— С какой стати я буду ездить к своей матери каждую неделю и наводить порядки в её доме? Для своей мамы я такое буду делать, а вот твоя мне никто, так что сам решай этот вопрос, дорогой мой!
Слова упали в тишину прихожей, как камни в стоячую воду. Марина скинула с плеча тяжёлую сумку. Она глухо стукнулась о пол, издав слабое звяканье пустых стеклянных банок и шуршание пакета с грязными тряпками, которые она забрала у матери, чтобы постирать дома. Воздух вокруг неё был пропитан резким, химическим запахом чистящих средств — смесью хлора, лимонного освежителя и чего-то ещё, едкого и въедливого. Она провела у матери почти весь свой выходной, оттирая въевшийся жир с кухонного фартука и отмывая известковый налёт в ванной, и теперь её тело гудело от тупой, ноющей усталости. Всё, чего она хотела — это залезть под горячий душ и раствориться в его струях, смыв с себя этот день.
Но Сергей, её муж, имел другие планы. Он ждал её, стоя посреди гостиной, и сама его поза была обвинением. Руки, скрещённые на груди, плотно сжатые губы, тяжёлый, осуждающий взгляд. Он не двинулся с места, когда она вошла, не предложил помочь с сумкой. Он просто стоял и смотрел, как будто она была подсудимой, а он — судьёй, уже вынесшим свой приговор.
— То есть ты не уважаешь мою мать?! — его голос, до этого сдерживаемый, наконец прорвался наружу, резкий и громкий. Он не спрашивал, он утверждал. — Ты обязана ей помогать, ты теперь часть нашей семьи! Тамара Петровна живёт в соседнем подъезде! В соседнем, Марина! Тебе было сложно потратить на неё час или два, раз уж ты всё равно приехала в этот район? Она женщина в возрасте, ей тяжело! Она мне звонила, жаловалась, что окна все в разводах!
Марина медленно выпрямилась, чувствуя, как ноет каждый позвонок. Она посмотрела на его лицо — красивое, но сейчас искажённое праведным гневом. Она видела в нём не любящего сына, переживающего за мать, а разгневанного хозяина, чья собственность — его жена, его время, его удобство — вышла из-под контроля. Это был знакомый сценарий, много раз проигранный и всегда заканчивающийся одинаково: её извинениями и его великодушным прощением. Но сегодня что-то внутри неё сломалось. Не с треском, а тихо и окончательно. Сил на очередной крик и бессмысленные препирательства просто не осталось.
— Хорошо, — произнесла она неожиданно для самой себя. Голос прозвучал ровно и холодно, и от этого непривычного спокойствия Сергей нахмурился, сбитый с толку. Он ожидал чего угодно: ответных упрёков, криков, оправданий, но только не этой ледяной деловитости. — Ты прав. Давай по-честному.
Не говоря больше ни слова, она прошла мимо него на кухню. Её движения были выверенными и экономными, как у человека, уставшего от лишних жестов. Она взяла со стола блокнот, в котором они обычно составляли список продуктов, и вырвала из него чистый лист. Нашла на подоконнике ручку. Сергей молча наблюдал за ней, его гнев начал уступать место недоумению.
— Составляем график, — объявила она, сев за стол и положив перед собой лист. Она аккуратно расчертила его на две колонки. — Чтобы всё было справедливо, как ты и требуешь. В левой колонке — твоя мама, Тамара Петровна. В правой — моя, Валентина Ивановна.
Её ручка заскрипела по бумаге.
— Эта суббота — генеральная уборка у твоей мамы. Окна, полы, санузел, кухня. Всё, как положено. Воскресенье — генеральная уборка у моей. Следующая суббота — закупка продуктов, лекарств и бытовой химии на неделю для Тамары Петровны. Воскресенье — то же самое для Валентины Ивановны. Через неделю — поездка с твоей мамой в поликлинику, сидим в очереди, получаем рецепты. В воскресенье — едем к моей на дачу, помогаем с огородом. И так далее, по кругу. Разумеется, всё делаем вместе. От начала и до конца. Я мою плиту, ты — унитаз. Я протираю пыль, ты — моешь окна. Мы же семья.
