Воздух в квартире свекрови был густым и тяжелым. Он пах застарелой жареной капустой, пыльными коврами и едкими духами «Красная Москва», которые Зоя Анатольевна, кажется, не меняла с самой юности.
Каждый раз, входя сюда, я чувствовала, как эта атмосфера давит, пытается заставить съежиться и стать незаметной.
Никита крепко сжал мою руку, когда мы вошли в гостиную. Его ладонь была теплой и сильной — мой якорь в этом море лицемерия.
Я благодарно улыбнулась ему, мысленно готовясь к очередному акту нашего маленького спектакля, который длился уже почти год, с самой нашей свадьбы.
— А вот и наши голубчики, явились не запылились! — пропела Зоя Анатольевна, отрываясь от сервировки стола.
Ее взгляд, острый, как игла, скользнул по моему простому шерстяному платью, задержался на стареньких туфлях и остановился на лице с плохо скрываемым пренебрежением. — Проходите, чего встали в дверях, как неродные.
Ее дочь, Светлана, окинула меня таким же рентгеновским взглядом, задержавшись на моей сумке.
— Мариночка, какое на тебе платье… винтажное. Сейчас такие еще шьют? Или это из бабушкиных запасов?
Я привычно выстроила внутренний барьер, пропуская укол мимо ушей.
— Здравствуйте, Светлана Викторовна. Вам очень идет этот цвет.
Никита приобнял меня за плечи, чуть сильнее, чем нужно, обозначая свою территорию.
— Мам, Света, хватит. Мы пришли на семейный ужин, а не на модный приговор.
Ужин проходил под монотонный гул новостей из старенького телевизора. Разговоры были вязкими и липкими, как патока. Зоя Анатольевна и Светлана вели свой привычный допрос, маскируя его под светскую беседу.
— Марина, а как у тебя на работе? Все так же, в архиве сидишь, бумажки перебираешь? — спросила свекровь, подкладывая своему сыну, Никите Викторовичу, самый большой кусок курицы. — Платят хоть что-нибудь или за «спасибо» работаешь?
— Все по-старому, Зоя Анатольевна. На жизнь хватает.
— Ну да, куда уж вам, сиротам, без стабильности. Главное, за место держаться, пусть и за копеечное, — протянула она с фальшивым сочувствием, которое было хуже откровенной ненависти.
Никита напрягся, его желваки заходили под кожей, но я едва заметно коснулась его ноги под столом. Не надо. Я сама. Это была моя проверка, мой осознанный выбор.
Отец всегда говорил: «Хочешь узнать человека — дай ему власть или покажи свою слабость». После его смерти я слишком часто видела, как самые близкие друзья превращались в стервятников, едва почуяв запах денег. Я не хотела повторения.
Светлана заметила край моего старого блокнота в сумке.
— Ой, ты все носишь с собой эту замусоленную тетрадку? Наверное, записываешь туда свои девичьи мечты о принце на белом коне?
В этой тетради были последние советы отца, наброски многомиллиардных проектов и мои мысли о будущем фонда. Но для них это был лишь наивный дневник бедной девочки.
— Что-то вроде того, — спокойно ответила я, встречая ее насмешливый взгляд.
Фоном бубнил диктор с экрана, рассказывая о каких-то экономических форумах. Я почти не слушала, сосредоточенная на том, чтобы не выдать себя ни единым мускулом на лице.
— …и в завершение выпуска новость из мира большой филантропии.
Крупнейший благотворительный фонд страны «Возрождение», основанный покойным промышленником Алексеем Коршуновым, сегодня объявил о запуске нового грандиозного проекта…
Зоя Анатольевна презрительно хмыкнула.
— Деньги к деньгам. Наворовали в девяностые, а теперь строят из себя святых. Нашему Никиточке вот никто ничего на блюдечке не принес. Все сам, своим горбом.
Она с укором посмотрела на меня, будто это я была виновата во всех бедах ее сына, будто моя «нищета» была заразной болезнью.
— …возглавила проект его единственная дочь и наследница, которая до этого момента предпочитала вести абсолютно непубличный образ жизни, как и завещал ее отец, оберегавший семью от внимания прессы.
На экране появилась моя фотография. Не из соцсетей, а строгая, официальная, сделанная для документов фонда.
Лицо было серьезным, взгляд — уверенным. Таким, каким его никогда не видели здесь, за этим столом.
