— Твоей сестре дали общежитие от института, так что пусть там и живёт.
Слова Марины упали на стол между тарелок с остывающим ужином, как кусок льда. Они не прозвучали громко или зло, скорее, как констатация очевидного факта, не подлежащего обсуждению. Вадим замер с вилкой в руке, не донеся до рта кусок курицы. Он потратил последние пятнадцать минут на то, чтобы аккуратно, витиеватыми фразами подвести жену к этой теме. Он рассказывал про взволнованную мать, про то, как она ездила смотреть эту «общагу», про тонкие стены, сомнительных соседок по комнате и один душ на весь этаж. Он рисовал картину почти библейских страданий, которые вот-вот обрушатся на его младшую сестру Лену, наивное восемнадцатилетнее создание. Он ожидал чего угодно: сочувственных вздохов, вопросов, может быть, даже небольшого спора, после которого он бы великодушно победил. Но он не ожидал этого ровного, спокойного голоса, который одним махом снёс всю его словесную конструкцию.
— Ты не поняла, — медленно проговорил он, откладывая вилку. Аппетит пропал. — Мама в ужасе. Лена — домашняя девочка. Она не приспособлена к таким условиям. Это же не надолго, просто на первый год, пока не освоится.
— Она совершеннолетняя девушка, поступившая в университет в другом городе. Она должна была понимать, что её ждут не родительские хоромы. Институт выполнил свои обязательства, предоставив ей место. На этом вопрос закрыт, — Марина спокойно продолжала есть, словно они обсуждали прогноз погоды. Её невозмутимость бесила Вадима гораздо сильнее, чем если бы она начала кричать.
— То есть, для тебя это нормально? Что моя сестра будет жить в каком-то гадюшнике, когда у нас целая квартира? Мы же семья, Марина. Семья должна помогать друг другу.
— Мы — семья. Я и ты. А твоя сестра — это член семьи твоей матери. И именно мать, если её так заботит комфорт дочери, должна решать эту проблему. Я не понимаю, при чём здесь мы и наша квартира?
Вадим почувствовал, как внутри закипает глухое раздражение. Он встал из-за стола и начал ходить по кухне, тесному шестиметровому пространству, которое вдруг показалось ему клеткой. Он рассчитывал на женскую солидарность, на понимание, на мягкость. А наткнулся на железобетонную стену логики.
— Что значит «при чём здесь мы»? Ты моя жена! Лена — твоя золовка! Это же элементарно! Она приедет, мы поставим ей диван в зале…
— В том самом зале, где мы смотрим телевизор по вечерам? — перебила его Марина, поднимая на него глаза. В её взгляде не было злости, только холодное любопытство. — В том самом зале, через который нужно пройти, чтобы попасть в ванную или на кухню? Ты предлагаешь превратить нашу двухкомнатную квартиру в проходной двор на неопределённый срок? Ради комфорта твоей сестры, у которой, напоминаю, есть законное место для проживания?
Каждое её слово было точным, выверенным ударом. Она не давала ему пространства для манипуляций, не позволяла увести разговор в поле эмоций и родственных чувств. Она держала его на территории фактов, и на этой территории он проигрывал.
— Это временно! — почти выкрикнул он, понимая, что теряет контроль.
— Нет ничего более постоянного, чем временное, — отрезала она и отодвинула от себя пустую тарелку. — Вадим, послушай меня внимательно. Я не хочу никаких скандалов. Поэтому скажу в последний раз…
— Давай! Говори!
— Твоей сестре дали общежитие от института, так что пусть там и живёт! А если твоей матери это не нравится, то пусть снимает ей квартиру! Но у нас она жить пока учится не будет! Точка!
Он смотрел на неё, на свою красивую, умную, всегда такую понимающую жену, и не узнавал её. Сейчас перед ним сидел чужой, непреклонный человек. В его голове проносились гневные упрёки матери, жалобные сообщения сестры, и он понимал, что окажется между двух огней. Он должен был продавить это решение. Любой ценой.
— Значит, так, да? — с угрозой в голосе произнёс он. — Ты просто отказываешься помочь моей семье?
— Я отказываюсь создавать проблему для нашей семьи ради решения чужих проблем, — поправила она.
