Дверь открылась раньше, чем я успела дойти до прихожей. На пороге стояла Тамара Павловна, свекровь.
А за ее спиной, словно тень, пряталась тоненькая девушка с испуганными глазами олененка.
— Мы к Диме, — без приветствия заявила свекровь, проходя в квартиру. От нее пахло дорогими духами и холодом январского утра.
Девушка вошла следом, неуверенно переминаясь с ноги на ногу в своих простеньких сапожках.
— Димы еще нет, он на работе, — ответила я, инстинктивно запахивая халат.
— Ничего, подождем. Не на улице же нам стоять.
Тамара Павловна прошла прямо в гостиную, хозяйским жестом указывая своей спутнице на диван.
Сама села в кресло напротив, сложив руки на ридикюле. Ее взгляд был оценивающим, холодным. Она словно проводила инвентаризацию моего дома. Моей жизни.
— Лена, познакомься. Это Анечка. Дочь моей давней приятельницы из Орловской области.
Я кивнула, все еще не понимая. Гостья? Дальняя родственница?
— Аня будет теперь жить с нами. Я так решила.
Воздух в комнате стал плотным, вязким. Я смотрела на свекровь, потом на эту Аню, которая, казалось, хотела испариться прямо с нашего дивана.
— В каком смысле — с нами?
— В прямом, — свекровь чуть подалась вперед. — Диме нужна нормальная жена. Хозяйка. Мать его будущих детей. А не бизнес-леди на полставки.
Она сказала это так просто, будто обсуждала покупку новой мебели. Будто меня, настоящей жены Димы, здесь и не было.
— Я не понимаю, о чем вы, — мой голос был чужим, севшим.
— Что тут непонятного? Ты посмотри на себя. Карьера у тебя в голове, совещания, проекты. А дома что? Пустота.
Сын мой приходит с работы в неуютный дом, где пахнет бумагами, а не ужином. Ему нужна забота. Анечка о нем позаботится. Она прекрасная девочка, скромная, воспитанная. Готовить умеет так, что пальчики оближешь.
Девушка на диване вжала голову в плечи, ее щеки залил густой румянец. Она была орудием в чужих руках, и, кажется, сама была в ужасе от своей роли.
— Вы не можете просто привести в наш дом другую женщину… Это… это безумие.
— Я его мать, я лучше знаю, что ему нужно! — отрезала Тамара Павловна. — Я ему жизнь дала, и я не позволю тебе ее испортить. А ты… ты просто временное недоразумение. Ошибка, которую я помогу ему исправить.
Она смотрела на меня с таким ледяным превосходством, что я почувствовала, как слабеют ноги.
Я всегда старалась ей угодить, найти общий язык, сгладить острые углы. И вот к чему это привело. Меня пришли выселять из моей собственной жизни, как не оправдавшую доверия прислугу.
В этот момент в замке повернулся ключ. Вошел Дима.
Он замер в прихожей, увидев неожиданных гостей. Его взгляд скользнул по матери, задержался на испуганной Ане, а потом нашел меня.
В моих глазах, наверное, было все. Весь этот абсурд, вся боль и унижение последних десяти минут.
Дима молча снял куртку, повесил ее на вешалку. Он не задал ни одного вопроса. Он все понял без слов.
Затем он прошел в комнату. Прошел мимо кресла, в котором сидела его мать. Прошел мимо дивана, на котором съежилась девушка.
Он подошел ко мне, остановился прямо напротив. И, глядя мне в глаза, крепко и уверенно обнял меня за плечи.
Его руки на моих плечах были как спасательный круг. На мгновение мир сузился до нас двоих.
— Дима, что это значит? — голос свекрови прорезал напряженную пустоту. В нем не было вопроса, лишь приказ немедленно подчиниться.
Он не повернулся. Не отпустил меня.
— Это значит, мама, что ты пришла в мой дом. А это — моя жена, Лена.