Сергей моргнул. Словно его ударили под дых. План, такой ясный и справедливый в его голове, на бумаге выглядел чудовищно.
— Почему вместе? Я работаю! У меня тяжёлая неделя, я устаю! — выпалил он, хватаясь за привычный аргумент.
Марина подняла на него взгляд. В её глазах не было ни обиды, ни злости. Только стальная, непреклонная усталость.
— Я тоже работаю, Сергей, — её голос был тихим, но резал слух почище любого крика. — У меня точно такая же пятидневка и ровно те же два выходных, которые я хочу тратить на отдых, а не на обслуживание наших мам в одиночку. Так что выбирай. Либо мы делим эту ношу поровну, как настоящие партнёры. Либо каждый тащит свою. И ты сам, своими руками, драишь окна и полы для своей мамы. А я — для своей. Решай.
Она положила ручку рядом с листом, на котором уже был расписан их ближайший месяц. И стала ждать.
Неделя до субботы прошла в ледяном молчании. Сергей демонстративно игнорировал и Марину, и составленный ею график, лежавший на кухонном столе, как неразорвавшаяся бомба. Он вёл себя так, будто их разговор был просто досадным недоразумением, очередной женской истерикой, которая рассосётся сама собой. Он был уверен, что, когда наступит утро субботы, Марина, поворчав для вида, соберётся и поедет к Тамаре Петровне одна. Он просчитался. В субботу в девять утра она вошла в спальню, где он сладко спал, и резко дёрнула одеяло.
— Подъём. У нас по графику генеральная уборка. Выезжаем через час.
Поездка до квартиры свекрови прошла в напряжённой тишине. Сергей сидел за рулём, сжимая его до побелевших костяшек, и бросал на жену короткие, злые взгляды. Марина смотрела прямо перед собой, на дорогу, её лицо было абсолютно непроницаемым. Она не собиралась отступать. Он сам этого хотел, он сам говорил о долге и семье. Теперь ему предстояло познакомиться с этими понятиями на практике.
Тамара Петровна встретила их на пороге с выражением мученической радости на лице. Она бросилась обнимать Сергея, проигнорировав Марину, и запричитала о том, какой у неё замечательный, заботливый сын. Квартира встретила их характерным запахом пожилого человека — смесью лекарств, пыли и чего-то кисловатого. Видимого беспорядка не было, но стоило приглядеться, чтобы увидеть серый налёт на мебели, заляпанные дверцы кухонных шкафчиков и тусклую, застарелую грязь в углах.
— Марин, ты тут начинай с кухни, она самое проблемное место, — деловито распорядился Сергей, как прораб на стройке. — А я пока с мамой поговорю, узнаю, как у неё здоровье, что да как.
Марина молча кивнула, достала из своей сумки привезённые с собой перчатки, губки и чистящие средства и скрылась на кухне. А Сергей и Тамара Петровна удобно устроились в гостиной. Через десять минут, когда Марина уже оттирала жирные брызги со стены над плитой, из комнаты донеслись их оживлённые голоса и смех. Они смотрели старые фотоальбомы.
Час спустя Марина, с мокрой спиной и гудящими руками, вымыла всю кухонную мебель, плиту и раковину. За это время Сергей успел сделать одну-единственную вещь: протереть сухой тряпкой экран телевизора.
— Ох, Мариночка, ты так стараешься, прямо как Золушка, — ласково проворковала Тамара Петровна, заглянув на кухню. — А Серёженьке надо отдохнуть, он так работает всю неделю, бедняжка. Сынок, иди сюда, я тебе бутерброды сделала, с твоим любимым сыром.
Сергей немедленно отправился пить чай. Марина продолжила работу. Она перешла в ванную, где её ждали жёлтые потёки на кафеле и забитый волосами слив. Она работала молча, методично, не обращая внимания на болтовню за стеной. Её движения были резкими и точными. Она не убирала. Она выполняла пункт договора. Каждый оттёртый сантиметр плитки был доказательством её правоты. Она слышала, как свекровь жаловалась сыну на соседей, на цены, на здоровье, и как он сочувственно поддакивал ей, удобно развалившись в кресле.