Вадим понял, что в одиночку ему не справиться. Ему нужна была поддержка, авторитет, который Марина не посмеет проигнорировать. Он резко подошёл к столу, схватил свой телефон и нашёл в контактах номер матери.
— Хорошо, — процедил он, глядя жене прямо в глаза. — Раз ты не хочешь говорить со мной, поговоришь с ней.
Марина лишь слегка пожала плечами, и это спокойное безразличие взбесило его окончательно. Он нажал на кнопку вызова, и через несколько секунд из динамика раздался требовательный голос матери. Вадим, не говоря ни слова, протянул телефон Марине. Это был его ультиматум. Его объявление войны.
Вадим смотрел, как Марина взяла из его руки телефон. Она сделала это без малейшего колебания, словно он передавал ей солонку за обедом, а не раскалённую гранату с выдернутой чекой. Он ожидал увидеть на её лице страх, смятение, хотя бы тень неуверенности. Но ничего. Её пальцы спокойно сомкнулись на холодном пластике, и она поднесла аппарат к уху, глядя мужу прямо в глаза. Этот взгляд был спокоен, как поверхность глубокого озера перед бурей.
Из динамика, даже на расстоянии, доносился напористый, металлический голос Светланы Анатольевны. Это не было начало разговора, это был залп из всех орудий. Поток слов обрушился на Марину, не давая ей и шанса вставить реплику. Вадим не мог разобрать всех фраз, но общий смысл был предельно ясен: упрёки в чёрствости, обвинения в эгоизме, требования немедленно одуматься и принять Лену. Голос свекрови звенел от праведного гнева, он давил и приказывал, не допуская и мысли о возражении. Вадим наблюдал за женой, и его сердце колотилось от странной смеси злорадства и тревоги. Он ждал, что она сейчас дрогнет, сломается под этим напором, начнёт оправдываться или кричать в ответ.
Но Марина продолжала молчать. Она стояла неподвижно, лишь её взгляд стал чуть более сфокусированным, будто она не слушала крик, а анализировала данные. Прошла минута, потом вторая. Монолог Светланы Анатольевны, не получая подпитки в виде ответной реакции, начал захлёбываться, переходя от высоких нот к более сбивчивым и вопросительным. Наконец, на том конце провода повисла тяжёлая, выжидательная пауза.
— Я вас услышала, — произнесла Марина в трубку. Её голос был абсолютно ровным.
И она нажала на кнопку сброса вызова.
Вадим остолбенел. Он не мог поверить в то, что только что произошло. Она просто повесила трубку. Оборвала разговор с его матерью на полуслове. Это было не просто неуважение. Это был плевок в лицо всей его семье.
— Ты что творишь?! — взревел он, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Ты сбросила звонок! Ты не уважаешь мою мать!
— Наоборот, я очень уважаю её мнение, — холодно ответила Марина, кладя телефон на стол экраном вниз. Она повернулась и, не глядя на мужа, прошла в гостиную.
Вадим, кипя от ярости, последовал за ней. Что она задумала? Что это за ледяное спокойствие? Он был готов к ссоре, к скандалу, к чему угодно, но не к этому.
Марина села в кресло и открыла ноутбук, стоявший на журнальном столике. Щёлкнула кнопка включения, и экран осветил её бесстрастное лицо.
— Что ты делаешь? — прошипел он, нависая над ней. — Ты думаешь, это всё? Думаешь, я позволю так обращаться с моей матерью?
— Я решаю проблему, — не отрываясь от экрана, ответила она. Её пальцы быстро забегали по клавиатуре. — Твоя мама считает, что условия в общежитии для Лены неприемлемы. Я с ней совершенно согласна. Она переживает за комфорт и безопасность своей дочери, и это абсолютно правильная материнская позиция. Поэтому я ищу для Лены подходящее жильё.
Вадим замолчал, сбитый с толку. Он не понимал, куда она клонит. На экране замелькали фотографии комнат: скромная мебель, небольшие окна, ценники.
— Вот, смотри, — Марина развернула к нему ноутбук. — Отличный вариант. Комната, двенадцать квадратных метров, в двухкомнатной квартире с хозяйкой-пенсионеркой. Метро «Университет», пять минут пешком до главного корпуса. Тихо, спокойно, под присмотром. Всё, как хотела твоя мама.
