Аромат ванилина и шоколада висел на кухне густым, сладким облаком. Я, Алина, аккуратно выравнивала бок кремовой розой, стараясь, чтобы надпись «С Днем Рождения, солнышко!» на моем собственном торте выглядела идеально. Тридцать. Не верилось. Вроде бы совсем недавно мы с Сергеем бегали по парку на первых свиданиях, а теперь вот уже пять лет в браке, ипотека, общие планы… и этот торт, который я пекла сама, потому что хотелось чего-то душевного, домашнего.
На столе уже стояли салаты, в холодильнике охлаждалось шампанское. Вечером должны были прийти подруги. Сергей пообещал сорваться с работы пораньше. Все было… идеально.
Раздался резкий, вибрирующий звонок телефона. На экране загорелось «Свекровь». Я вздохнула, вытерла руки о полотенце.
— Алло, Валентина Ивановна? — старалась в голос влить побольше приветливости.
— Сережа там? — послышался в трубке ее привычный, немного властный голос, без приветствий и предисловий.
— Еще нет, он на работе. Но скоро должен…
— Ладно, тогда передай ему. Срочно. — Она сделала паузу, и я услышала, как на заднем фоне кто-то шмыгает носом. — Пусть немедленно едет на вокзал. Встречать Наденьку.
— На вокзал? — я невольно переспросила, чувствуя, как по спине пробегает холодок. — А что случилось? И… сегодня ведь мой день рождения, мы планировали…
— Твой день рождения никуда не денется! — свекровь резко оборвала меня. — У Нади чрезвычайная ситуация! Этот козел, ее сожитель, выгнал ее из дома! С вещами! Она одна, в чужом городе, рыдает на вокзале! Ей нужна поддержка семьи, а не какие-то посиделки с подружками!
Меня будто обдали ледяной водой. Я облокотилась о столешницу, пытаясь перевести дух.
— Валентина Ивановна, я понимаю, но… может, она сможет сама взять такси и приехать к нам? Мы ей поможем, конечно, но просто сегодня такая дата…
— Какая разница, какая дата! — ее голос зазвенел от раздражения. — Родная кровь в беде! А ты о каком-то торте думаешь! Сережа должен быть рядом с сестрой. Он мужчина, он должен поддержать, решить вопросы.
Я сжала телефон так, что пальцы побелели.
— Но мы же договорились… Он мне обещал…
— Алина, хватит капризничать! — послышались всхлипы на том конце провода, будто Надя слушала наш разговор. — Твоя мама тоже права, — всхлипнул новый голос. — Я так напугана одна тут…
— Ты слышала? — тут же подхватила свекровь. — Ребенок плачет! Ладно, мне некогда. Так и передай Сереже: чтобы бросил все и ехал. И не вздумай его упрашивать остаться со своей «кралей». Краля твоя и без тебя день рождения отметит!
Щелчок в трубке. Тишина. Я стояла, глядя на идеально гладкую кремовую поверхность торта, и не могла поверить в только что услышанное. Это был не просто совет или просьба. Это был приказ. И этот уничижительный, полный презрения оборот — «твоя краля»… Он резанул по самому больному.
Ключ заскрипел в замке. Вошел Сергей, усталый, но с улыбкой, с букетом моих любимых ирисов в руках.
— Ну, именинница, с праздником! Пахнет потрясающе… — он потянулся меня обнять, но замер, увидев мое лицо. — А что такое? Что случилось?
Я отстранилась, все еще не в силах подобрать слова.
— Звонила твоя мама.
Его улыбка мгновенно исчезла, сменившись настороженностью.
— И… что она сказала?
— Она сказала, — мой голос прозвучал странно отчужденно, — что тебе нужно срочно ехать. На вокзал. Встречать твою сестру Надю. Ее выгнал тот парень.
Сергей замер, его взгляд побежал по сторонам, избегая встречаться с моим.
— Ох… Надя… Бедная… — он пробормотал. — Ну, я… я понял. Съезжу, встречу, устрою ее в гостиницу какую-нибудь и быстро вернусь! Обещаю! Мы успеем на торт!
Он уже повернулся, чтобы идти за ключами от машины.
— Сергей, стой. — в моем голосе прозвучала сталь, которой я сама от себя не ожидала. — Ты правда собираешься ехать? Прямо сейчас? Бросить все здесь? Меня? В мой день рождения?
Он обернулся, и в его глазах я увидела привычную, жуткую смесь вины и покорности.
— А что мне делать? Она же одна! Мама сказала…
— А что я? Я не одна? — голос снова начал срываться. — Ты слышал, что твоя мама про меня сказала? Что «краля твоя и без тебя день рождения отметит»! Это как вообще?
Он потупил взгляд, перебирая ключи.
— Ну, ты же знаешь маму, она всегда так… резко. Она не со зла. Просто Надя в беде, ей нужна помощь. Семья — это главное.
— Семья — это главное? — я почувствовала, как подступают слезы, но гнев был сильнее. — А я твоя семья? Или я просто «краля», с которой можно вот так вот поступить?
— Перестань, Алина, не драматизируй! — он вдруг вспылил, ему было проще злиться, чем чувствовать себя виноватым. — Я же не навсегда! Встречу и вернусь! Что ты как ребенок?
Он резко повернулся, схватил ключи и, не глядя на меня, вышел за дверь. Я слышала, как на улице завелась его машина, и звук мотора быстро затих вдали.
Я осталась стоять посреди кухни. Воздух все еще пах ванилью и шоколадом. На столе красовался торт с недописанной надписью. Букет ирисов безвольно лежал на табуретке.
«Краля твоя и без тебя день рождения отметит».
Эти слова висели в тишине, звучные и ядовитые. Я медленно подошла к торту, провела пальцем по идеально ровной глазури. А потом смахла с глаза предательскую слезу. Нет. Они не увидят моих слез. Никто не увидит.
Я взяла телефон, чтобы написать подругам, что вечеринка отменяется. Но потом остановилась. Нет. Она права. Я и правда отмечу. Но только не так, как они думают.
Дверной звонок прозвучал как раз в тот момент, когда я допивала вторую чашку коча в гордом одиночестве. Сердце екнуло — он передумал? Может вернулся?
Я подошла к двери, поправила волосы и постаралась сделать невозмутимое лицо. Рыданиями я их точно не пробью.
Но за дверью стояла не его испуганная физиономия. На пороге, опираясь на костыль и смотря на меня с высоты своего роста, стояла моя свекровь, Валентина Ивановна. А за ее спиной, смахивая с ресниц последние следы якобы недавних слез и с любопытством заглядывая мне в квартиру, переминалась с ноги на ногу та самая Наденька. Рядом с ней теснились два огромных, наспех собранных чемодана.
— Ну что стоишь? — фыркнула свекровь, без лишних церемоний проходя мимо меня в прихожую. — Помоги Наде вещи занести, не видишь, что ли, человек с дороги, еле на ногах стоит.
Я застыла на месте, не в силах пошевелиться, глядя, как Надя, с трудом переваливая свои чемоданы через порог, следовала за матерью.
— Проходите, — наконец выдавила я, и голос мой прозвучал хрипло и неузнаваемо. — Конечно, проходите. Входите. Как будто это ваш дом.