Его голос был спокойным, но в нем звенела сталь. Тамара Павловна медленно поднялась с кресла, и я поняла, что битва только начинается.
— Я вижу, что это твоя жена! Именно поэтому я здесь! Я пришла спасти тебя! Эта женщина тянет тебя на дно! А Анечка… — она взмахом руки указала на диван, — Анечка — прекрасная, скромная девушка. Она будет тебе настоящей опорой!
— Мама, я не нуждаюсь в спасении. И в новой жене тоже, — Дима наконец отстранился, но тут же взял мою руку, переплетая наши пальцы. — Я прошу тебя взять Аню и уйти.
— Уйти? — Тамара Павловна издала короткий, злой смешок. — Ты ничего не понимаешь. Я договорилась с ее родителями!
Это порядочная семья, они мне верят! Девочке некуда идти, они уверены, что ты о ней позаботишься! Ты хочешь опозорить меня? Опозорить эту кроткую девочку?
Аня подняла на Диму глаза, полные слез.
Она что-то шептала, но слов было не разобрать. Манипуляция была грубой, но била точно в цель.
Свекровь выставляла Диму чудовищем, которое сейчас вышвырнет на улицу невинное создание.
— Мы можем вызвать ей такси. Отправить в гостиницу. Я все оплачу, — попыталась я вмешаться, но голос предательски дрожал.
— Ты молчи! — рявкнула на меня свекровь. — Тебя здесь больше нет! Твое мнение никого не интересует! Это разговор матери и сына!
Дима сжал мою руку сильнее.
— Не смей так разговаривать с моей женой.
— Ах, женой! — протянула она. — Надолго ли? Я все равно своего добьюсь. Ты опомнишься, но будет поздно.
Она снова опустилась в кресло, демонстративно показывая, что никуда не уйдет.
— Я останусь здесь. И Анечка останется. Тебе нужно время подумать, сынок. Утро вечера мудренее. Мы переночуем в гостевой комнате.
Это был тактический ход. Она запирала нас в этой невыносимой ситуации, превращая наш дом в поле боя.
Вызвать полицию? Устроить скандал на весь подъезд? Именно этого она и добивалась, чтобы потом всем рассказать, какую истеричную змею пригрел на груди ее сын.
Дима посмотрел на меня. В его взгляде была такая усталость, словно он нес на плечах весь мир. Он попал в ловушку, и я вместе с ним.
— Хорошо, — сказал он тихо, и у меня внутри все оборвалось. — Оставайтесь. Но только на одну ночь.
Тамара Павловна победно, едва заметно, улыбнулась.
Я поняла, что это не компромисс. Это было объявление войны. И этой ночью наш дом должен был стать адом.
Ночь была длинной. Мы заперлись в спальне. Дима сидел на краю кровати, обхватив голову руками.
— Зачем ты согласился? — прошептала я.
— Потому что я знаю ее, — глухо ответил он, не поднимая головы. — Выстави я ее сейчас — она бы устроила такое шоу, что соседи вызвали бы не полицию, а санитаров. Она бы легла под дверью. Она бы обзвонила всю родню, рассказав, что мы выгнали на мороз ее и «бедную сиротку». Это была бы ее победа. А так… так у меня есть время до утра.
Он поднял на меня глаза.
— Лен, я не знаю, что она наплела этой девочке и ее родителям. Но я не могу просто вышвырнуть ее на улицу в одиннадцать вечера.
Я решу этот вопрос утром. Цивилизованно. А с матерью… с матерью я поговорю потом.
Он говорил правильно, но я видела, как ему тяжело. Он всю жизнь пытался быть хорошим сыном, и эта ноша сегодня стала неподъемной.
Утром я вышла на кухню за водой. И замерла.
Тамара Павловна уже хозяйничала. Она достала из шкафа наш свадебный сервиз, который мы берегли для особых случаев, и расставляла его на столе. Рядом суетилась Аня, нарезая хлеб.
