— И что, что ты моя сестра, Свет? Это же не значит, что я тебе буду постоянно давать денег! У меня, вообще-то, своя семья есть, муж и дети, мне о них надо думать, а не о том, как тебе новое пальто купить!
Ольга закончила фразу и с силой провела влажной тряпкой по и без того безупречно чистой столешнице из искусственного камня. В её просторной, залитой утренним светом кухне пахло свежесваренным кофе и, кажется, ванильной выпечкой из духовки. Света сидела за большим обеденным столом, медленно помешивая остывающий чай в чашке, которую ей молча поставила сестра. Её ярко-красные, идеально выполненные ногти контрастировали с простой белой керамикой. Она подняла глаза, и в них не было ни капли раскаяния, только холодное, твёрдое недоумение.
— Я не постоянно прошу. И не на «просто так», а на конкретную вещь. Оль, ты его не видела. Оно идеальное. Итальянское. С таким воротником… Я в нём буду выглядеть…
— Состоятельной женщиной, у которой нет ни гроша за душой? — оборвала её Ольга, выбрасывая тряпку в раковину. Она повернулась и оперлась о столешницу, скрестив руки на груди. — Света, это сорок тысяч. Сорок. Это половина месячного платежа за нашу ипотеку. Это оплата всех кружков для детей на два месяца вперёд. Это деньги. А не фантики, которые я нахожу под подушкой.
— Ну подумаешь, сорок тысяч! — Света обиженно поджала губы, её голос приобрёл капризные, детские нотки. — У твоего Андрея зарплата такая, что ты эти сорок тысяч даже не заметишь. Не убудет с вас. Зато я… я хотя бы почувствую себя человеком.
Это была последняя капля. Ольга издала короткий, злой смешок, совершенно лишённый веселья.
— Почувствуешь себя человеком? А сейчас ты кто? Ты год, целый год нигде не работаешь! Сидишь на шее у родителей, которые сами живут от пенсии до пенсии. Твой шкаф в их квартире трещит по швам от тряпок, которые ты скупала, когда у тебя ещё были деньги. У тебя обуви больше, чем у всей нашей семьи вместе взятой!
— Не смей считать мои вещи! — взвилась Света, вскакивая со стула. — Это не твоё дело! Тебе всегда всё было легко! Удачно выскочила замуж за своего программиста и сидишь в своей золотой клетке, детей рожаешь! Ты не знаешь, что такое настоящая жизнь! А я кручусь как могу!
Ольга рассмеялась ей прямо в лицо. Громко, открыто, издевательски.
— Крутишься? Ты?! Ты год просыпаешься к обеду и смотришь сериалы! Ты называешь «крутиться» походы по торговым центрам и выкладывание фоток в инстаграм? А теперь, когда деньги кончились, ты приползла ко мне, потому что родители уже не могут оплачивать твои хотелки? Знаешь что, Света? Мне надоело. Надоело чувствовать себя виноватой за то, что я работаю, что мой муж вкалывает с утра до ночи, чтобы мы могли себе позволить эту кухню, эту квартиру, эту жизнь! А ты… ты просто паразит.
Она говорила это жёстко, чеканя каждое слово. Она видела, как лицо Светы искажается, как в её глазах вспыхивает неприкрытая ненависть. Не отводя взгляда от сестры, Ольга резко развернулась и прошла в коридор. Она распахнула дверцу встроенного шкафа, порылась в глубине и вытащила оттуда вещь. Это было её старое, но очень хорошее кашемировое пальто цвета горького шоколада. Она вернулась на кухню и без замаха, презрительным жестом бросила его на стол перед Светой. Пальто глухо шлёпнулось на деревянную поверхность, смяв красивую салфетку.
— Вот. Носи. Оно почти новое, я его всего один сезон надевала. Тёплое. Итальянское, кстати, как ты любишь. А сорок тысяч иди и заработай. Или найди себе такого же дурака как мой муж, который будет тебя содержать. Только учти, дураков на всех бездельниц не хватит.
Света смотрела на пальто, потом на сестру. Её лицо превратилось в застывшую маску ярости. Она схватила пальто со стола, скомкала его в руках и с силой швырнула Ольге под ноги.
— Стерва ты зажравшаяся! — выплюнула она.
И, не сказав больше ни слова, развернулась и стремительно вышла из кухни. Через секунду щёлкнул замок входной двери. Ольга осталась стоять посреди своей идеальной кухни. У её ног, как мёртвое животное, лежало скомканное кашемировое пальто.