— Руководить им будет Марина Алексеевна Коршунова, — произнес диктор четко и с расстановкой, и имя мое прозвучало в душной комнате как выстрел.
Вилка в руке Зои Анатольевны звякнула о тарелку и упала на пол. Светлана замерла с открытым ртом, ее накрашенные губы напоминали букву «О». Обе медленно, как в замедленной съемке, повернули головы от экрана ко мне.
На их лицах отразился весь спектр эмоций: сначала недоумение, потом шок, переходящий в ужас. Они смотрели на меня так, будто я внезапно отрастила крылья и рога.
Никита под столом взял мою руку и крепко сжал. В его глазах плясали смешинки.
Наша маленькая игра только что закончилась грандиозным финалом.
Комнату затопила вязкая, оглушающая пустота. Даже телевизор, закончив сюжет, переключился на беззвучную рекламу зубной пасты.
Первой очнулась Зоя Анатольевна. Она медленно, словно боясь издать лишний звук, наклонилась, подняла вилку и аккуратно положила ее на салфетку. Ее лицо превратилось в застывшую маску изумления и плохо скрываемого страха.
— Мариночка… — прошептала она, и это слово прозвучало так чужеродно и приторно, что у меня свело скулы. — Это… это что же получается? Ошибка какая-то?
Светлана судорожно сглотнула, ее взгляд метался от меня к брату, словно ища подвох.
— Никита, ты… ты знал?
Никита усмехнулся, не разжимая моей руки, и откинулся на спинку стула.
— А что, Света, я должен был не знать, на ком женюсь? Мы вроде не по переписке познакомились.
Его спокойствие окончательно выбило их из колеи. Они поняли, что это не розыгрыш. Что он был в сговоре со мной. Что он все это время сидел за одним столом с ними и молча наблюдал за их унизительным спектаклем.
— Но… как же… — Светлана растерянно обвела взглядом мое скромное платье, простую сумку. — Зачем все это? Этот… маскарад?
Я решила, что пора вступать.
— А разве что-то изменилось, Светлана Викторовна? Я осталась тем же человеком, каким была пять минут назад.
Она вздрогнула от моего нового тона — ровного, холодного, без тени обиды, но и без прежней мягкости.
— Ну как же… Ты… — она запнулась, судорожно подбирая слова. — Ты же… Коршунова.
Зоя Анатольевна тут же подхватила, ее голос заискивающе потек, как растопленный сахар.
— Доченька, да что же ты молчала! Мы бы к тебе со всей душой! Разве ж мы тебе зла желали? Мы ж по-простому, по-родственному…
Она попыталась дотянуться до моей руки через стол, но я чуть отодвинулась.
— По-родственному — это называть меня нищей сиротой за спиной? Или советовать сыну найти себе «партию побогаче»?
Свекровь отдернула руку, будто обожглась. Ее щеки залил густой, нездоровый румянец.
— Кто тебе такое сказал? Наговорили злые языки!
— Мне не нужно, чтобы кто-то говорил. Я прекрасно умею слышать, Зоя Анатольевна. И видеть. И делать выводы.
Я смотрела прямо на них, и они не выдерживали моего взгляда. Их былая спесь, их самоуверенность испарились без следа.
Осталась лишь жалкость и неприкрытая алчность, проступающая в бегающих глазах. Они уже не слушали меня, они лихорадочно прикидывали в уме, какую выгоду можно извлечь из этой шокирующей новости.
Светлана вдруг оживилась, ее лицо приняло самое любезное и деловое выражение из всех возможных.
— Мариночка, прости нас, дур. Мы же не со зла, просто от беспокойства за Никиту. Знаешь, у меня как раз бизнес-идея одна есть… гениальная! Мы могли бы стать партнерами!
Никита не выдержал и рассмеялся. Громко, искренне, раскатисто.
— Партнерами? Света, ты серьезно? Ты же вчера по телефону матери говорила, что у Марины «ни ума, ни фантазии, только и может, что пыль в архиве глотать».
Светлана побагровела до корней волос.
— Я такого не говорила! Никита, как ты можешь!
Я медленно поднялась из-за стола. Весь аппетит пропал.
— Никита, думаю, нам пора. Вечер перестал быть томным.
Зоя Анатольевна подскочила со своего места.
— Куда же вы! Ужин не закончен! Посидите еще! Мариночка, может, десерт? Я специально для тебя готовила…
Она врала. Десерта не было. Она никогда не готовила «специально для меня», всегда бросая мне кусок с общего стола с видом величайшего одолжения.