— Доброе утро, Леночка, — свекровь улыбнулась мне так сладко, что свело зубы. — Мы тут завтрак готовим. Анечка такая умница, все умеет. Не то что некоторые.
Она говорила это, глядя мне прямо в глаза. Это был уже не намек, а прямое оскорбление.
Но это было только начало.
Вернувшись в гостиную, я увидела финальный акт пьесы.
На журнальном столике, где всегда стояла наша с Димой фотография со свадьбы, теперь красовалась какая-то дешевая вазочка. А наше фото… Наше фото Тамара Павловна держала в руках.
— Вот, Анечка, это мы уберем, — сказала она девушке, протягивая ей нашу рамку. — Поставь пока на пол, у стены. Потом выбросим. Зачем прошлое ворошить? Нужно строить новое будущее.
Аня, бледная как полотно, взяла фотографию дрожащими руками. Она не хотела этого делать, это было видно по ее испуганным глазам, но перечить будущей свекрови боялась.
И в этот момент в комнату вошел Дима.
Он был уже одет для работы. Он увидел все: мать с triumphant выражением лица, перепуганную Аню, держащую в руках его свадьбу, и меня, застывшую у дверного проема.
Что-то изменилось в лице Димы. Спокойствие слетело с него, как маска. Усталость сменилась холодной, взвешенной яростью.
Он не повысил голоса. Он медленно, почти нереально спокойно, подошел к Ане.
— Поставь, — сказал он так тихо, что девушка вздрогнула.
Она торопливо поставила фотографию на пол.
Затем Дима повернулся к матери. Он смотрел на нее долго, изучающе. Будто видел впервые.
— Мама.
— Что, сынок? — она все еще улыбалась, уверенная в своей власти. — Ты наконец понял, что я права?
Он подошел ко мне, снова взял за руку и подвел к своей матери. Мы стояли перед ней вдвоем.
— Мама, ты всю жизнь учила меня быть мужчиной. Отвечать за свои слова, защищать свою семью.
Он сделал паузу, и его голос стал твердым, как гранит.
— Так вот, знай. Я могу развестись с Леной. Я могу даже полюбить другую.
Но я никогда, слышишь, никогда не буду с той, которую приведешь в мой дом ты. Потому что мой выбор — это мой.
А твой сын умер, когда ты решила, что можешь жить за него.
Он произнес это четко и раздельно. Каждое слово било Тамару Павловну наотмашь.
Ее улыбка сползла с лица, сменившись растерянностью, а затем — ужасом. Она смотрела на сына, и в ее глазах отражалось полное непонимание. Она проиграла. Не мне. Своему сыну.
Лицо Тамары Павловны стало пепельным. Она смотрела на Диму так, словно он говорил на незнакомом, варварском языке.
Вся ее властная поза опала, плечи ссутулились. Она вдруг стала просто пожилой, проигравшей женщиной.
— Как… как ты можешь? — прошептала она. Это был уже не приказ и не манипуляция. Просто растерянный шепот. — Я же хотела как лучше…
— Твое «лучше» разрушает мою жизнь, — спокойно ответил Дима. Он подошел к двери и открыл ее настежь. — Пожалуйста, уходите.
Первой опомнилась Аня. Она пулей выскочила с дивана, схватила свою сумочку и, не глядя ни на кого, пробормотала:
— Простите… я не хотела… Тамара Павловна сказала, что вы развелись… что вы ждете меня… Простите…
Она почти выбежала за дверь, и я почувствовала к ней лишь жалость. Пешка в чужой игре, которую только что смели с доски.
Тамара Павловна осталась одна. Она медленно поднялась, опираясь на ручку кресла. Ее движения были скованными, старческими.
Она подошла к сыну, остановилась в дверях.
— Ты пожалеешь об этом, — сказала она глухо, но в голосе не было угрозы, только горечь. — Ты еще приползешь ко мне.