Но они уже вошли. И по тому, как Надя сразу же направилась в гостиную и устроилась на диване, снимая туфли, было ясно — они приехали надолго.
Свежий воздух с улицы, что ворвался в квартиру вместе с непрошеными гостями, моментально вытеснился тяжелым, сладковатым парфюмом Нади и резким запахом дорогой кожи от сумки свекрови. Я стояла в прихожей, все еще сжимая в руке застиранную тряпку, которой секунду назад вытирала пыль с полок. Ощущение было такое, будто в мой маленький, уютный мирок вломились танком.
— Ну что стоишь, Алина, как истукан? — повторила Валентина Ивановна, снимая пальто и не глядя, сунула его мне в руки. — Развесь, помнится, моль завелась, надо беречь вещи.
Я машинально приняла пальто, не в силах оторвать глаз от двух огромных, заляпанных дорожной грязью чемоданов, которые Надя с грохотом поставила на мой светлый паркет.
— Проходите в комнату, — выдавила я наконец, чувствуя, как комок в горле сковывает голос. — Вы… с дороги, наверное, чаю хотите?
— Чаю? — фыркнула Надя, уже проходя в гостиную и с любопытством оглядываясь. — Да меня тот урод чуть ли не голодной выгнал. Мне бы чего-то посерьезнее. Алина, у тебя есть что-то перекусить? Нервы совсем шалят.
Она плюхнулась на диван, на тот самый, где мы с Сергеем вечерами смотрели фильмы, и принялась снимать сапоги.
— Осторожно, диван новый, — не удержалась я.
— Ничего, я аккуратная, — она бросила сапоги на пол и закутала ноги в мое вязаное пледико, которое я берегла для особых вечеров.
Валентина Ивановна, тем временем, прошла на кухню, будто у себя дома.
— О, торт! — раздался ее голос. — Праздник, значит, все же планировался? Красиво. Надюш, иди посмотри, Алина какая хозяйка старательная.
Меня затрясло от этой фальшивой слащавости. Я повесила пальто в шкаф, движения мои были медленными, будто сквозь воду. Нужно было взять себя в руки. Я глубоко вдохнула и пошла на кухню.
Свекровь уже достала три тарелки и уверенно резала мой торт, тот самый, с недописанной надписью.
— Валентина Ивановна, я… я не думала, что вы останетесь, — начала я, пытаясь говорить твердо. — У нас тут не убрано, постель не приготовлена…
— Пустяки! — махнула она рукой, клалая на тарелку огромный кусок. — Мы не привередливые. Надя в гостиной на диване поспит, я с тобой в спальне потеснюсь. Месячик-другой, пока Надюша с работой не устроится и с жильем не определится. Не пропадать же ей на улице.
У меня перехватило дыхание. Месяц? Два? В нашей двушке? Я посмотрела на Надю, которая с аппетитом уплетала торт, и на ее чемоданы, которые теперь казались мне гробами для моей прежней жизни.
— Вы не понимаете, это… это невозможно, — прошептала я. — У нас маленькая квартира. Ипотека. Мы с Сергеем…
— Что вы с Сергеем? — перебила свекровь, и ее голос снова стал жестким, как в телефонном разговоре. — Сергей — мой сын. И брат Нади. Он обязан помочь семье в трудную минуту. А ты его жена, значит, тоже должна поддерживать, а не думать о своем удобстве. Не будь эгоисткой, Алина.
— Эгоисткой? — я не поверила своим ушам. — Вы вломились ко мне в дом в мой же день рождения, распоряжаетесь моей едой и моим диваном, и я еще и эгоистка?
Надя сделала обиженное лицо.
— Алина, я же не просто так. Меня выгнали! У меня шок! Ты хоть можешь представить, что я пережила?
— Нет, не могу! — сорвалась я. — Но я тоже сейчас что-то переживаю! И я не давала согласия на то, чтобы вы тут жили!
Валентина Ивановна поставила тарелку со стуком.
— Согласия? Ты что, нас выгонишь? Вызовешь полицию, что ли? Ну-ну, попробуй. Объясни им, что выставляешь на улицу бездомную родственницу. Посмотрим, что они тебе скажут. И что Сергей тебе скажет.
В этот момент снова щелкнул замок. В дверях стоял Сергей. Он выглядел помятым и виноватым. Его взгляд перебегал с моих заплаканных глаз на довольное лицо сестры, поедающей торт, на строгое лицо матери.
— Ну что, встретил? — спросила его мать, словно ничего и не произошло.
— Встретил, — пробормотал он, не решаясь войти дальше прихожей. — Машину поставил.
— Отлично. А мы тут с Алиной немного… обсудили быт. Она, я смотрю, немного не в духе. Не может смириться, что семье нужна помощь.
Сергей посмотрел на меня, и в его глазах я увидела мольбу — молчи, не усугубляй.
— Сергей, — начала я, и голос мой дрогнул. — Твоя мама говорит, что они останутся у нас. На месяц или два. Это правда?
Он потупил взгляд, переминаясь с ноги на ногу.
— Ну, Алин… Они же в беде. Куда им деваться? Мы не можем их на улицу выставить. Придется потесниться.
Это было все. Это был приговор. Мои собственные муж и свекровь вступили в сговор против меня в моем же доме.
Я не стала ничего больше говорить. Я развернулась и прошла в спальню, зарывшись лицом в подушку, чтобы не слышать, как Надя на кухне копается в моих кастрюлях, приговаривая: «Мама, а где у них тут соль? И масла нормального нет, один какой-то спред».
Спустя время дверь приоткрылась. Вошел Сергей.
— Алина, послушай… — он сел на край кровати и попытался обнять меня.
Я резко отстранилась.
— Не трогай меня.
— Ну что я мог сделать? Они же настаивали… Мама сказала…
— А что я сказала? — я села и посмотрела на него, и в этот момент ненавидела его за эту слабость. — Мои слова для тебя ничего не значат? Ты хоть спросил, хочу ли я этого? Ты хоть на секунду подумал о том, что сегодня мой день рождения?
— Я подумаю! — он зашептал, чтобы его не услышали с кухни. — Я все компенсирую! Куплю тебе другой торт, свожу в ресторан… Но сейчас надо помочь Наде. Она же вся на нервах.
— Она на нервах? — я фыркнула. — Интересно, какие нервы будут у меня через месяц, когда я буду вытирать ее грязные следы со своего пола!
Я не смогла больше это терпеть. Мне нужно было уйти. Хотя бы ненадолго. Я встала, натянула первое попавшееся пальто и направилась к выходу.
— Ты куда? — испуганно спросил Сергей.
— Прогуляться. Чтобы не быть эгоисткой и не мешать вашей семье совещаться, — бросила я ему в лицо и захлопнула дверь.
Я спустилась на улицу и зашагала, куда глаза глядят, не чувствуя холода. В кармане пальто зазвонил телефон. Я достала его, думая, что это Сергей. Но на экране горело имя подруги, Кати.
— Ну, именинница, мы уже собираемся! Ты где? — послышался ее бойкий голос.
Я остановилась, прислонившись к холодной стене дома, и не смогла сдержать рыданий.
— Кать… Все пропало. Они приехали. И остаются.