— Ты с ума сошла? — выдохнул он. — Ты знаешь, сколько это стоит?
— Знаю, — кивнула Марина, снова поворачивая экран к себе. — Всего двадцать тысяч в месяц. Плюс коммунальные. Раз твоей маме так не всё равно, она наверняка поможет сестре с оплатой. Это же логично.
Она сделала паузу, давая ему осознать сказанное, а затем нанесла следующий удар.
— Более того, я понимаю, что для них это может быть накладно. Поэтому я, как член вашей большой и дружной семьи, готова поучаствовать. Я готова вносить пять тысяч из нашего общего бюджета на оплату этой комнаты. Каждый месяц.
Вадим смотрел на неё, и ярость внутри него сменялась холодным, липким осознанием того, что он попал в ловушку. Идеально продуманную и безжалостную.
— Остальные пятнадцать, — Марина подняла на него глаза, и в них плескался чистый, незамутнённый расчёт, — это с тебя и твоей мамы. По семь с половиной тысяч с каждого. Это же для твоей сестры, не чужой человек. Ты ведь сам говорил, что семья должна помогать друг другу. Вот мы и поможем. Все вместе. По-честному.
Она захлопнула крышку ноутбука. Звук пластика, ударившегося о пластик, прозвучал в тишине комнаты как щелчок капкана.
— Звони, — её голос был тихим, почти ласковым. — Обрадуй их нашим решением.
Вадим стоял посреди комнаты, глядя на жену, и понимал, что его загнали в угол. В угол, где любое его действие, любое слово будет означать полный и безоговорочный проигрыш.
Вадим не позвонил. Он просто стоял, глядя на тёмный экран ноутбука, который Марина захлопнула перед его носом. Звонить матери и сестре, чтобы изложить этот унизительный, математически выверенный план, было выше его сил. Это было бы равносильно признанию собственного поражения. Он молча развернулся и ушёл в спальню, оставив Марину в гостиной. Он надеялся, что этот демонстративный уход, это ледяное молчание заставят её понять, что она перешла черту. Он ждал, что она придёт, начнёт извиняться, предложит компромисс. Но она не пришла.
Следующие несколько дней их квартира превратилась в театр молчания. Они существовали в параллельных реальностях, передвигаясь по одной и той же территории, но никогда не пересекаясь. Утренний кофе пили спиной друг к другу. Ужин проходил под звуки столовых приборов, стучащих о тарелки. Вадим ждал. Он был уверен, что это лишь вопрос времени. Марина не выдержит этого напряжения, этого холодного отчуждения, и сдастся. Она всегда была мягче, всегда искала мира в семье. Он просто должен был проявить твёрдость и переждать эту бурю. Но он ошибался. Марина не выглядела напряжённой. Она была абсолютно спокойна. Она читала книги по вечерам, занималась йогой по утрам, готовила свои любимые блюда. Её спокойствие было не защитной реакцией, а оружием. Оно демонстрировало ему, что для неё этот вопрос был решён и закрыт, и вся эта война происходила исключительно в его голове.
А тем временем началась осада. Внешний мир не собирался оставлять его в покое. Телефон разрывался. Первой, как и ожидалось, была мать. Её тактика сменилась. Теперь она не кричала, а говорила сдавленным, страдальческим голосом, рассказывая, как Леночка не может спать из-за шумных соседок, как она плохо ест в столовой и постоянно плачет в трубку. Каждый её звонок был срежиссированным спектаклем, призванным разбудить в нём чувство вины.
— Она ведь твоя единственная сестра, Вадик, — шептала она в трубку, пока он пытался сосредоточиться на рабочем отчёте. — Как ты можешь позволять этой женщине так с собой обращаться? Она же тебя совсем под каблук загнала. Разве я тебя таким растила? Бесхребетным…
Потом подключилась Лена. Её атаки были тоньше, но не менее болезненными. Она присылала ему жалобные сообщения: «Брат, тут так одиноко. Вспоминаю, как мы с тобой раньше кино смотрели». Или фотографии унылого общежитского коридора с подписью: «Мой новый дом :(». Она звонила и щебетала о том, как у неё дела, а потом, как бы невзначай, спрашивала: «Ну что, Марина ещё злится? Может, мне ей самой позвонить, извиниться? Я же не хотела проблем создавать». Каждое её слово было маленькой иглой, вонзавшейся под его кожу, напоминая ему о его мужском долге — защищать и заботиться о своей семье.