Я медленно подошла к ней.
— Знаете, Зоя Анатольевна, мой отец научил меня одной важной вещи. Люди не меняются. Меняются лишь маски, которые они носят в зависимости от обстоятельств.
Я посмотрела на ее перепуганное лицо, потом на Светлану, которая уже, кажется, составляла в уме список своих финансовых желаний.
— Вы хотели видеть рядом с сыном богатую невестку. Но вам досталась я. А я хотела увидеть рядом с мужем настоящую семью. Но, кажется, просчиталась.
Я повернулась и пошла к выходу, не оглядываясь. Никита последовал за мной, на ходу бросив матери и сестре фразу, которая стала приговором:
— Увидимся. Может быть.
На улице ночной морозный воздух показался пьяняще свежим и чистым после душной квартиры. Мы молча сели в машину.
Никита завел двигатель, но не тронулся с места. Он повернулся ко мне, его лицо в полумраке салона было серьезным и немного усталым.
— Марин, ты как? Точно в порядке?
Я глубоко выдохнула, выпуская из себя напряжение последних часов.
— Я в порядке. Даже лучше, чем думала. Словно тяжелый груз с плеч свалился.
— Прости их. Они… они такие, какие есть. Я всю жизнь это видел, но надеялся, что к тебе будет иначе.
Я взяла его за руку.
— Тебе не за что извиняться. Это было мое решение. Я должна была это сделать. Для себя. И для нас.
Он горько усмехнулся.
— Подыграть? Это был лучший спектакль в моей жизни. Видела бы ты их лица. Я запомню это выражение на всю жизнь.
— Еще увижу, — я вздохнула. — Это ведь только начало. Теперь начнется осада.
И я оказалась права. Не успели мы отъехать от их дома, как мой телефон, который всегда молчал, взорвался звонками. Сначала Зоя Анатольевна. Потом Светлана.
Я молча сбрасывала вызовы. Никита покосился на вибрирующий в моих руках телефон.
— Не отвечай. Им нужно время, чтобы переварить шок и выработать новую стратегию.
— Они не переварят. Они сейчас составляют план, как обратить эту ситуацию в свою пользу.
На светофоре Никита мягко забрал у меня телефон и выключил его.
— Все. Сегодня тебя больше никто не потревожит. Конец первого акта.
Но дома нас ждал новый сюрприз. Под дверью стояла огромная корзина с экзотическими фруктами и самое дорогое шампанское. Сверху лежал плотный конверт из дорогой бумаги.
«Мариночка, доченька! Прости нас, старых дураков! Мы тебя очень любим и ждем в гости всегда! Твоя вторая мама Зоя».
Никита прочитал записку и помрачнел.
— Вторая мама… Как же быстро она переобулась. Год не могла запомнить, какой чай ты пьешь, а тут за час стала мамой.
Он решительно взял корзину и без колебаний отнес ее к мусоропроводу.
— Эй, там же дорогие продукты, — остановила его я скорее по привычке.
— Дешевые жесты не стоят дорого, Марин. Она пытается тебя купить. Также, как до этого пыталась унизить. Не позволяй ей этого.
Ночью я долго не могла уснуть.
Я не чувствовала злорадства или триумфа. Было только горькое послевкусие разочарования и странная, звенящая пустота на месте той надежды, что где-то в глубине души у них есть хоть что-то настоящее.
Я думала о своем отце. Он всегда говорил, что деньги — это лучший рентген для человеческой души.
Они не портят людей, они просто просвечивают все насквозь: всю гниль, всю жадность, всю мелочность, что была спрятана под слоями приличий.
Телефон Никиты завибрировал на тумбочке. Он взял его, нахмурился и протянул мне. Это было сообщение от Светланы.
«Никита, передай своей жене, что мама очень плохо себя чувствует после вашего ухода. У нее подскочило давление. Если с ней что-то случится, это будет на совести Марины».
Я вернула ему телефон.
— Классическая манипуляция. Стадия вторая: игра на чувстве вины.
Никита быстро что-то напечатал в ответ.
— Что ты написал?
— Что у мамы всегда было прекрасное здоровье, когда она унижала тебя, и посоветовал Свете не тратить деньги на такси до аптеки, а отложить их на свою «гениальную бизнес-идею».
Я невольно улыбнулась.
— Ты жесток.