Я рыдала, пытаясь объяснить подруге сквозь слезы, что произошло. А она молча слушала, и только в трубке слышалось ее учащенное дыхание.
— Так, все, не двигайся, — наконец сказала она твердо. — Сиди там, где стоишь. Я за тобой. Мы сейчас все исправим.
Щелчок. И я осталась одна в темноте, с одной лишь мыслью: ничего уже нельзя исправить. Это мой дом. И мой личный ад.
Я стояла, прислонившись к шершавой стене подъезда, и всеми силами пыталась взять себя в руки. Слезы упрямо текли по щекам, размывая тушь. Я вытерла их рукавом пальто, оставив темные разводы на ткани. Где-то там, наверху, в моей же квартире, хозяйничали они. А я, хозяйка, тряслась от холода и обиды у своего же дома.
Вдалеке послышался нарастающий гул мотора. Из темноты вынырнула знакомая машина Кати. Она резко затормозила прямо передо мной, распахнулась дверь, и моя подруга выскочила на асфальт, не обращая внимания на лужи.
— Боже мой, Алина! — она бросилась ко мне и обняла так крепко, что у меня снова подступил ком к горлу. — Ну-ка давай сюда, все расскажешь. Садись в машину, тут тепло.
Она почти втолкнула меня в машину, а сама запрыгнула за руль и захлопнула дверь. В салоне пахло ее любимым кофе с корицей и дорогими духами.
— Так, — Катя повернулась ко мне, ее глаза горели решимостью. — Начинай с самого начала. Кто, куда и насколько «остаются»?
Я снова, уже в который раз за этот вечер, проговорила всю историю. Про звонок свекрови, про отъезд Сергея, про их внезапное появление с чемоданами, про торт, про «месячик-другой». Катя слушала, не перебивая, но ее лицо постепенно темнело.
— То есть, ты хочешь сказать, — она произнесла медленно, когда я закончила, — что твой муж, твой законный супруг, позволил своей мамаше и сестре вот так вот, без твоего согласия, въехать к вам в ипотечную квартиру и объявить, что они тут живут? А тебе предложили «не быть эгоисткой»?
Я лишь кивнула, снова чувствуя приступ беспомощности.
— Да они совсем охренели! — взорвалась Катя, ударив ладонью по рулю. — Прости за мой французский, но это же беспредел! Уголовщина! Какое нахождение «месячик-другой» без твоего согласия? Ты что, молча все это проглотила?
— А что я могу сделать? — развела я руками. — Сергей на их стороне. Он сказал: «Придется потесниться».
— Придется?! — Катя фыркнула. — Щас мы им устроим «придется»! Так, первое — ты никуда не уходишь.
— Что? — я испуганно посмотрела на нее. — Катя, я не могу туда вернуться. Я не хочу их видеть.
— А ты и не должна! — она ткнула пальцем в потолок. — Это твоя квартира! Твоя! Ты имеешь полное право находиться в своем доме, а не они! Ты пойдешь туда, поднимешь голову и предъявишь им. Сейчас. Пока они не обосновались там как дома.
— Я не могу… — я прошептала. — Я не смогу с ними спорить. Она такая… властная.
— А ты не спорь. Ты просто констатируешь факты. Я пойду с тобой. Я буду твоим адвокатом, телохранителем и группой моральной поддержки в одном флаконе. Поехали.
Не дав мне опомниться, Катя выключила зажигание, вышла из машины и решительно потянула меня за собой. Мои ноги были ватными, но ее железная хватка не оставляла выбора.
Мы поднялись на лифте. Я с замиранием сердца вставила ключ в замок. В квартире было шумно. Доносился голос телевизора, включенного на полную громкость, и смех Нади.
Я открыла дверь. Картина была та же, только усугубленная. На диване, развалившись, сидела Надя, на столе перед ней стояла моя любимая кружка с остатками кофе, а на полу валялись обертки от шоколада. С кухни доносился голос свекрови:
— Сережа, а где у вас тут хороший чайник? Этот старый совсем не греет. Надо новый купить, да?
Сергей стоял в прихожей и виновато смотрел на нас с Катей.
— Алина… ты вернулась… — он пробормотал. — Это… Катя? Привет.
— Ой, а это кто? — из гостиной послышался сладкий голос Нади. — Подружка нашу именинницу привела? Заходите, места хватит на всех!
Катя, не снимая пальто, прошла в центр гостиной. Ее взгляд скользнул по Наде, по оберткам на полу, по моей кружке.
— Здравствуйте, — сказала она ледяным тоном, от которого у меня самой по спине побежали мурашки. — Я ненадолго. Просто хочу кое-что прояснить. Алина, милая, присядь.
Она указала мне на кресло, сама осталась стоять, как монумент. Из кухни вышла Валентина Ивановна, вытирая руки о мое кухонное полотенце.
— А, компания собралась, — сказала она, оценивающе оглядев Катю. — Мы как раз чай собирались пить. Присоединяйтесь.
— Благодарю, не стоит, — парировала Катя. — Я по делу. Меня интересует, на каком основании вы здесь находитесь?
Воцарилась тишина, нарушаемая только бормотанием телевизора.
— На каком? — удивилась свекровь. — На основании того, что мы — семья. И помогаем друг другу в беде. Разве не понятно?
— Понятно, — кивнула Катя. — То есть, договора аренды или какого-либо иного документа, дающего вам право проживать на этой жилплощади, не имеется? Просто по праву «семьи»?
— Катя, что ты несешь? — вмешался Сергей, нахмурившись. — Это же мои мать и сестра!
— А это, — Катя повернулась к нему, — ипотечная квартира, оформленная на тебя и Алину. То есть, на двоих. И для вселения третьих лиц, даже на одну ночь, требуется согласие обоих собственников. Я правильно говорю? Алина, ты давала согласие на их проживание здесь?
Все взгляды устремились на меня. Я почувствовала, как краснею, но под твердым взглядом Кати собралась с духом.
— Нет, — тихо, но четко сказала я. — Не давала.
— Ага, — удовлетворенно кивнула Катя. — Значит, имеем факт незаконного вселения. Это, знаете ли, статья. Жилищный кодекс, если что.
Валентина Ивановна побледнела, а потом вся побагровела.
— Это что за угрозы? Ты кто такая вообще, чтобы тут указывать? Семья решила помочь семье! А вы со своими кодексами лезете!
— Я друг Алины. И в отличие от некоторых, я на ее стороне, — Катя сделала шаг вперед. — Так что вот вам мое дружеское предложение. Вы собираете свои вещи и уезжаете отсюда в течение часа. И мы забудем этот неприятный инцидент.
Надя фыркнула:
— Да кто ты такая, чтобы нас выгонять? Я никуда не уйду! Мне некуда идти!
— Алина, попроси свою подругу уйти, — строго сказала свекровь, обращаясь ко мне, будто Кати уже не было в комнате. — Нечего скандалы устраивать.
— Она останется, — неожиданно для себя сказала я. Голос звучал чуть громче. — И она права. Я не хочу, чтобы вы здесь жили. Уходите.
Сергей смотрел на меня с немым укором. Я видела, как ему тяжело, как он разрывается между нами. Но в тот момент мне было плевать на его чувства.
