вероника не повышала голоса, она просто рисовала картину, и картина эта была чудовищно реалистичной. Лариса Андреевна видела всё это так ясно, словно это уже происходило. Она видела свои вечера, которые она проводила с книгой и бокалом вина, разрушенные его присутствием. Она видела свой идеальный порядок, погребённый под его вещами. Она видела свою заслуженную, спокойную жизнь, превратившуюся в бесконечный день сурка по обслуживанию взрослого мужчины, которого она сама же и сделала беспомощным.
— Он будет приводить своих друзей, — добила её Вероника. — Того же Семёна. Они будут пить пиво и смотреть футбол в вашей гостиной, прямо на белом диване. А вы будете носить им солёные орешки. Так что продолжайте, Лариса Андреевна. Не останавливайтесь. Вы почти у цели. Ещё пара таких визитов, и ваша мечта сбудется. Вы вернёте себе своего мальчика. Навсегда.
Наступила тишина. Лариса Андреевна молчала, глядя в одну точку невидящим взглядом. Её лицо приобрело сероватый оттенок. Она медленно, словно нехотя, поднялась с дивана. Её движения утратили былую царственную плавность, стали резкими, механическими. Она не посмотрела на Веронику. Не сказала ни слова на прощание. Она просто пошла к двери, схватила свою сумочку и вышла из квартиры. Впервые в жизни она не нашла, что ответить. Она не просто проиграла спор. Она проиграла войну, даже не осознав, что участвует в ней на таких условиях.
Вероника не убирала гладильную доску. Она так и оставила её стоять посреди комнаты, как молчаливый свидетель её маленькой победы. Она не пила чай, не включала музыку. Она просто сидела в кресле и ждала. Адреналин от схватки со свекровью прошёл, оставив после себя странную, прозрачную пустоту. В этой пустоте не было страха, не было сомнений. Было только ясное, холодное понимание того, что точка невозврата пройдена. Она ждала не мужа, с которым можно было бы поделиться или посоветоваться. Она ждала исполнителя чужой воли, вестника, который принесёт ей предсказуемое и уже отрепетированное послание.
Прошло около двух часов, когда в замке повернулся ключ. Он повернулся не так, как обычно — мягко и привычно, — а резко, с царапающим звуком. Олег вошёл в квартиру и остановился в проходе, не снимая куртки. Его лицо, обычно добродушное и слегка расслабленное, было напряжено до такой степени, что скулы казались острыми. Он не смотрел на неё. Его взгляд был устремлён куда-то в стену за её головой.
— Что ты наговорила матери? — его голос был глухим и чужим.
Вероника медленно подняла на него глаза. Она смотрела на него так, словно видела впервые: на его обиженно поджатые губы, на праведный гнев в глазах, на всю его позу оскорблённого сына. И в этот момент она поняла, что любит уже не этого человека, а лишь воспоминание о том, кем он мог бы стать.
— Я сказала ей правду, Олег. То, о чём мы с тобой никогда не решались поговорить, — спокойно ответила она.
— Правду? — он почти выплюнул это слово. — Она звонила мне в истерике! У неё подскочило давление! Она говорит, ты угрожала ей, выгоняла её, говорила какие-то гадости! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?
Он шагнул в комнату, и его фигура заслонила свет из прихожей. Он нависал над ней, ожидая, что она съёжится, начнёт оправдываться, плакать. Он привык, что любой конфликт с его матерью заканчивался её, Вероникиным, отступлением. Но она не отступила. Она даже не изменила позы.
— Я не говорила ей гадостей. Я просто описала ей будущее, которое она так старательно для нас строит. Будущее, в котором ты, после нашего развода, возвращаешься жить к ней. Со всеми вытекающими последствиями.
Олег замер. Он не был готов к такому прямому ответу. Его сценарий предполагал её слёзы и его великодушное прощение после того, как она согласится извиниться.
— Ты должна поехать к ней и извиниться. Немедленно, — произнёс он, как единственно возможный вердикт.
Вероника тихо рассмеялась. Это был короткий, сухой смешок, в котором не было ни капли веселья.
— Нет, Олег. Я не буду извиняться. Больше не буду.
Он смотрел на неё с нарастающим непониманием, которое быстро перерастало в ярость. Он терял контроль над ситуацией, над ней.
— Да что с тобой происходит?! Ты решила разрушить всё? Нашу семью? Отношения с моей матерью?
— Нашу семью? — Вероника медленно встала с кресла. Теперь они были на одном уровне, и её спокойствие выглядело гораздо большей силой, чем его напускной гнев. — Наша семья, Олег, — это ты и я. А твоя мама — это гость. Которого я больше не хочу видеть в этом доме. Никогда. И теперь тебе придётся выбрать.
Он отшатнулся, словно его ударили.
— Выбрать? Что выбрать? Ты ставишь мне ультиматумы?
— Да, — отчеканила она, глядя ему прямо в глаза. — Пришло время. Либо ты муж, глава этой семьи, и ты решаешь эту проблему раз и навсегда. Ты объясняешь своей маме, что это наш дом и её визиты сюда закончены. Либо ты сын. И тогда ты прямо сейчас собираешь свои вещи и едешь к ней. Утешать её, мерить ей давление и жить под её крылом. Потому что я так больше жить не буду. Выбор за тобой.
Его лицо исказилось. Это был не гнев, а паника. Паника маленького мальчика, которого заставляют принимать взрослое решение. Вся его жизнь была построена на том, чтобы лавировать, быть хорошим и для мамы, и для жены, избегать ответственности. И вот его загнали в угол, откуда не было удобного выхода.
— Так вот ты какая… — прошипел он, и в его голосе зазвучали до боли знакомые материнские интонации. — Жестокая, расчётливая… Всё спланировала. Я для тебя всё, а ты… Ты просто решила избавиться от моей матери!
Он не выбрал. Он просто взорвался потоком обвинений, перекладывая на неё всю вину за свою собственную слабость. Вероника слушала его, и её лицо оставалось бесстрастным. Она больше ничего не чувствовала. Последние остатки любви и жалости испарились, уступив место ледяному, окончательному пониманию. Он сделал свой выбор, сам того не осознав.
Когда его поток слов иссяк, и он замолчал, тяжело дыша, она тихо произнесла, глядя на его перекошенное от бессильной злобы лицо:
— Собирай вещи, Олег. Мама ждёт…