Когда она закончила с ванной и принялась за мытьё полов в комнатах, Сергей наконец проявил инициативу. Он встал, подошёл к книжному шкафу и начал с важным видом переставлять статуэтки, сдувая с них пылинки.
— Вот, видишь, я тоже помогаю, — громко сказал он, чтобы Марина точно услышала.
Она не ответила, лишь сильнее сжала ручку швабры. Она двигалась по квартире, как бездушная уборочная машина, оставляя за собой чистоту и запах химии. А за её спиной оставались двое её главных наблюдателей, которые с ленивым интересом следили за её работой, изредка обмениваясь тихими замечаниями.
Через четыре часа всё было кончено. Квартира сияла. Марина, выжатая как лимон, собрала свои вещи.
— Ну вот, видишь, не так уж и сложно было, — с довольной улыбкой заявил Сергей, оглядывая плоды её трудов. — Мама довольна, и мы доброе дело сделали.
Он подошёл к матери, поцеловал её в щёку. Тамара Петровна прослезилась от умиления. Марине они не сказали ни слова благодарности.
В машине на обратном пути он пытался заговорить, весело рассказывая какой-то анекдот, но наткнулся на стену молчания. Он раздражённо вздохнул и включил музыку погромче. Марина всё так же смотрела в окно, но теперь в её глазах не было пустоты. Там был холодный, расчётливый блеск.
Когда они подъехали к дому, она повернулась к нему.
— Спасибо за сегодня. Это был очень познавательный опыт.
— Да пожалуйста, — буркнул он, не поняв её тона.
— Завтра в десять ноль-ноль у моей мамы, — сказала она. Это был не вопрос и не напоминание. Это был приказ. — Не опаздывай.
Воскресное утро не принесло разрядки. Сергей проснулся поздно, с тяжёлой головой и скверным настроением. Он двигался по квартире медленно, с видом человека, которого ведут на каторгу. На все попытки Марины заговорить о бытовых мелочах он отвечал односложно, не отрываясь от телефона. Он был уверен, что вчерашнее представление было просто показательным выступлением, и сегодня Марина, увидев его недовольство, сдастся и скажет, что справится сама. Но в десять часов, ровно по графику, она стояла в коридоре с ключами от машины в руке, и её взгляд не оставлял ему ни единого шанса на отступление.
Квартира матери Марины, Валентины Ивановны, отличалась от жилища Тамары Петровны. Здесь пахло свежей выпечкой и старыми книгами, на подоконниках стояли горшки с геранью, а воздух казался чистым и живым. Валентина Ивановна, невысокая, энергичная женщина с добрыми морщинками в уголках глаз, встретила их с искренней, но сдержанной радостью. Она не бросилась на шею дочери, а просто тепло её обняла и с вежливой улыбкой кивнула зятю.
— Серёжа, Марина, проходите, я как раз пирог испекла. Давайте сначала чаю попьём, отдохнёте с дороги.
— Спасибо, мам, но мы работать приехали, — твёрдо сказала Марина, ставя на пол сумку с чистящими средствами. — У нас сегодня по плану разбор антресолей и мытьё окон на кухне.
— Ох, доченька, ну зачем так сразу. Серёжа ведь устал после рабочей недели, пусть посидит, отдохнёт, — Валентина Ивановна с заботой посмотрела на зятя. — Мы с тобой вдвоём потихоньку управимся.
Сергей воспринял эти слова как должное, как индульгенцию, выданную ему самой судьбой. Он с готовностью прошёл на кухню, сел за стол и с удовольствием принял из рук тёщи чашку с ароматным чаем и кусок ещё тёплого яблочного пирога. Он стал гостем. Почётным, дорогим гостем, которого не смеют обременять мирскими заботами.
А Марина с матерью, переодевшись в рабочую одежду, принялись за дело. Они таскали из-под потолка пыльные коробки, перебирали старые вещи, вытирали многолетнюю пыль с полок. Сергей сидел на кухне. Он допил чай, съел второй кусок пирога, а затем достал телефон и погрузился в мир новостных лент и коротких видеороликов. Из его наушников доносилось едва слышное бормотание какого-то блогера.