— Ну что ж, — Валентина Ивановна выпрямилась во весь свой рост. — Я все поняла. Мы уезжаем. Сережа, вези нас на вокзал. Раз уж в своем доме сына мы — незаконные жильцы.
— Мама, подожди… — начал он.
— Нет, сынок, я все поняла, — она посмотрела на меня с таким презрением, что мне стало физически плохо. — Твоя жена выбрала свою сторону. Запомни это.
Она развернулась и пошла на кухню, громко хлопая дверцами, собирая свои вещи. Надя, с театральными вздохами, поплелась за ней.
Сергей стоял посреди комнаты, белый как полотно.
— Довольна? — тихо спросил он меня.
Нет, я не была довольна. Я была разбита. Но впервые за этот вечер я почувствовала, что могу дышать.
Через полчаса они ушли, громко хлопнув дверью. В квартире воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Я стояла одна посреди опустевшей, но почему-то чужой гостиной. Пахло чужими духами и несбывшимися надеждами.
Катя обняла меня за плечи.
— Все, враг выбит. Молодец, что не струсила.
— Он меня никогда не простит, — прошептала я, глядя на закрытую дверь.
— А тебе разве сейчас есть дело до этого? — мягко спросила Катя. — Он должен просить прощения у тебя. Идем, будем наводить порядок. Твой порядок.
Я кивнула и сделала первый шаг, чтобы убрать с дивана чужое пледико. Битва была выиграна. Но война, я чувствовала, только начиналась.
Тишина после их ухода была оглушительной. Она давила на уши, как после громкого концерта. Я стояла посреди гостиной и не могла пошевелиться. Катя уже хлопотала на кухне, с грохотом выбрасывая в мусорное ведро остатки моего испорченного торта и моя посуду, которую, как она говорила, теперь нужно было отмывать от «дурного глаза».
— Ну что, прибираемся? — ее бодрый голос прозвучал слишком громко в этой неестественной тишине. — Сейчас проветрим, запахи ихние выгоним, и все будет как прежде.
Как прежде? Я медленно провела ладонью по спинке дивана, где только что сидела Надя. Казалось, обивка до сих пор хранила тепло ее тела. Как прежде уже не будет. Никогда.
Я машинально взяла пылесос и включила его. Гул заполнил пространство, заглушив мои мысли. Я тщательно пылесосила ковер, сметая крошки и невидимые следы их присутствия. Потом протерла все поверхности тряпкой с моющим средством, сдирая с них налет чужого, насильственного вторжения.
Катя помогала молча, лишь изредка бросая на меня worried взгляд. Она понимала, что мне нужно было это — физическое действие, чтобы прийти в себя.
Когда мы закончили, квартира сияла чистотой. Но ощущение чужеродности не проходило. Оно витало в воздухе, притаившись в углах.
— Ну, я пойду, — наконец сказала Катя, надевая пальто. — Ты точно будешь нормально? Останешься одна?
— Я останусь, — кивнула я, и голос мой прозвучал хрипло. — Мне нужно одной.
— Так, смотри, — она взяла меня за плечи. — Если что, сразу звони. В любое время. Если он начнет что-то выяснять, не дергайся, просто звони в дверь соседям или мне. Договорились?
— Договорились.
Она ушла, и я осталась одна. Полная, абсолютная тишина. Я прошла в спальню. Постель была смята — там сидела Валентина Ивановна, когда «уговаривала» Сергея. Я с силой дернула за угол простыни, сбросила все в кучу на полу и достала из шкафа свежее белье. Заправляя кровать, я заметила на прикроватной тумбочке Сергея его зарядку от телефона. Значит, он вернется.
Мысль об этом заставила мое сердце сжаться. Не от страха, нет. От леденящей пустоты. Что он скажет? Как будет оправдываться?
Я приняла душ, стараясь смыть с себя весь этот день, этот липкий стресс. Вода была почти обжигающе горячей, но внутри меня все равно оставалась дрожь.
Вышла из ванной, завернувшись в банный халат. В квартире по-прежнему было тихо. Я включила телевизор для фона, уселась на диван и уставилась в экран, не видя его.
Ключ в замке щелкнул около полуночи. Я не пошевелилась, продолжая смотреть в одну точку. Дверь открылась, закрылась. Послышались осторожные шаги в прихожей.
Сергей появился на пороге гостиной. Он выглядел уставшим и помятым. Его взгляд скользнул по мне, по чистому полу, по пустому месту, где стояли чемоданы.
— Они уехали, — тихо сказал он. Это не был вопрос. Констатация факта.
Я молчала.
Он тяжело вздохнул, прошел на кухню, налил себе стакан воды. Я слышала, как громко он пьет. Потом он вернулся и сел в кресло напротив меня, опустив голову в ладони.
Минуту, другую, третью длилось молчание. Он ждал, что я начну первой. Но я выдержала паузу. Пусть говорит он.
— Алина… — наконец начал он, не поднимая головы. — Я знаю, что ты злишься. Я все понимаю. Но нельзя же было вот так… с полицией их пугать… Выставлять на улицу…
Я медленно повернула к нему голову.
— Я никого не выставляла. Они уехали сами. После того как узнали, что нарушают закон.
— Какой закон?! — он резко поднял на меня глаза, и в них читались усталость и раздражение. — Это же моя мать! Моя сестра! Мы что, в какой-то чужой стране живем, что у нас нельзя родным помочь?
— Помочь? — я приподнялась с дивана. Голос зазвучал ровно, без дрожи, к моему собственному удивлению. — Помочь — это дать денег на гостиницу. Помочь — это приютить на падню ночь, если человек действительно в отчаянном положении. Помочь — это не позволять им с порога называть меня «кралей» и требовать моего мужа в мой же день рождения! Помочь — это не распоряжаться в чужом доме, как у себя дома, на полтора месяца!
— Они не распоряжались! Они просто были в шоке! — защищался он. — Надю только что выгнали! У нее истерика была!
— А у меня что, не истерика? — наконец сорвалась я. — Меня сегодня оскорбили, унизили, на мое место посадили другую женщину, а мой собственный муж даже не попытался меня защитить! Ты встал на их сторону! Ты сказал, что мы «потеснимся»! Ты даже не спросил, хочу ли я этого!
— А что я должен был делать? — он вскочил с кресла, его лицо исказилось от бессильной злости. — Бросить их на вокзале? Послать мать? Ты хоть понимаешь, что она мне сказала, когда мы уезжали? Что я подкаблучник! Что я позволил жене выгнать свою семью!
— Ага, — я горько усмехнулась. — То есть, главное — что она подумала. А что твоя жена пережила — это не важно. Я для тебя кто? Жена или просто «краля», которая должна помалкивать и уступать твоей настоящей семье?
— Перестань уже цитировать эту дурацкую фразу! — взорвался он. — Мама не со зла сказала! Она просто волновалась за Надю!
— Нет, Сергей, — я покачала головой, и вся злость вдруг куда-то ушла, сменившись ледяным, абсолютным спокойствием. — Она сказала это именно со зла. Чтобы указать мне мое место. И ты своим поведением показал, что она права. Мое место — где-то в стороне, пока решаются дела вашей семьи.
Он смотрел на меня, и я видела, как в его глазах борются обида, злость и понимание того, что я, по большому счету, права.