К концу недели Вадим был на грани. Давление со стороны матери и сестры, помноженное на ледяное безразличие жены, превратило его жизнь в ад. Вечером в пятницу он решил пойти на последний штурм. Он застал Марину в гостиной. Она сидела с планшетом, просматривая что-то в интернете.
— Нам нужно поговорить, — начал он, стараясь, чтобы его голос звучал твёрдо.
— Я слушаю, — ответила она, не отрывая взгляда от экрана.
— Я не буду обсуждать твой… бизнес-план, — он выплюнул эти слова с презрением. — Ты прекрасно понимаешь, что это унизительно для моей семьи. Предлагать им деньги, как подачку.
— Это не подачка, а совместное участие в решении проблемы, которую создала не я, — поправила она, всё так же не глядя на него.
— Хватит! — он ударил ладонью по журнальному столику. Планшет в её руках подпрыгнул. — Моя сестра не будет жить с чужой старухой! Моя мать не будет отдавать половину пенсии, чтобы ты чувствовала себя комфортно! Лена будет жить здесь!
Марина медленно подняла на него глаза. Её взгляд был холодным и ясным, как зимнее небо.
— Тогда тот финансовый вопрос, который тебя так унижает, становится ещё острее. Если Лена будет жить здесь, расходы на коммунальные услуги, воду и продукты возрастут. Думаю, тысяч на десять в месяц, как минимум. Ты готов покрывать эту разницу из своей зарплаты?
Он задохнулся от её цинизма. Она опять переводила всё на деньги.
— Ты только о деньгах и думаешь! В тебе ничего человеческого не осталось!
— Я думаю о справедливости, — спокойно парировала она. — Почему наш семейный бюджет должен страдать из-за того, что твоей маме не нравятся условия в общежитии? Ты так переживаешь за сестру. Ты готов взять на себя эту ответственность? Полностью? Если пятнадцать тысяч для тебя и твоей мамы — неподъёмная сумма, то эти десять ты должен потянуть в одиночку.
Она смотрела на него в упор, и он понял, что она не издевается. Она предлагает ему ещё одну сделку, ещё более кабальную.
— Может, тебе стоит найти подработку? — тихо добавила она. — Раз уж комфорт твоей сестры для тебя так важен. Несколько смен в такси по выходным. И проблема решена. Ты будешь настоящим героем для своей семьи.
Это был удар ниже пояса. Она не просто отказывала ему. Она издевалась над ним, над его ролью мужчины, брата, сына. Он понял, что все разговоры, все попытки договориться, воззвать к её совести — бесполезны. Она не уступит. Она будет до конца стоять на своём, возводя всё новые и новые логические бастионы. И тогда он решил, что больше не будет играть по её правилам.
— Я всё решил, — произнёс он глухо, чувствуя, как внутри него что-то обрывается. — Я устал от этих споров. Этот разговор окончен. Лена будет жить у нас. Завтра после работы я поеду за ней и привезу её вещи. И это не обсуждается.
Весь следующий день на работе Вадим чувствовал себя победителем. Он ходил с прямой спиной, отвечал на звонки уверенным голосом и даже позволил себе пошутить с коллегой из соседнего отдела. Он сделал это. Он проявил характер, поставил точку в этом затянувшемся споре и утвердил свой авторитет в семье. Марина молчала всё утро, но это было молчание проигравшего. Он был уверен, что к его возвращению она смирится с неизбежным. Возможно, даже приготовит ужин и встретит их с Леной с натянутой, но вежливой улыбкой. Он представлял, как поможет сестре разобрать вещи, как они втроём сядут пить чай, и постепенно, со временем, всё наладится. Он сломил её сопротивление, и это пьянящее чувство силы заглушало тихий, тревожный голос где-то внутри.
После работы он заехал за Леной. Сестра ждала его у входа в общежитие с двумя большими клетчатыми сумками и рюкзаком. Она выглядела измученной, но обрадованной. Всю дорогу в машине она без умолку щебетала, рассказывая ужасы местной жизни и благодаря его за спасение. Вадим слушал вполуха, мысленно репетируя свой вход в квартиру. Он войдёт первым. Спокойно и твёрдо. Без вызова, но и без извинений. Просто как хозяин, который привёл в свой дом члена семьи.