— Серёж, подойди, пожалуйста, помоги коробку снять, тяжёлая, — позвала Марина через полчаса.
Он с недовольным вздохом оторвался от экрана, нехотя поднялся и подошёл к ним. Взялся за край картонной коробки двумя пальцами, скривился, словно она была испачкана чем-то мерзким, и помог опустить её на пол. Сделав это, он тут же отряхнул руки и, не сказав ни слова, вернулся на своё место на кухне, к своему телефону.
Валентина Ивановна бросила на дочь быстрый, извиняющийся взгляд, но ничего не сказала. Она не хотела создавать неловкую ситуацию. Марина же молча стиснула зубы и продолжила работу. Она не просто разбирала старые вещи. Она наблюдала. Она фиксировала каждую деталь: как он лениво отставил ногой тапок, чтобы не мешал; как он даже не предложил вынести мусор, когда они наполнили два больших пакета; как он громко разговаривал по телефону с другом, обсуждая предстоящий футбольный матч, пока они с матерью, покрытые пылью и потом, тащили старый ковёр на балкон.
Контраст со вчерашним днём был вопиющим, почти карикатурным. Вчера он был требовательным надсмотрщиком и заботливым сыном, следившим, чтобы его мать получила максимум внимания. Сегодня он превратился в ленивого, равнодушного барина, которому прислуживают две женщины.
Когда с антресолями было покончено и они принялись за окна, он вышел на кухню, чтобы налить себе ещё чаю.
— Ого, вы тут прямо как пчёлки трудитесь, — с ленивым одобрением произнёс он, глядя, как Марина оттирает раму. — Молодцы, девчонки.
Это «девчонки» стало последней каплей. Марина замерла, сжимая в руке мокрую тряпку. Она медленно повернула голову и посмотрела на него. Её взгляд был таким, что Сергей невольно отступил на шаг.
— Мы закончили, — сказала она ровно. — Мам, спасибо за пирог. Нам пора.
Домой они ехали в абсолютной, звенящей тишине. Сергей не включал музыку и не пытался шутить. Он чувствовал, как воздух в машине густеет, превращаясь в нечто плотное и удушающее. Когда они вошли в свою квартиру, Марина не стала раздеваться. Она прошла в комнату и повернулась к нему.
— Ну что, тебе понравился наш семейный выходной? — спросила она тихо. — Вчера, в квартире твоей мамы, я четыре часа ползала на коленях, пока ты пил чай и переставлял статуэтки. Сегодня, в квартире моей мамы, ты четыре часа пил чай и смотрел в телефон, пока мы с ней таскали тяжести. Ты говорил о долге и семье. Так вот, объясни мне, как это работает? Твой долг заключается в том, чтобы я обслуживала твою мать, а мой — в том, чтобы я обслуживала свою, а ты в это время просто отдыхал?
— Я устал… — начал он свою обычную песню, но она его перебила.
— Я тоже устала. Но почему-то моя усталость не даёт мне права сидеть сложа руки. Так вот, дорогой мой муж, эксперимент окончен. Я получила очень наглядный ответ. Твоя «семья» — это конструкция, где все должны тебе. А моя роль в ней — быть бесплатной рабочей силой.
Следующая неделя превратилась в тягучее, молчаливое противостояние. Они существовали в одной квартире как два призрака, случайно оказавшиеся в одном пространстве. Они не разговаривали, обмениваясь лишь короткими, функциональными фразами о быте. Сергей ждал. Он был уверен, что Марина остынет, поймёт абсурдность своего ультиматума и всё вернётся на круги своя. Он считал прошедшие выходные досадной ошибкой, экзаменом, который он провалил, но который можно будет пересдать позже, когда она забудет свою обиду. Он не понял главного: для неё это был не экзамен. Это был диагноз.
В субботу утром он вышел на кухню, нарочито бодрый и деловитый. Марина уже сидела за столом с чашкой кофе, глядя в окно. На столе по-прежнему лежал их «график», уже слегка помятый и заляпанный кофейными каплями.