— Ладно… — он сдался, снова плюхнувшись в кресло. — Прости. Я не хотел тебя обидеть. Я был между двух огней.
— Нет, Сергей, — тихо сказала я. — Ты был не между двух огней. Ты просто выбрал их огонь. И потушил мой.
Я встала и пошла в спальню. Он не стал меня останавливать.
Я легла на край огромной кровати, повернувшись к стене. Через некоторое время он зашел, молча разделась и лег с другого края. Между нами лежала целая вселенная из обид, невысказанных претензий и сломанного доверия.
Мы не спали. Я слышала, как он ворочается. Я знала, что он тоже не спит. Но мы делали вид. Оба. Потому что говорить было не о чем. Все уже было сказано.
Утром он ушел на работу, не завтракая. Мы обменялись парой ничего не значащих фраз о том, кто когда вернется. Никаких упоминаний о вчерашнем дне. Никаких попыток извиниться.
Я осталась одна в тихой, чистой, пустой квартире. И впервые подумала, что тишина бывает разной. Бывает уютная, родная. А бывает — мертвая. Как сейчас.
Неделя прошла в тягучем, гнетущем молчании. Мы с Сергеем существовали в одной квартире, как два призрака, старательно избегая друг друга. Утром — молчаливые завтраки, вечером — ужины перед телевизором, который говорил за нас обоих. Он ночевал в гостиной на том самом диване, что стало для меня символом предательства. Я не звала его обратно в спальню. Он не просился.
Казалось, буря миновала. Они исчезли, оставив после себя лишь горький осадок и трещину в наших отношениях, которую мы оба делали вид, что не замечаем. Я пыталась вернуться к рутине: работа, дом, готовка. Но привычный уклад был нарушен. Я постоянно вздрагивала от звонка в дверь, а голос свекрови в телефонных разговорах с Сергеем, который он вел, закрываясь на кухне, заставлял мое сердце сжиматься в комок.
Однажды вечером, расплачиваясь в магазине за продукты, я не нашла в кошельке своей основной кредитки. Странно. Я точно помнила, что положила ее туда перед выходом. Решив, что оставила дома, я расплатилась наличными.
Вернувшись, я обыскала все ящики, сумки, карманы. Карты нигде не было. Беспокойство, тихое и противное, защемило под ложечкой. Я зашла в мобильное приложение банка, чтобы заблокировать карту.
И замерла.
В истории операций красуется несколько переводов, которые я не совершала. Две тысячи рублей на какой-то незнакомый номер телефона. Пять тысяч — еще куда-то. А потом мое дыхание перехватило окончательно. Платеж в сорок тысяч рублей. Крупными буквами было написано: «Погашение кредита в МКБ».
Кредита? Какого кредита? У нас с Сергеем не было кредитов, кроме ипотеки.
Руки задрожали. Я тыкала пальцем в экран, пытаясь открыть детали платежа. Дата — сегодняшний день, время — два часа дня. Как раз тогда, когда я была на работе, а Сергей… Сергей должен был быть на работе тоже.
Я подняла на него глаза. Он сидел в кресле, уткнувшись в телефон, но я видела, как напряжены его плечи.
— Сергей, — голос мой прозвучал хрипло и незнакомо. — Что это?
Я протянула ему телефон с открытым приложением. Он медленно, будто нехотя, оторвался от своего экрана и взглянул. Я увидела, как по его лицу пробежала судорога. Он побледнел.
— Это… — он замялся, отводя взгляд. — Я хотел тебе сказать…
— Что ты хотел сказать? — я встала, и телефон выпал у меня из дрожащих рук. — Что ты списал с моей карты пятьдесят тысяч рублей? Без моего ведома? И отдал их на какой-то кредит? Чей кредит?!
Он молчал, сжавшись в кресле, как провинившийся школьник.
— Сергей! — крикнула я, и от собственного крика мне стало страшно. — Отвечай! Чей кредит ты гасил моими деньгами?
— Надин… — прошептал он, почти неслышно.
В комнате повисла тишина. Я слышала, как за стеной сосед включает воду.
— Надин кредит? — повторила я, не веря своим ушам. — Ты взял мою карту… тайком… снял с нее пятьдесят тысяч… и отдал их своей сестре, которую я два дня назад выгнала из нашего дома? Это правда?
Он молча кивнул, уставившись в пол.
Во мне что-то оборвалось. Вся та ярость, вся обида, все унижение, которые копились все эти дни, вырвались наружу. Я не кричала. Я говорила тихо, но каждое слово было как удар ножом.
— Ты вор. Ты самый настоящий вор. Ты пробрался в мой кошелек, как тать, и украл у меня деньги. Твоя мать назвала меня «кралей», а ты… ты поступил со мной как последний подлец. Хуже, чем чужой человек!
— Алина, успокойся! — он наконец поднял на меня глаза, в них читался испуг. — Я не украл! Я одолжил! Я же верну тебе! Просто Наде срочно нужно было отдать, а то проценты начислят…
— Одолжил? — я засмеялась, и смех мой прозвучал дико и неуместно. — Ты у кого одолжил? У меня? А моего разрешения спросить не нужно? Ты знаешь, как это называется по-русски? Воровство. А знаешь, как это называется по-закону? Неправомерное завладение чужим имуществом. Статья 158 Уголовного кодекса, если тебе интересно!
— Прекрати нести чушь! — он вскочил, пытаясь перейти в наступление. — Какая уголовка? Я же твой муж! Мы одна семья! Что значит «твои деньги»? Это наши общие деньги!
— Нет, Сергей! — я трясла головой, отступая от него. — Это не наши общие деньги! Это моя зарплата, которую я заработала! Моя! И я решаю, что с ней делать! А ты решил, что можешь распоряжаться ей, как своей. Как своей игрушкой. Чтобы отдать своей ненаглядной сестренке!
— Она была в отчаянии! — его голос сорвался на крик. — У нее там долги, этот козел ее в кредиты втянул! Мама умоляла меня помочь! Что я должен был делать?
— Я тебе уже говорила, что ты должен был делать! — закричала я в ответ, теряя последние остатки самообладания. — Ты должен был быть на моей стороне! Ты должен был защищать меня! А ты вместо этого продолжаешь ползать перед ними на коленях и воровать у меня, чтобы угодить им! Ты… ты жалок!
Последнее слово повисло в воздухе тяжелым, нестираемым оскорблением. Он смотрел на меня с болью и ненавистью.
— Да, я жалок, — прошипел он. — Потому что разрываюсь между вами! Потому что меня мать на колени встала умолять помочь сестре! А ты только и можешь, что свои права качать!
— Мои права? — я снова засмеялась. — Хорошо, Сергей. Хорошо. Раз уж ты вспомнил про мои права. Завтра же я иду в банк, пишу заявление о несанкционированном списании. Пусть они разбираются. И потом пойду в полицию. Расскажу, как мой собственный муж обчистил мою карту.
Его лицо вытянулось от ужаса.
— Ты с ума сошла! Поднимать на меня руку? Из-за каких-то денег?
— Это не «какие-то деньги»! — выдохнула я. — Это мое самоуважение. И оно, как выяснилось, стоит гораздо дороже. Убирайся с моих глаз.
— Куда я уйду? Это мой дом!
