Вечерний дождь барабанил по подоконнику — монотонно, глухо, словно отсчитывая последние мгновения той жизни, что еще утром казалась Виктору незыблемой. Он стоял посреди гостиной, в которой каждый предмет, каждая фотография на стене кричали о тридцати годах, прожитых с Мариной. Тридцать лет… Целая вечность, обратившаяся в пепел за один день.
Он пришел домой час назад. Не раздеваясь, прошел в комнату, бросил на полированный кофейный столик мокрую папку. Она шлепнулась с тяжелым, окончательным звуком. Марина вышла из кухни, вытирая руки о передник, и ее лицо — такое родное, с сеточкой морщинок у глаз — исказилось тревогой.
— Витя, что случилось? На тебе лица нет.
А он смотрел на нее и не узнавал. Будто пелена спала с глаз, и вместо любимой женщины он увидел чужого, коварного врага. Ледяная ярость, какой он не знал за все тридцать лет их брака, затапливала его изнутри, выжигая все живое. В ушах гудел гул рухнувшего бизнеса — дела всей его жизни, которое он строил по кирпичику, бессонными ночами, лишая себя отпусков, а семью — своего внимания. И ради чего? Чтобы сейчас стоять здесь, в этой уютной, обставленной с ее вкусом гостиной, и чувствовать себя полным, абсолютным банкротом?
— Это ты, — выдохнул он, и голос его был ему самому незнаком — хриплый, надтреснутый. — Это все ты.
Марина застыла. Улыбка медленно сползла с ее губ.
— О чем ты, Витя? Что я?
И тогда его прорвало.
— Ты разрушила мою жизнь! — крик сорвался с его губ, ударился о стены и затих, оставив после себя звенящую, невыносимую тишину.
Он схватил папку, рванул молнию, вытряхнул на стол веер бумаг. Пальцы дрожали, не слушаясь. Он ткнул в один из листов — банковскую выписку.
— Вот! Смотри! Крупный перевод на счет какой-то левой фирмы. За неделю до краха. За МОЕЙ спиной! Что это, Марина?! Решила обеспечить себе подушку безопасности, когда поняла, что я иду ко дну? Или, может, это плата? Плата от конкурентов, которым ты слила всю информацию?!
Он кричал, захлебываясь словами, болью, обидой. Каждое слово было как удар наотмашь. Он видел, как бледнеет ее лицо, как темнеют от ужаса глаза. Но ее молчание, ее ошеломленное, испуганное молчание он принимал за признание вины. Ну конечно, что она скажет? Попалась. Поймал за руку.
Марина смотрела на строчки цифр, и мир качался перед ее глазами. Она знала об этом переводе. О, еще как знала. Это была ее отчаянная, глупая, последняя попытка спасти хоть что-то, выдернуть деньги из пасти стервятников, когда она поняла, что происходит на самом деле. Но как… как объяснить ему это сейчас, не выдав ту, другую, страшную правду? Правду, которая убьет его вернее любого банкротства.
— Витя, это не то, что ты думаешь, — тихо проговорила она, но ее голос утонул в новой волне его гнева.
— Не то, что я думаю?! А что мне думать?! Я доверял тебе больше, чем себе! Я думал, у нас семья, что мы — одно целое! А ты… ты вонзила мне нож в спину!
Он схватил со стены их свадебную фотографию в тяжелой раме. Молодые, счастливые, они смотрели из прошлого с такой наивной верой в будущее. Он замахнулся… и замер. Рука не поднялась. С глухим стуком он поставил раму на место, стеклом к стене. Словно отвернулся от собственного счастья.
— Я… я не могу тебя больше видеть, — прошептал он, глядя в пустоту. — Уходи.
Марина вздрогнула, будто ее ударили.
— Куда? Витя, опомнись! Куда я пойду?
— Куда хочешь! К своим дружкам, которым ты продала меня с потрохами!
Он отвернулся, ссутулившись. Широкая, надежная спина, за которой она чувствовала себя как за каменной стеной всю жизнь, сейчас излучала холод и отчуждение. В этот момент она поняла, что он не слышит. Не хочет слышать. Он нашел виноватого, и этот выбор был для него проще, чем посмотреть в лицо настоящей, уродливой правде.
Она молчала. А что тут скажешь? Любое слово будет ложью или полуправдой. А всю правду… всю правду он просто не выдержит. Она молчала, и ее молчание становилось его главным доказательством. Оно росло между ними, превращаясь в стену — толстую, холодную, непробиваемую.
Дождь за окном все стучал и стучал. Часы на стене отсчитывали секунды новой, чужой и страшной жизни, в которой они, кажется, больше никогда не будут вместе.
Глава 2. Голос в телефоне
Ночь прошла в тяжелом, липком тумане. Виктор не спал. Он сидел в своем кабинете, обхватив голову руками, и раз за разом прокручивал в голове события последних месяцев. Как таяли деньги. Как срывались контракты. Как верные партнеры отводили глаза и избегали встреч. Он искал точку, тот самый момент, когда все пошло не так. И теперь, как ему казалось, нашел. Предательство было не снаружи. Оно сидело за стенкой, в их общей спальне.