— Я сегодня с парнями в гараж договорился, потом на футбол, так что буду поздно, — бросил он как бы невзначай, наливая себе воду. — Ты же всё равно к своей поедешь, заедь по дороге к моей, купи ей продуктов по списку. Я тебе деньги оставлю.
Он произнёс это так, словно их разговора в прошлое воскресенье никогда не было. Словно не было ни её ледяного тона, ни обвинений в лицемерии. Он просто стёр последнюю неделю из памяти и решил начать с чистого листа. Со своего, удобного ему, чистого листа.
Марина медленно повернула голову. Она не выглядела злой или обиженной. Она выглядела… свободной. На её лице было выражение человека, который только что принял окончательное, бесповоротное решение, и это решение сняло с его плеч неподъёмный груз.
— Нет, — сказала она. Простое, короткое слово. Не резкое, не вызывающее. Просто констатация факта.
Сергей замер со стаканом в руке.
— Что значит «нет»? — переспросил он, начиная хмуриться. — Тебе сложно, что ли? Всё равно же по пути.
— Нет, не сложно, — спокойно ответила она. — Просто это больше не моя забота.
Она взяла со стола тот самый лист с графиком, который он так старательно игнорировал всю неделю. Взяла его двумя руками, внимательно посмотрела, словно прощаясь с чем-то, а затем медленно и демонстративно разорвала его пополам. А потом ещё раз. И ещё. Мелкие клочки бумаги посыпались на стол.
— Наш совместный проект под названием «Семья» официально закрыт по причине полной нерентабельности, — её голос был ровным и деловым, как у диктора, зачитывающего биржевые сводки. — Эксперимент с графиком показал, что твоё понимание партнёрства заключается в том, что я должна быть бесплатным приложением к твоей жизни. Универсальным солдатом, который обслуживает и тебя, и твою маму, и нашу квартиру. А ты — просто присутствуешь. Красиво присутствуешь. Так вот, это приложение больше не работает. Его поддержка прекращена.
Сергей смотрел на неё, и его лицо начало наливаться багровой краской. Он открыл рот, чтобы взорваться тирадой обвинений, но она подняла руку, останавливая его.
— Не трудись. Мне больше не интересно, что ты скажешь. Я просто информирую тебя о новых правилах нашего сосуществования. Отныне каждый тащит свою ношу. Ты сам этого хотел, помнишь? Твоя мама — это твоя ноша. Её продукты, её окна, её здоровье — это твоя зона ответственности. Моя мама — моя. Твоя грязная одежда в корзине для белья — это твоя ноша. Готовить ужин ты теперь будешь себе сам. Убирать за собой в ванной — тоже. Я больше не твоя жена в том смысле, который ты вкладывал в это слово. Я — твоя соседка. Мы делим эту жилплощадь и общие счета. Всё.
Он смотрел на неё, не в силах вымолвить ни слова. Это было хуже, чем скандал. Хуже, чем крики и битьё посуды. Это было хладнокровное, методичное ампутирование его комфортной жизни. Она не уходила, не выгоняла его. Она оставалась рядом, чтобы он каждый день видел, чего лишился. Чтобы он каждый день натыкался на стену её ледяного безразличия.
— Ты… ты просто эгоистка! — наконец выдавил он из себя, но слова прозвучали жалко и неубедительно.
— Да, — легко согласилась Марина, поднимаясь из-за стола. — Я эгоистка. Я хочу тратить свои выходные на себя. Я хочу приходить после работы и отдыхать, а не вставать ко второй смене. Ты научил меня этому. Глядя на тебя, я поняла, как это здорово — жить для себя. Так что спасибо за урок.
Она сгребла обрывки графика со стола и выбросила их в мусорное ведро. Затем взяла свою чашку, сполоснула её и поставила на сушилку. Она двигалась спокойно и уверенно, как хозяйка в своём доме, где больше нет места непрошеным гостям. А Сергей так и остался стоять посреди кухни, в одночасье превратившись из главы семьи в беспомощного квартиранта. Скандал закончился, так и не начавшись. Потому что для скандала нужны двое. А она просто вышла из игры. Навсегда…