— Поезжай к ним! К своей настоящей семье! К своей маме и сестре, которым ты так прекрасно помогаешь! Можешь даже остаться у них на месяцок-другой. Я не против.
Я развернулась и ушла в спальню, громко захлопнув дверь. Я слышала, как он что-то кричал мне вслед, но я не разбирала слов. В ушах стоял звон.
Я опустилась на кровать, обхватив голову руками. Слез не было. Была только пустота и леденящая ярость. Он перешел все границы. Он не просто предал. Он украл. У меня. У той, с кем клялся делить и радость, и горе.
В ту ночь он не стучался в дверь. Я слышала, как он ходил по квартире, потом стих. Утром, выйдя в гостиную, я обнаружила, что он ушел. Вместе с своей подушкой и одеялом.
На столе лежала моя кредитка. Рядом с ней — записка, написанная его нервным почерком: «Положил назад. Деньги верну, как только получу зарплату. Не надо никаких заявлений».
Я взяла карту. Пластик был холодным. Я не чувствовала облегчения. Только тяжесть от осознания того, что обратного пути нет. Наш брак треснул пополам, и в трещину эту пролилась не водица, а грязь и предательство.
Я подошла к окну. На улице шел мелкий, противный дождь. Я достала телефон и нашла номер Кати.
— Алло? — она ответила сразу, почуяв неладное.
— Кать, — сказала я тихо, глядя на струйки воды, ползущие по стеклу. — Ты помнишь того юриста, своего знакомого? Дай мне, пожалуйста, его номер. Мне нужна консультация.
Дождь за окном не утихал, затягивая город в серую, промозглую пелену. Я сидела на том самом диване, укутавшись в плед, и смотрела на экран телефона, где горел номер, присланный Катей. «Максим, юрист. Скажи, что от меня».
Сердце колотилось где-то в горле. Звонить незнакомому человеку и вываливать на него грязное белье своих семейных драм… Это казалось унизительным. Но иного выхода не было. Я сделала глубокий вдох и нажала кнопку вызова.
— Алло? — ответил спокойный, бархатный мужской голос. Деловой и безразличный.
— Здравствуйте, меня зовут Алина, — голос мой дрогнул, и я с ненавистью к себе это осознала. — Мне Катя дала ваш номер. Мне нужна… консультация.
— Катя? А, понял. Слушаю вас, Алина.
И я начала рассказывать. Сначала сбивчиво, путаясь в деталях. Потом, по мере его неторопливых, уточняющих вопросов («Квартира в ипотеке? На двоих?», «Сумма списания точно пятьдесят тысяч?», «Он подтвердил, что это были именно его действия?»), речь моя становилась все ровнее и тверже. Я говорила про незаконное вселение, про кражу денег, про записку. Я ждала осуждения, жалости или, на худой конец, удивления. Но в трубке царила все та же спокойная, профессиональная тишина.
— Ясно, — наконец произнес он, когда я закончила. — Ситуация, к сожалению, рядовая. Вы не поверите, сколько таких историй. Вам повезло, что есть письменное подтверждение — эта записка. Это очень важно.
— Значит… значит, я могу что-то сделать? — робко спросила я.
— Алина, вы можете сделать очень многое, — в его голосе впервые прозвучали нотки энергии. — Вы — потерпевшая. Ваши права грубейшим образом нарушены. И закон на вашей стороне. Я могу вас проконсультировать, что делать по пунктам.
И он начал говорить. Неторопливо, четко, разжевывая каждую деталь. Он не сыпал статьями, а объяснял все человеческим языком.
— Первое — немедленно идите в банк. Пишите заявление о несанкционированном списании средств. Они обязаны провести проверку и вернуть вам деньги. Это ваше право.
— Второе — соберите все доказательства. Скриншоты переписок, если они есть. Эту записку — сохраните как зеницу ока. Запишите на диктофон следующий разговор с мужем, где он снова подтвердит, что брал деньги. Вам нужно создать доказательственную базу.
— Третье — если он откажется съезжать добровольно, а я почти уверен, что откажется, вы имеете полное право выписать его через суд. Как и его родственников, если они решат вернуться. Основание — нарушение ваших прав как собственника и невозможность дальнейшего совместного проживания.
Я слушала, и камень на душе понемногу начинал сдвигаться. Его слова были не эмоциями, не криком, а холодным, твердым оружием. И это оружие давали мне в руки.
— Я… я боюсь, — призналась я по-детски. — Он может разозлиться…
— Его злость — это его проблема, а не ваша, — парировал Максим. — Вы защищаете себя и свою собственность. Вы не делаете ничего противозаконного. Наоборот. Вам нужно быть готовой к тому, что они будут давить на жалость, на чувство вины, на «семейные ценности». Ваша задача — не поддаваться. Вы не виноваты. Помните это.
Мы проговорили еще минут сорок. Я записывала все его рекомендации в блокнот, чувствуя, как во мне просыпается незнакомая сила — сила правоты.
— Спасибо вам огромное, — искренне сказала я, заканчивая разговор. — Вы не представляете, как вы мне помогли.
— Всегда рад помочь подруге Кати, — он мягко усмехнулся. — Если что — звоните. И удачи. Вы на правильном пути.
Я положила трубку и еще несколько минут сидела в тишине, переваривая услышанное. Страх никуда не делся, но теперь у него появился грозный противник — уверенность.
Первым делом я спрятала записку Сергея в самое надежное место — в паспорт, который всегда был при мне. Потом настроила на телефоне функцию быстрой записи разговоров. Затем надела пальто и поехала в банк.
В банке меня приняли быстро. Женщина-менеджер с внимательным лицом выслушала мою историю, посмотрела на скриншоты из приложения, кивнула.
— Да, такое, к сожалению, бывает, — вздохнула она. — Пишите заявление. Мы заблокируем карту, проведем внутреннюю проверку. Если факт несанкционированного списания подтвердится, средства будут возвращены на ваш счет в течение нескольких дней.
Я вышла из банка с копией моего заявления на руках. На душе было и странно, и легко. Я сделала первый шаг.
Вечером Сергей вернулся. Он выглядел уставшим и настороженным. Он молча прошел на кухню, поставил на стол коробку пиццы — наш давний ритуал примирения после ссор.
— Купил, — буркнул он. — Поужинаем?
Я не двигалась с места, сидя в гостиной.
— Я была в банке сегодня, — сказала я ровным, спокойным голосом, каким говорил Максим-юрист.
Он замер на полпути к холодильнику.
— И что?
— Я написала заявление о несанкционированном списании пятидесяти тысяч рублей. Они проводят проверку.
Он резко обернулся. Его лицо исказилось от гнева и неверия.
— Ты что, совсем спятила? Я же сказал, что верну! Ты решила меня под суд подвести? Из-за денег?
— Это не только про деньги, Сергей, — я посмотрела ему прямо в глаза. — Это про уважение. Которого ты ко мне не испытываешь. Ты не оставил мне выбора.
— Да я тебе… — он сделал шаг ко мне, сжав кулаки, и мне стало по-настоящему страшно. Но я не отвела взгляда.
— И еще, — продолжила я, чувствуя, как подкашиваются ноги. Ты должна съехать.
Он засмеялся, коротко и зло.
— Вот как? Это мой дом! Я никуда не уйду!