Утром он вышел на кухню. Марина тоже не спала, это было видно по ее осунувшемуся лицу и темным кругам под глазами. Она сидела за столом, механически помешивая остывший чай в чашке. При его появлении она подняла голову, и в ее взгляде была такая смесь боли и мольбы, что у Виктора на миг дрогнуло сердце. Но он тут же задавил эту непрошеную жалость. Предателям не сочувствуют.
— Я подаю на развод, — сказал он ровно, без эмоций, словно сообщал о прогнозе погоды. — И на раздел имущества. Того, что от него осталось. Адвокат свяжется с тобой.
Он ожидал слез, истерики, упреков. Но Марина лишь медленно кивнула, словно принимая неизбежное. Эта ее покорность бесила еще больше.
— Хорошо, Витя, — тихо ответила она. — Как скажешь.
Он не мог больше находиться с ней в одном пространстве. Ему нужен был кто-то, кто поймет, кто поддержит. Кто-то свой, родной. Не задумываясь, он набрал номер сестры.
Ирина ответила мгновенно, будто только и ждала его звонка.
— Витюша, привет! А я тебе как раз собиралась звонить, узнать, как ты. Что-то голос у тебя… случилось что-то?
Ее голос — бархатный, участливый, полный неподдельной, как ему казалось, тревоги — подействовал как бальзам на душу. Он выдохнул.
— Все, Иришка. Конец. Я банкрот.
В трубке на секунду повисла тишина, а затем послышался сочувствующий вздох.
— Боже мой, Витенька… Как же так? Но ведь все было хорошо… Я не верю…
— Я тоже не верил, — горько усмехнулся он. — Пока не увидел все своими глазами.
И он рассказал. Про рухнувшую фирму, про долги, про выписку со счета, про «предательство» Марины. Он говорил сбивчиво, путано, но Ирина не перебивала. Она слушала, ахала в нужных местах, и он чувствовал, как на том конце провода растет волна сочувствия и праведного гнева, направленного на его жену.
— Я всегда это чувствовала, Вить, — наконец осторожно произнесла она, когда он замолчал. — Нет-нет, я ничего не хочу говорить плохого о Марине, ты же знаешь, я к ней всегда хорошо относилась… Но было в ней что-то… какая-то скрытность, что ли. Будто себе на уме. Я гнала от себя эти мысли, думала, мне кажется. А оно вон как оказалось… Господи, бедный ты мой, бедный…
Ее слова были именно тем, что он хотел услышать. Они подтверждали его правоту, легитимизировали его гнев. Это не он сошел с ума, не он ослеп от отчаяния. Это она, Ирина, его мудрая, любящая сестра, всегда все видела.
— Я сейчас приеду, — решительно сказала она. — Тебе нельзя быть одному. Я сварю твой любимый борщ, привезу пирожков. Надо тебя подкормить, а то совсем себя изведешь.
— Не надо, Ир, не беспокойся…
— Никаких «не надо»! — в ее голосе зазвенел металл. — Брат в беде, а я буду сидеть сложа руки? Жди!
Он положил трубку, чувствуя странное, горькое облегчение. Вот. Вот настоящая семья. Сестра, которая бросит все дела и примчится с кастрюлькой борща, чтобы утешить. Не то что жена, которая…
Марина все это время стояла в дверях кухни и все слышала. Каждое слово Виктора, каждое участливое «ах» его сестры. Она видела, как теплело его лицо во время разговора, как разглаживались жесткие складки у рта. Он нашел свою гавань. Он нашел поддержку. А она, Марина, в этой новой реальности стала чужой, врагом, источником всех его бед.
И в этот момент отчаяние, которое давило ее всю ночь, сменилось холодной, ясной злостью. Не на Виктора — на него она не могла злиться, он был слеп и раздавлен горем. А на ту, чей сочувствующий голосок сейчас звучал в его ушах. На Ирину.
Марина слишком хорошо знала свояченицу. Знала ее вечную зависть к их достатку, ее жалобы на безденежье, ее умение казаться милой и безобидной овечкой, пряча за этой маской хищный оскал. Она давно подозревала, что Ирина не так проста. Но чтобы так… подло, цинично, разрушить жизнь собственного брата…
Хватит молчать. Хватит щадить его чувства. Если она сейчас не начнет бороться, то ложь окончательно победит. Ее вышвырнут из собственной жизни, заклеймив предательницей, а настоящая виновница будет утешать свою жертву, принеся на блюдечке пирожки с ядом.
Руки сами нашли в записной книжке старый номер. Анатолий Сергеевич. Бывший главный бухгалтер фирмы Виктора. Тихий, дотошный, честнейший человек, которого Виктор уволил полгода назад. Уволил по настоятельному совету Ирины, которая вдруг заявила, что «старик уже не соображает» и «пускает дела на самотек». Тогда Марина не придала этому значения. А теперь… теперь этот пазл вставал на свое место.
Она нажала на вызов. Гудки тянулись вечность.
— Слушаю, — раздался в трубке сухой, немного ворчливый голос.
— Анатолий Сергеевич? Здравствуйте. Это Марина, жена Виктора Павловича. Вы меня помните?