Квартира родителей встретила Свету знакомым, въевшимся в обои запахом тушёной капусты и старого дерева. Здесь время текло иначе, густо и медленно, как остывающий кисель. В отличие от Ольгиного стерильного, залитого солнцем пространства, тут царил уютный полумрак, создаваемый тяжёлой полированной мебелью и плотными шторами, которые мать, Лидия Петровна, никогда не раздвигала полностью. На диване лежали аккуратной стопкой журналы о садоводстве, на серванте в хрустальной вазе стояли искусственные цветы, покрытые тонким слоем пыли. Это был мир, застывший в прошлом, и Света, войдя в него, снова почувствовала себя не тридцатилетней женщиной, а маленькой обиженной девочкой.
Лидия Петровна вышла из кухни, вытирая руки о цветастый фартук. Её лицо, испещрённое мелкими морщинками, тут же выразило тревогу. Она умела читать по лицу младшей дочери, как по открытой книге.
— Светочка? Что случилось? Ты вся бледная. Опять с работой не вышло?
— Хуже, мама. Гораздо хуже, — Света сбросила на пуфик свою дорогугую сумочку и прошла в комнату, картинно опустившись в старое отцовское кресло. — Я от Ольги.
Мать последовала за ней, её беспокойство нарастало. Она осталась стоять посреди комнаты, не решаясь присесть.
— Поссорились? Из-за чего на этот раз?
— Я… я просто попросила у неё немного помочь, — голос Светы обрёл трагические нотки. — Мам, ты не представляешь, как она со мной разговаривала. Будто я какая-то попрошайка с улицы. Будто я ей чужой человек. Она швырнула в меня… — Света сделала паузу, подбирая самое унизительное слово, — …какое-то своё старьё. Как собаке кость кинула.
Лидия Петровна ахнула и прижала руки к груди. В её глазах Ольга мгновенно превратилась из успешной старшей дочери в бездушное чудовище.
— Как… как швырнула? Оля? Да быть не может.
— Вот так! — Света вскочила с кресла, её лицо исказилось от праведного гнева. — Сказала, что у неё своя семья, а я паразит! Что дураков, которые будут меня содержать, на всех не хватит! Мама, она назвала твоего зятя, своего мужа, дураком! И меня… бездельницей! Это после всего, что я для неё делала, когда мы росли!
Лидия Петровна поджала губы, её лицо стало жёстким. Она подошла к старинному дисковому телефону, стоявшему на комоде, и решительно сняла тяжёлую трубку. Её пальцы с силой, до щелчка, прокручивали диск, набирая номер старшей дочери. Света молча наблюдала за ней из кресла. В её глазах плескалось тёмное удовлетворение. Первая часть её плана сработала безукоризненно.
— Оля? Это мама, — начала Лидия Петровна без предисловий, её голос был напряжён, как струна. — Что у вас там произошло? Света пришла вся в слезах, слова сказать не может.
На том конце провода послышался усталый вздох.
— Мама, не начинай. Ничего страшного не произошло. Просто твоя Света в очередной раз пришла клянчить деньги.
— Клянчить? — Лидия Петровна повысила голос. — Это так теперь называется помощь родной сестре? Ты живёшь в хоромах, муж у тебя зарабатывает, а тебе для сестры копейки жалко? Мы вас не так воспитывали!
— Мама, речь не о копейках! Речь о сорока тысячах на очередное пальто! — голос Ольги в трубке зазвучал резко, с металлическими нотками. — Она год не работает! Может, пора уже повзрослеть, а не бегать по родственникам с протянутой рукой?
— Да как у тебя язык поворачивается такое говорить! — зашипела в трубку Лидия Петровна, её щеки покрылись красными пятнами. — Ты забыла, как она тебе помогала? Как с твоими детьми сидела, когда тебе надо было?
— Сидела? Мама, она приходила два раза на три часа поиграть в приставку, пока дети мультики смотрели! Не надо делать из неё мученицу! Я устала быть для всех вас банкоматом и вечно виноватой!
— Сердца у тебя нет, Оля, нет сердца! — Лидия Петровна уже почти кричала, забыв, что отец дремлет в соседней комнате. — Заела тебя твоя сытая жизнь! Забыла, откуда ты вышла! Чтобы я от тебя такого не слышала! Ты должна извиниться перед сестрой!
— Я не буду извиняться. Я сказала ей правду. И тебе скажу: пока вы будете её жалеть и потакать ей, она так и будет сидеть на вашей шее. А я больше спонсировать эту жизнь не намерена. Всё, мама, мне некогда.