— Тогда я подам на развод и буду ходатайствовать о твоем выселении через суд. У меня есть все основания. И доказательства. В том числе и твоя записка, где ты подтверждаешь факт… займа, — я сделала ударение на последнем слове.
Он смотрел на меня, и я видела, как в его глазах сменяются эмоции: ярость, непонимание, страх и, наконец, какое-то странное, ледяное отчуждение.
— Значит, так, — прошипел он. — Война. Хорошо. Я понял. Ты теперь с юристом. Умная очень стала.
— Я просто научилась защищаться, Сергей. У меня хорошие учителя.
Он больше ничего не сказал. Он развернулся, схватил свою куртку и вышел из квартиры, хлопнув дверью так, что задрожали стекла в окнах.
Пицца на столе остывала. Я не чувствовала ни голода, ни жалости. Только бесконечную, всепоглощающую усталость. Я подошла к окну. Дождь все еще шел. Внизу, под подъездом, я увидела его силуэт. Он стоял, уперевшись руками в стену, и его плечи тряслись. Возможно, от рыданий. Возможно, от ярости.
Я отвернулась. Мое сердце больше не дрогнуло. Оно было занято другим — подготовкой к войне, которую мне объявили. И которую я теперь была намерена выиграть.
Тишина после его ухода была иной. Не гнетущей, а звенящей, напряженной, как струна перед боем. Я стояла посреди гостиной, и адреналин медленно отступал, оставляя после себя дрожь в коленях и пустоту под ложечкой. Я сделала это. Я сказала ему все. И теперь точка невозврата была пройдена.
Первым делом я подошла к двери и щелкнула задвижкой дополнительного замка. Звук был громким и окончательным. Больше никаких неожиданных визитов. Никаких ночных возвращений без моего ведома.
Потом я подошла к столу, где стояла остывающая пицца. Запах томатного соуса и расплавленного сыра, обычно такой аппетитный, теперь вызывал тошноту. Я взяла коробку, отнесла на кухню и выбросила в ведро. Пусть символично, но это был отказ от его жалких попыток загладить вину, от его прежних, не работающих больше методов примирения.
Я заварила себе крепкий чай, вернулась в гостиную и села в кресло, откуда он на меня только что смотрел с такой ненавистью. Нужно было думать. Действовать. Слова юриста звучали в голове четкими, обнадеживающими инструкциями. Но между инструкцией и ее исполнением лежала пропасть страха.
Вдруг телефон пропищал сигналом смс. Я вздрогнула, сердце бешено заколотилось. Сергей? Свекровь? Но на экране горело сообщение от банка. Сухое, казенное: «По вашему заявлению №… проводится проверка. В случае подтверждения несанкционированной операции средства будут возвращены в течение 5-7 рабочих дней».
Первая маленькая победа. Крошечный лучик в кромешной тьме. Он придал мне сил.
Я достала блокнот и начала составлять список. План действий по защите себя, своего имущества и своего sanity.
1. Смена паролей. От почты, от соцсетей, от банковских приложений. Ко всем сервисам, к которым у Сергея мог быть доступ.
2. Опись имущества. Сфотографировать все ценное в квартире: технику, украшения, даже посуду. Мало ли что придет в голову ему или его «семье» в отместку.
3. Предупредить соседей. Чтобы не пускали никого в квартиру в мое отсутствие и чтобы вызвали полицию, если услышат шум или драку.
4. Найти юриста. Не просто консультацию по телефону, а полноценного представителя для решения вопросов с разводом и разделом имущества.
Я погрузилась в работу, и это было спасением. Механические действия успокаивали. Я фотографировала каждый уголок квартиры, каждый предмет, который мы покупали вместе. Это было больно — вспоминать, как мы выбирали этот телевизор, как радовались новой кофеварке. Теперь все это стало просто вещами. Объектами, которые нужно защитить.
Раздался звонок в дверь. Резкий, настойчивый. Не Сергей — он бы звонил в звонок тише, виновато. Я осторожно подошла к глазку.
За дверью стояла Валентина Ивановна. Одна. Без Нади. Лицо ее было бледным и злым, глаза горели холодным огнем. Она снова нажала на звонок, держа палец так долго, что пронзительный звук резанул по нервам.
Я не собиралась открывать. Но и прятаться тоже. Я распахнула дверь, оставив цепочку защелкнутой.
— Чего вы хотите? — спросила я ровным, безразличным тоном.
— Открой дверь! Немедленно! — ее голос дрожал от ярости. — Я требую объяснений! Что ты там еще натворила на свою голову?
— Объяснения вам не требуются. Идите домой, Валентина Ивановна.
— Как ты со мной разговариваешь? Я твоя свекровь! Ты моего сына по миру пустила! В полицию на него нажаловалась! Да я тебя… Да я тебя в тюрьму упеку за клевету!
— Вы ничего мне не сделаете, — я почувствовала, как во мне закипает злость, но голос оставался ледяным. — Ваш сын украл у меня деньги. И понесет за это ответственность. А вы — его сообщница, раз уговаривали его это сделать. Так что лучше помолчите.
Она опешила от такой дерзости. Ее глаза округлились.
— Как ты смеешь! Он все для семьи! Для сестры! А ты… ты мразь эгоистичная! Ты разрушила семью!
— Нет, — я покачала головой, глядя на нее через щель в двери. — Это вы ее разрушили. Своей жадностью, своим вмешательством и своим неуважением ко мне и к нашему дому. А я просто перестала это терпеть. Всего хорошего.
Я захлопнула дверь перед ее носом. Она еще минут пять что-то кричала, стучала кулаком по косяку, но я не реагировала. Потом все стихло. Я подошла к окну и увидела, как она, сгорбившись, идет к остановке. И впервые за все время я не почувствовала ни страха, ни вины. Только горькое удовлетворение.
Вечером раздался еще один звонок. На сей раз телефонный. Незнакомый номер. Я уже хотела сбросить, но решила ответить.
— Алло? — в трубке послышался тихий, заплаканный голос. Надин. — Алина? Это я… Послушай, пожалуйста…
— Я тебя слушаю, — сказала я, удивляясь собственному спокойствию.
— Алина, я не знала, что Сережа тебе ничего не сказал… про деньги… Я бы никогда… Мы все неправильно поняли друг друга… — она всхлипнула. — Мама просто за меня переживала… А теперь из-за меня такие проблемы… Верни заявление из банка, пожалуйста! Я тебе сама все деньги отдам! С процентами! Только не губи Сережу… Не губи нашу семью…
Ее голос звучал так искренне, так жалобно. Месяц назад мое сердце бы разорвалось от жалости. Но сейчас я слушала ее и слышала за словами только один смысл: «Отступи. Смирись. Вернись в свою ячейку».
— Надя, — перебила я ее. — Ты уже взрослая женщина. И ты должна понимать, что у каждого поступка есть последствия. Твои последствия — долги. Последствия Сергея — ответственность за воровство. А мое последствие — решение больше не быть тряпкой, которую все используют. Деньги ты вернешь. В банк или мне — без разницы. Но заявление я не отзову. И семья ваша была разрушена не мной, а вашим общим неуважением ко мне. Прощай.
Я положила трубку. Руки не дрожали. В душе была лишь усталость и та самая, новая, хрупкая уверенность.