— Я просто научился говорить на их языке. Иначе они не понимают. Годами не понимали.
Он крепко обнял меня.
— Теперь все будет по-другому, слышишь? Этот цирк окончен. Теперь только наши правила.
Следующее утро было другим. Воздух в нашей маленькой квартире казался чище, свет — ярче.
Я проснулась с ощущением сброшенной кожи. Роль «бедной родственницы», которую я сама на себя взвалила, осталась во вчерашнем дне.
Никита принес мне чашку ароматного травяного чая, который я любила.
— Ну что, госпожа Коршунова, готовы к первому рабочему дню в новой должности?
Я улыбнулась.
— Более чем. Отец готовил меня к этому всю жизнь. Просто… я хотела немного пожить по-настоящему. Без всего этого.
— И как, получилось?
— Получилось. Я встретила тебя. И поняла, что настоящее — это не отсутствие денег, а присутствие рядом правильного человека.
Здание фонда встретило меня стеклом и сталью. Огромный холл, строгий портрет отца на стене.
Сотрудники, знавшие меня раньше как скромную помощницу из архива, смотрели с плохо скрываемым шоком, провожая меня до лифта.
Мой новый кабинет находился на последнем этаже, с панорамным видом на город. Все было готово к моему приходу. Я села в кресло, которое еще пахло новой кожей, и открыла ноутбук. Дел было невпроворот.
Я с головой ушла в работу, разбирая отчеты, планируя встречи, изучая проекты. Я чувствовала себя как рыба в воде. Это был мир цифр, логики и больших целей — мир, в котором я выросла.
Около полудня секретарь, бледнея, сообщила по внутренней связи:
— Марина Алексеевна, к вам… ваша родственница. Светлана Викторовна. Она настаивает на встрече.
Я вздохнула. Они не стали долго ждать.
— Пропустите.
Дверь распахнулась, и в кабинет вплыла Светлана. Она была одета так, будто собралась на красную дорожку: яркое платье, броские украшения, на лице — тонна макияжа и заискивающая улыбка. В руках она держала папку.
— Мариночка! Вот ты где! А я тебя везде ищу!
Она с жадным любопытством оглядела мой кабинет, ее глаза оценивающе скользили по мебели, технике, виду из окна.
— Ну ничего себе… Вот это размах! Никита даже не рассказывал. Скромничал.
Я молча указала ей на стул для посетителей.
— Что ты хотела, Света? Я очень занята.
Ее улыбка стала еще шире.
— Я по делу! Понимаешь, ты теперь такая важная персона. Вокруг тебя, наверное, одни стервятники крутятся, каждый хочет урвать кусок. Тебе нужен свой человек. Кому можно доверять.
Она подалась вперед, понизив голос до заговорщического шепота, и положила перед мной папку.
— Вот. Я тут набросала бизнес-план. Я могла бы стать твоей помощницей. Правой рукой! Я же семья. Я тебя никогда не предам. Буду следить, чтобы тебя никто не обманул.
Предложение было настолько абсурдным, что я едва сдержала смех. Она, которая еще позавчера считала меня дурой, теперь собиралась меня «защищать». Я открыла папку.
Внутри было несколько листков, исписанных от руки, с грамматическими ошибками и расчетами, взятыми с потолка.
— Спасибо за заботу, Света. Но у меня есть служба безопасности, штат юристов и команда профессионалов, которым я доверяю.
Ее лицо на мгновение дрогнуло.
— Но они же чужие люди! За деньги работают! А я… я сестра твоего мужа! У нас с Никитой такое детство было, мы всегда друг за друга горой стояли! Он будет рад, если мы с тобой сблизимся.
Она пыталась давить на семейные узы, на Никиту. Но это был выстрел мимо.
— Никита будет рад, если меня не будут отвлекать от работы по пустякам, — холодно ответила я, закрывая папку и пододвигая ее к краю стола. — У тебя есть еще что-то?
Краска начала возвращаться на ее щеки. Маска любезности трещала по швам.
— Ты… ты так со мной разговариваешь? Я к тебе со всей душой, с бизнес-предложением, а ты…
— Душа здесь ни при чем, — я встала, давая понять, что разговор окончен. — Речь идет о бизнесе. И о компетенциях. А в моем бизнесе для тебя места нет.
Я нажала кнопку на селекторе.
— Ирина, проводите, пожалуйста, Светлану Викторовну к выходу.
Светлана вскочила, ее лицо исказилось от злости и унижения.