В трубке раздались короткие, безжалостные гудки. Лидия Петровна медленно опустила трубку на рычаг. Она стояла у телефона, глядя в стену, но видела не выцветшие обои, а лицо своей старшей, чужой и жестокой дочери. Затем она повернулась к Свете, которая всё это время сидела тихо, впитывая каждое слово. На лице младшей дочери была написана вселенская скорбь, но в глубине её глаз уже разгорался холодный огонь триумфа. Она получила главного союзника в этой войне.
«Ужин примирения», как его назвала мать по телефону, проходил в атмосфере натянутых нервов и звенящей посуды. Ольга с мужем Андреем приехали ровно к семи, как и было велено. На накрытом лучшей скатертью столе уже стояла запечённая курица, салат оливье и нарезанный тонкими ломтиками сервелат — тяжёлая артиллерия семейных праздников, призванная задавить любой конфликт массой и калориями. Отец, Николай Иванович, суетился, разливая по рюмкам коньяк, и пытался шутить, но его шутки падали в густую, вязкую тишину и тонули в ней без следа. Света сидела с видом оскорблённой королевы, демонстративно не замечая сестру, но искоса бросая на неё и её мужа оценивающие, полные яда взгляды.
— Ну, как работа, Андрей? — предпринял очередную попытку отец, протягивая зятю рюмку. — Проекты, контракты?
— Всё по-старому, Николай Иванович. Работаем, — коротко ответил Андрей, принимая рюмку. Он чувствовал себя здесь чужим, попавшим в эпицентр непонятной ему семейной бури, и его единственным желанием было защитить жену.
— Олечка, ты бы хоть поела чего, — вкрадчиво начала Лидия Петровна, подкладывая ей на тарелку самое большое куриное крыло. — Совсем исхудала, на тебе лица нет. Заботы, заботы…
— Спасибо, мама, я не голодна, — тихо ответила Ольга, отодвигая тарелку. Она знала, что это не забота, а начало атаки.
— Конечно, не голодна. Она же на всём экономит, даже на еде, — не выдержала Света, громко звякнув вилкой о тарелку. — На сестре сэкономила, почему бы и на себе не сэкономить?
— Света, прекрати, — устало произнесла Ольга, не глядя на неё.
— А что «прекрати»? — подхватила Лидия Петровна, вставая на защиту младшей дочери. — Ребёнок правду говорит! Пришла к родной сестре за помощью, а та её ношеными вещами оскорбила! Разве этому мы тебя учили? Чтобы ты от семьи отворачивалась, как только у тебя деньги появились?
Андрей положил вилку на стол. Его движение было спокойным, но окончательным. Все взгляды тут же обратились к нему.
— Лидия Петровна, давайте без эмоций, — его голос был ровным и холодным, он разительно контрастировал с накалённой атмосферой за столом. — Сорок тысяч рублей — это не «помощь», это сумма, которую многие люди зарабатывают за месяц тяжёлого труда. Света — взрослая, здоровая женщина. Почему она не может пойти и заработать эти деньги сама?
Света фыркнула, а лицо Лидии Петровны исказилось. Это был удар ниже пояса. В их семейной системе координат посторонний мужчина не имел права голоса.
— Да кто ты такой, чтобы нашу семью учить? — прошипела она, наклонившись через стол. — Ты пришёл на всё готовенькое! Олю нашу увёл, а теперь её против родной матери настраиваешь! Это наши семейные дела!
— Они перестали быть вашими семейными делами в тот момент, когда вы попытались залезть в бюджет моей семьи, — так же спокойно парировал Андрей. — Ольга — моя жена. И я не позволю, чтобы её постоянно делали виноватой за то, что она успешнее и трудолюбивее других. Она вам ничего не должна.
— Ах, не должна?! — взвилась Света, вскакивая со своего места. — Она мне жизнь испортила! Ей всегда всё лучшее доставалось! Лучшие игрушки, лучшая комната, на выпускной ей платье купили, а мне нет! А теперь она пришла сюда со своим… муженьком и будет нас жизни учить?!
— Сядь, Света, — робко попытался вмешаться отец, но на него никто не обратил внимания.
Конфликт сместился. Теперь это была уже не ссора двух сестёр. Это было столкновение двух миров: старой родительской квартиры с её неписаными законами круговой поруки и обид, и нового, построенного Ольгой и Андреем мира, где действовали логика и здравый смысл. И этот чужой мир в лице Андрея только что объявил старому войну.