Поздно ночью пришло сообщение от Сергея. Не звонок, а именно смс. Сухое, официальное, будто писал не муж, а чуждый человек.
«Забираю свои вещи завтра в 10 утра. Буду с мамой. Открой дверь».
Я посмотрела на это сообщение и поняла — это конец. Он выбрал ее. Снова и окончательно. Он придет не один, а с ней. Для подстраховки. Чтобы я не набросилась, не сказала лишнего.
Я не ответила. Я просто отправила смс Кате: «Завтра в 10 они приезжают за вещами. Можешь приехать? Мне нужна поддержка».
Ответ пришел мгновенно: «Буду в 9.45. С ними поговорим».
Я выключила свет и легла в постель. За окном шумел город. Где-то там был он. Где-то — они. А я была здесь. Одна. Но впервые за долгое время — не беспомощная. Я была крепостью. И я была готова к осаде.
Утро было холодным и ясным. Солнце бросало на паркет длинные, резкие тени, словно расчерчивая территорию. Я не спала большую часть ночи, но чувствовала себя собранной и острой, как лезвие. Каждый нерв был натянут, каждое чувство приглушено холодной решимостью.
Ровно в без четверти десять раздался предварительный, деликатный звонок в дверь. Катя. Я открыла. Она стояла на пороге не одна — с ней был крепко сложенный мужчина в темном практичном пальто, с невозмутимым, профессиональным лицом. Максим, юрист.
— Не мог пропустить такое событие, — коротко улыбнулся он, пожимая мне руку. — Для моральной поддержки и на случай юридических нюансов.
Я кивнула, безмерно благодарная. Их присутствие было как броня.
— Они будут с ней, — тихо сказала я. — Он предупредил.
— Так даже лучше, — заметил Максим, осматривая прихожую спокойным, оценивающим взглядом. — Все лишние глаза видят больше драмы, чем есть на самом деле.
Ровно в десять, как по расписанию, в подъезде остановился лифт. Послышались шаги. Тяжелые, мужские, и быстрые, щебечущие — женские. Несколько пар. Значит, не только свекровь.
Я посмотрела в глазок. Сергей стоял, опустив голову. Рядом — Валентина Ивановна, в своей лучшей шубе, с лицом, высеченным из льда. И чуть поодаль — Надя, жмущаяся к стене, с огромными пустыми сумками в руках.
Я отщелкнула цепочку и открыла дверь. Не широко, ровно настолько, чтобы видеть друг друга.
Наступила мгновенная тишина. Они явно не ожидали увидеть ни Катю, ни незнакомого мужчину.
— Мы пришли за вещами, — первым нарушил молчание Сергей, не поднимая глаз.
— Проходи, — я отступила, пропуская их внутрь.
Они входили, как на похороны. Тяжело и неохотно. Валентина Ивановна бросила на меня уничтожающий взгляд, заметила Максима и на мгновение смутилась.
— Кто это? — резко спросила она, указывая на него подбородком.
— Мой представитель, — ответила я ровно. — На всякий случай. Чтобы все было по закону.
Сергей молча прошел в спальню. Я слышала, как он открывает шкаф, глухо швыряет что-то на пол. Надя, прижимая к себе сумки, робко последовала за ним.
Валентина Ивановна осталась стоять в центре гостиной, как монумент собственного величия, осматривая квартиру взглядом аукциониста.
— Мебель-то вся наша, сынуля покупал, — громко, на всю квартиру, сказала она, будто делая пометку в протоколе.
— Валентина Ивановна, — мягко, но четко вмешался Максим. — Вся движимая и недвижимая собственность, приобретенная в браке, является совместно нажитым имуществом и будет подлежать разделу в установленном законом порядке. Если потребуется.
Она смерила его взглядом, полным ненависти, но скушала эту информацию, лишь сжав губы.
Сергей вышел из спальни с двумя переполненными спортивными сумками. Он выглядел разбитым и постаревшим.
— Все? — спросила я.
— Все, — кивнул он, избегая моего взгляда.
— Подожди, — Надя юркнула на кухню и вышла с моей любимой керамической кружкой в руках. — Это Сережа мне подарил. Я заберу.
Я не стала спорить. Пусть берет. Эмалированная безделушка в обмен на свободу.
Они собрались в прихожей, неуклюжая группа захватчиков, покидающих крепость с жалкими трофеями. Сергей наконец поднял на меня глаза. В них была странная смесь — обида, злость и какое-то недоумение, будто он не мог понять, как все так получилось.
— Ну что, довольна? — прошептал он так, чтобы не слышали другие. — Осталась одна в своей квартире. Поздравляю.
Я не ответила. Нечего было сказать. Все было сказано.
Он развернулся и первым вышел за дверь. За ним, не оборачиваясь, поплыла Валентина Ивановна. Надя на прощание бросила на меня жалобный, полный упрека взгляд и скрылась в лифте.
Дверь закрылась. Звук лифта, увозящего их, затих.
Я обернулась. Катя смотрела на меня с тревогой. Максим деловито проверял что-то в телефоне.
— Все прошло цивилизованно, — констатировал он. — Молодец. Держалась прекрасно.
— Спасибо вам, — выдохнула я. Сил не было совсем.
— По поводу раздела и развода — созвонимся на следующей неделе, все обсудим. А сейчас — отдыхайте. Вы это заслужили.
Они ушли, оставив меня одну. Совершенно одну.
Я медленно прошла по квартире. Она казалась больше и пустыннее. В спальне зияла пустота в шкафу, где висели его костюмы. В ванной не было его станка для бритья.
Я подошла к окну. Внизу, у подъезда, они грузили вещи в старенькую иномарку свекрови. Сергей швырнул сумку в багажник и сел на passenger seat, закрыв лицо руками. Валентина Ивановна что-то яростно говорила ему, тыча пальцем в сторону нашего окна. Потом она села за руль, и машина резко рванула с места, растворившись в утреннем потоке.
Они уехали.
Я осталась.
Тишина вернулась. Но на этот раз она была другой. Не гнетущей, не мертвой. Она была… чистой. Как лист белой бумаги. Как воздух после грозы.
Я подошла к холодильнику. Там, на верхней полке, все еще стоял тот самый, испорченный торт. Я вынула его, отнесла к мусорному chute и отпустила. Хлопок захлопывающейся створки прозвучал как последняя точка.
Потом я вернулась на кухню, достала новую пачку кофе, смахнула со стола невидимую пыль и поставила на плиту чайник. Вода зашумела, обещая тепло.
Я достала свой телефон. Последнее смс от Сергея все еще висело в истории. Я открыла его, посмотрела несколько секунд, а потом нажала кнопку «удалить». Сначала сообщение. Потом — его номер.
Он был прав. Я осталась одна в своей квартире. Но это не было одиночество отчаяния. Это было одиночество выбора. Тишина, которую я выбрала сама. И в этой тишине впервые за долгие месяцы я услышала саму себя.
Чайник засвистел, оповещая о том, что вода вскипела. Я вдохнула аромат свежего кофе, обхватила теплую кружку ладонями и подошла к окну. Город жил своей жизнью. Моя жизнь только начиналась. С чистого листа. С тишины. С свободы.
И это было страшно. Но уже не безнадежно.