Ключ в замке повернулся с привычным щелчком.
— Мы дома! — громко объявил он, переступая порог.
Ответа не было. В квартире было тихо. Слишком тихо. Он помог Лене занести сумки в коридор и закрыл за собой дверь. Воздух в квартире был неподвижным и холодным, будто из неё высосали всю жизнь. Первое, что бросилось ему в глаза, — в гостиной было что-то не так. Их угловой диван был разобран и застелен постельным бельём. На нём лежала подушка Марины и книга, которую она читала вчера. Рядом, на журнальном столике, аккуратной стопкой были сложены её вещи: крем для рук, планшет, зарядное устройство.
— А Марина где? — шёпотом спросила Лена, с опаской оглядываясь.
Вадим не ответил. Нехорошее предчувствие сжало его желудок в ледяной комок. Он медленно прошёл дальше, к их спальне. Дверь была приоткрыта. Он толкнул её и замер на пороге.
Это была не их комната.
Возле окна, на месте туалетного столика Марины, теперь стоял простой письменный стол. На нём — ноутбук Лены, стопка учебников и настольная лампа. Большая двуспальная кровать была застелена другим покрывалом, более ярким и молодёжным. Стул у стола был завален одеждой сестры. Его вещей в комнате не было. Шкаф был приоткрыт, и на вешалках висели платья и блузки Лены. Комната, которая была их крепостью, их личным пространством, за несколько часов превратилась в безликую студенческую келью.
В этот момент из кухни вышла Марина. На ней был домашний халат, в руках она держала чашку с чаем. Она остановилась в дверном проёме, глядя на них. На её лице не было ни злости, ни обиды. Только спокойная, отстранённая вежливость стюардессы, объясняющей правила безопасности.
— О, вы уже приехали. Здравствуй, Лена, — кивнула она сестре. Затем её взгляд переместился на Вадима. — Располагайтесь. Я подготовила для Лены комнату, чтобы ей было удобно учиться. Твои вещи я перенесла в гостиную. Они в шкафу.
Вадим смотрел на неё, и слова застревали у него в горле. Он не мог произнести ни звука. Весь его триумф, вся его уверенность рассыпались в прах за несколько секунд. Лена, стоявшая позади него, казалось, съёжилась вдвое. Она смотрела то на брата, то на Марину, и на её лице отражался ужас от понимания того, в какую катастрофу она попала.
— Ты… что… ты сделала? — наконец выдавил он из себя.
— Я выполнила твоё желание, — ровным голосом ответила Марина, делая небольшой глоток чая. — Ты сказал, что Лена будет жить у нас. Хорошо. Я не против. Но я не собираюсь жить в проходном дворе и делить своё личное пространство с посторонним, пусть и совершеннолетним, человеком. Гостиная — общая территория. Поэтому я уступила вашу спальню Лене. Она молодая девушка, ей нужно уединение. Это ведь логично, не так ли?
Каждое её слово было идеально выверенным, безжалостным ударом. Она не спорила с ним. Она согласилась с ним. И этим согласием уничтожила всё.
— А ты… а мы… где будем спать? — его голос был едва слышен.
Марина посмотрела на него так, будто он задал очень глупый вопрос.
— Я, как видишь, устроилась в гостиной. Диван вполне удобный. А ты… — она сделала паузу, обводя взглядом сначала застывшего мужа, потом перепуганную Лену в её новой комнате, и наконец, диван в гостиной. — Ты мужчина, ты принял решение. Ты глава семьи, который заботится о своих близких. Поэтому у тебя есть выбор. Можешь спать со своей сестрой в её комнате, там большая кровать, места хватит. Можешь со мной на диване. Выбирай. Ты же этого хотел, Вадим? Крепкой, дружной семьи под одной крышей. Вот она.
Она допила чай, поставила пустую чашку на кухонный стол и ушла в ванную, плотно закрыв за собой дверь. Вадим остался стоять посреди квартиры, превратившейся в руины его жизни. Рядом с ним плакала Лена, в спальне которой он больше не был хозяином. В гостиной его ждал диван, ставший символом его окончательного унижения. Война была окончена. Победителей в ней не было…