Слова Светы, пропитанные многолетней, выдержанной, как плохое вино, завистью, повисли в воздухе. Курица на столе остывала, покрываясь неаппетитной плёнкой, коньяк в рюмках казался тёмным и ядовитым. Отец, Николай Иванович, наконец-то нашёл в себе силы вмешаться. Он медленно поднялся, его старые суставы протестующе скрипнули.
— Девочки, перестаньте… Ну что вы как неродные… Света, сядь. Оля, Андрей… Мы же семья.
Но его слова были слабым шёпотом на фоне бури. Ольга медленно, словно нехотя, повернула голову и впервые за весь вечер посмотрела прямо в глаза сестре. В её взгляде не было ни гнева, ни обиды. Только бездонная, ледяная усталость.
— Ты правда так думаешь, Света? — её голос был тихим, но он прорезал густое напряжение в комнате. — Что мне всё доставалось просто так? Ты помнишь, как я после школы бежала на подработку в кафе, чтобы купить себе те самые джинсы, о которых мечтала? А ты в это время гуляла с подружками. Ты помнишь, как я ночами сидела над учебниками, чтобы поступить на бюджет, потому что знала — у родителей нет денег на платное? А ты говорила, что «напрягаться — не для тебя». Ты помнишь, как я на первом курсе жила в общежитии на одних макаронах, а ты выпрашивала у мамы деньги на очередную кофточку?
Ольга говорила ровно, безэмоционально, перечисляя факты, как бухгалтер зачитывает годовой отчёт. Каждое её слово было маленьким, острым осколком правды, от которого Света инстинктивно съёживалась.
— Моя жизнь, Света, — это не выигрыш в лотерею. Это результат моей работы. Работы моего мужа. Каждый квадратный метр в нашей квартире, каждая игрушка у моих детей, каждая поездка на море — всё это заработано. Не украдено. Не получено в подарок. И я не позволю тебе и кому-либо ещё обесценивать это.
— Да что ты понимаешь! — взвизгнула Света, её лицо исказилось от злобы. — Тебе просто повезло! Удачно выскочила замуж!
— Нет, — твёрдо оборвала её Ольга. Она встала. Андрей тут же поднялся следом, молчаливой тенью, готовой её поддержать. — Это тебе всегда везло. Тебе везло, что у тебя были родители, которые потакали каждому твоему капризу. Тебе везло, что у тебя была сестра, которая долгое время чувствовала себя виноватой за свой успех и пыталась откупиться от тебя подарками и деньгами. Но везение закончилось.
Она посмотрела на мать, чьё лицо застыло в маске праведного негодования.
— И ты, мама. Ты вырастила из неё инвалида. Человека, который не умеет и не хочет нести ответственность за свою жизнь. И вместо того, чтобы помочь ей встать на ноги, ты заставляешь меня тащить её на себе. Всё. Хватит.
Ольга взяла со стула свою сумочку. Это движение, простое и будничное, прозвучало в тишине комнаты как выстрел. Оно означало конец. Не просто ужина, а целой эпохи в их семейных отношениях.
— Ты… ты куда собралась? — пролепетала Лидия Петровна, растеряв всю свою воинственность. — Сядь за стол! Мы не договорили!
— Мы всё договорили, мама. Ещё много лет назад, — Ольга подошла к матери и, нагнувшись, быстро поцеловала её в напудренную щёку. В этом жесте не было тепла, только формальное прощание. — Я больше не буду спонсором для твоей младшей дочери и не буду мальчиком для битья на ваших семейных советах. У меня своя семья. И я выбираю её.
Света, поняв, что теряет последний источник финансирования и главный объект для своей зависти, перешла последнюю черту.
— Стерва! — выкрикнула она им в спину, когда Ольга и Андрей уже шли к выходу. — Ненавижу тебя! И детей твоих выкормышей ненавижу! Чтоб вы подавились своими деньгами!
Андрей резко остановился и хотел было развернуться, но Ольга крепко сжала его руку. «Не надо», — прошептала она. И они вышли, тихо прикрыв за собой дверь.
В квартире повисла оглушительная тишина. Николай Иванович тяжело опустился на стул и налил себе полную рюмку коньяка. Лидия Петровна беззвучно плакала, утирая слёзы уголком скатерти. А Света стояла посреди комнаты, всё ещё сжимая кулаки. На её лице была смесь ярости и растерянности. Она выиграла эту битву. Она осталась правой в глазах матери. Но в тусклом свете люстры, над остывающим ужином, в этой старой квартире, пропитанной запахом обид, её победа выглядела как сокрушительное поражение…