— Ты еще пожалеешь об этом, сиротка! Думаешь, деньги сделали тебя кем-то? Как была никем, так и осталась!
Она вылетела из кабинета, хлопнув дверью так, что стены вздрогнули.
Я снова села в кресло. Руки немного дрожали. Не от страха, а от омерзения.
Отец был прав. Деньги ничего не меняют в людях. Они лишь усиливают то, что уже есть внутри. Как лакмусовая бумажка.
Эпилог. Год спустя.
Прошел год. Снег снова укрыл город, но в нашем с Никитой новом доме было тепло и светло.
Мы купили его полгода назад — не дворец, а уютный дом с большим садом, о котором я всегда мечтала. Здесь пахло деревом, свежей выпечкой и счастьем.
Фонд под моим руководством вырос и окреп. Мы запустили несколько крупных проектов, один из которых — программа поддержки талантливых выпускников детских домов — стал делом моей жизни.
Я больше не пряталась от публичности. Мое имя теперь ассоциировалось не только с состоянием отца, но и с реальными делами, изменившими к лучшему сотни жизней.
Никита тоже нашел себя. Он ушел с нелюбимой работы в офисе и, с моей поддержкой — не финансовой, а моральной, — открыл небольшую столярную мастерскую.
Он делал удивительную мебель ручной работы, вкладывая в каждое изделие душу, и его бизнес потихоньку шел в гору. Я видела, как горят его глаза, когда он говорил о фактуре дерева, и это было для меня важнее любых дивидендов.
А что же его семья? Их атаки продолжались еще несколько месяцев, меняя тактику. Были слезные звонки от Зои Анатольевны с рассказами о выдуманных болезнях.
Были попытки Светланы очернить меня в желтой прессе, которые с треском провалились — моя репутация была безупречна, а юристы фонда работали быстро.
Однажды Светлана даже подкараулила Никиту у его мастерской, умоляя «повлиять» на меня и дать ей денег на погашение кредитов.
Никита молча выписал выдал ей сумму, достаточную для закрытия долгов, и сказал, что это первый и последний раз. После этого их общение сошло на нет.
Мы научились этому противостоять. Мы просто выстроили стену. Непробиваемую, вежливую стену, о которую разбивались все их интриги и манипуляции. Мы сменили номера, а на порог нашего нового дома им путь был заказан.
Последний раз я слышала о них около месяца назад.
Никита случайно встретил старого знакомого, который рассказал, что Зоя Анатольевна теперь жалуется всем соседям на неблагодарную невестку-миллионершу, которая «охмурила» ее сына и оставила бедную мать ни с чем.
Светлана же, после погашения кредитов, тут же взяла новые и снова пыталась запустить какой-то «гениальный» проект.
Мне не было их жаль. Я не чувствовала ни злости, ни удовлетворения. Я не чувствовала ничего. Они просто перестали для меня существовать, превратились в белый шум, в далекое эхо из прошлой жизни.
Сегодня вечером мы сидели у камина. За окном кружились крупные снежинки. Я читала книгу, а Никита чертил эскиз нового кресла.
— Знаешь, о чем я подумала? — вдруг сказала я, отрываясь от чтения.
Он поднял на меня глаза.
— О чем?
— Та наша игра… с «нищей сиротой». Я ведь устроила ее для них. Хотела проверить их, увидеть их истинные лица.
— И увидела. Во всей красе.
— Да. Но только сейчас я поняла, что на самом деле этот экзамен был не для них. Он был для меня.
Никита отложил карандаш и сел рядом, взяв меня за руку. Его ладонь была шершавой от работы с деревом, и в этом было что-то настоящее.
— Я хотела убедиться, что ты полюбил меня, а не мои будущие деньги. Но на самом деле я проверяла себя. Смогу ли я быть счастливой без всего этого? Смогу ли я быть просто Мариной, девушкой из архива?
Я посмотрела в его любящие глаза.
— И знаешь, что? Смогла. Те месяцы были одними из самых счастливых. Потому что рядом был ты.
А они… Они смотрели на кошелек, а нужно было смотреть в глаза. В этом и была их главная ошибка. И наше главное счастье.
Он притянул меня к себе и поцеловал. И в этот момент я поняла, что обрела самую главную роскошь в мире.
Не деньги, не статус, не власть. А покой. Покой быть собой рядом с человеком, который видит тебя насквозь и любит не за что-то, а вопреки всему.