Дима ничего не ответил. Он просто смотрел на нее, и этот спокойный, взрослый взгляд был страшнее любой ссоры.
И тогда она не выдержала. Ее лицо исказилось, и по щекам покатились крупные, злые слезы. Она отвернулась, чтобы скрыть их, и быстро, почти бегом, пошла по коридору к лифту.
Дима закрыл дверь. Щелкнул замок.
Он повернулся ко мне. Подошел, поднял с пола нашу фотографию, бережно смахнул с нее несуществующую пыль и поставил на место.
Потом он обнял меня. Не так, как вчера — защищая. А по-другому. Крепко, надежно, как равный обнимает равного.
— Прости, — сказал он мне в волосы. — Прости, что это вообще случилось. Я должен был остановить ее гораздо раньше. Годы назад.
Я молча прижалась к нему. Мне не нужны были извинения. В этот момент я поняла, что не свекровь была моей главной проблемой. Проблемой был тот послушный мальчик, который жил в моем муже.
И сегодня этот мальчик умер. А вместо него родился мужчина, который сам выбирает свою жизнь. И свою женщину.
Мы ничего больше не говорили. Слова были не нужны. Мы просто стояли посреди нашей гостиной, в нашем доме, который снова стал нашим. И это было не просто окончание войны. Это было начало настоящего мира.
Прошло два месяца. Два месяца оглушительной, непривычной свободы. Телефон не разрывался от звонков Тамары Павловны. Никто не приходил без предупреждения с инспекцией нашего холодильника.
Мы с Димой изменились. Он стал спокойнее, увереннее. Словно сбросил с плеч невидимый, но тяжелый груз, который носил всю жизнь.
Я же, наоборот, перестала ходить на цыпочках в собственном доме, боясь сделать что-то «не так». Мы заново узнавали друг друга, разговаривали часами, как в самом начале наших отношений.
Однажды вечером Дима пришел с работы и протянул мне два билета.
— Помнишь, ты хотела в Италию? В тот маленький городок на побережье?
Я смотрела на билеты, и слезы подступили к глазам. Мы так давно об этом мечтали, но всегда находились причины отложить: то маме нужно помочь с дачей, то у нее юбилей, то просто «неподходящее время».
— А… твоя мама? — вырвалось у меня. Старая привычка.
Дима улыбнулся.
— Моя мама — взрослый человек. Она справится. А наша семья — это мы с тобой. И нашей семье нужен отпуск.
Это было сказано так просто, но для меня прозвучало как самая важная декларация независимости.
За день до отъезда раздался звонок. Незнакомый номер. Я подняла трубку.
— Леночка? Это тетя Галя, — голос двоюродной сестры Тамары Павловны был вкрадчивым и полным сочувствия. — Я по поводу Тамары… Она совсем плоха. Сердце прихватило, лежит, не встает. Все Диму зовет… Может, навестите? Перед отъездом своим…
Холодная, липкая паутина вины поползла по спине. Старый трюк. Классика жанра. Раньше я бы уже металась по квартире, уговаривая Диму все бросить и ехать к маме.
Я молча протянула телефон Диме. Он выслушал, и лицо его не дрогнуло.
— Тетя Галя, здравствуй. Передай маме, что я желаю ей скорейшего выздоровления.
И еще передай, что у нее есть два пути: либо она принимает мой выбор и мою жену, и тогда у нее будет сын. Либо она продолжает играть в свои игры, и тогда она остается в одиночестве.
Третьего не дано.
Он нажал отбой.
Повисла пауза. Я смотрела на него, и мое сердце переполняла нежность и гордость.
— Ты был… жесток, — сказала я тихо.
— Нет, — он покачал головой и обнял меня. — Я был честен. С ней. И с собой. Хватит полумер.
На следующий день мы улетели. Мы гуляли по узким улочкам, ели пасту на берегу моря и много смеялись.