На том конце провода помолчали.
— Как же не помнить, — без особой радости ответил бухгалтер. — Чем обязан? Если Виктор Павлович решил еще в чем-то меня обвинить, то пусть делает это лично.
— Нет-нет, что вы! — поспешно сказала Марина. — Дело в другом. Мне очень нужна ваша помощь. И… мне кажется, я знаю, кто на самом деле виноват в вашем увольнении. И не только в нем.
Она услышала, как изменилось его дыхание.
— Продолжайте, — коротко бросил он.
— Я не могу говорить по телефону. Мы можем встретиться? Это очень, очень важно.
Анатолий Сергеевич снова помолчал, словно что-то взвешивая.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Завтра, в два, в кафе «Ромашка» у парка. И знаете что, Марина… Пожалуй, я захвачу с собой кое-какие интересные бумаги. Так, на всякий случай. Я ведь человек старой закалки, привык делать копии.
Сердце Марины забилось часто-часто. Надежда. Хрупкая, слабая, но надежда. Она еще поборется. За себя. За Виктора. За их разрушенную жизнь.
Глава 3. Две встречи
День тянулся мучительно долго. Ирина приехала, как и обещала. Суетилась на кухне, наполняя дом запахами борща и жареного лука — запахами уюта и заботы, которые сейчас казались Марине фальшивыми, как театральная декорация. Она вела себя так, будто Марины в квартире не существовало. Обращалась исключительно к Виктору, говорила о нем в третьем лице.
— Вот, поешь, Витюша, тебе силы нужны. А то смотри, как осунулся, бедный мой. Ничего, ничего, мы прорвемся. Главное, что теперь ты знаешь правду. Горько, конечно, осознавать, что столько лет жил со змеей под боком, но лучше поздно, чем никогда.
Виктор ел молча, жадно, словно не ел несколько дней. Он впитывал ее заботу, ее слова, и Марина видела, как на его лице проступает маска упрямой правоты. Он уже вынес свой приговор, и обжалованию он не подлежал.
Марина ушла в свою комнату, чтобы не видеть этого спектакля. Она механически открыла шкаф, начала перебирать вещи. Что брать с собой? Куда идти? К подруге? К старенькой матери в другой город, чтобы не волновать ее? Мысли путались. Но где-то в глубине сознания уже зрела уверенность: она никуда не уйдет. Не до ухода Ирине такой радости.
На следующий день, ближе к двум, она сказала Виктору, что ей нужно выйти по делам. Он лишь кивнул, не отрывая взгляда от телевизора, где Ирина нашла какой-то старый советский фильм. Они сидели на диване рядом, брат и сестра, такие уютные, домашние, и этот образ резал Марину по живому.
Кафе «Ромашка» было почти пустым. Анатолий Сергеевич уже сидел за столиком в углу. Перед ним стояла чашка кофе и лежала тонкая папка. Он выглядел старше, чем она его помнила. Увольнение явно подкосило его.
— Здравствуйте, Марина, — он поднялся ей навстречу. — Присаживайтесь.
Она села, заказала чай, который не могла пить. Руки дрожали.
— Анатолий Сергеевич, я… я не знаю, с чего начать.
— Начните с того, почему вы решили, что я вам помогу, — прямо сказал он.
— Потому что вас уволили несправедливо. И я думаю… это сделала Ирина, сестра Виктора. Она убедила его.
Бухгалтер криво усмехнулся.
— Девочка с ангельским личиком. Да, это была она. Приходила в бухгалтерию, все выспрашивала, совала нос в бумаги. «Брату помочь хочу, он так устает». А потом начала нашептывать ему, что я старый, что я ворую. Виктор поначалу не верил, а потом… она умеет убеждать. Капля камень точит.
Он открыл свою папку.
— Я ведь тогда уже заметил странности. Мелкие суммы уходили на счета каких-то ИП. Документы вроде в порядке, подпись Виктора Павловича на месте. Но я его подпись как свою знаю. И что-то меня царапало. Начал копать потихоньку. А потом меня «попросили». Но я, как уже говорил, человек предусмотрительный.
Он пододвинул к ней несколько листов. Это были копии платежек, счетов, договоров.
— Вот, смотрите. Все эти ИП-однодневки зарегистрированы на подставных лиц. Номера телефонов — липовые. А вот этот договор… — он постучал пальцем по бумаге, — на оказание «консультационных услуг». Сумма — полмиллиона. Подпись Виктора. Но посмотрите на наклон буквы «П». Ваш муж так никогда не расписывался. А вот так… — он вытащил из кармана другой листок, заявление на отпуск, написанное когда-то Ириной, — расписывается его сестричка. Видите? Один в один. Она годами тренировалась.
Марина смотрела на эти бумаги, и у нее перехватывало дыхание. Все было так просто и так чудовищно. Ирина, милая, заботливая Иришка, систематически, хладнокровно обворовывала собственного брата. Она не просто выводила деньги. Она подделывала его подпись, подставляла его, вела его к банкротству.
— А тот последний перевод… в котором он меня обвиняет? — прошептала Марина.
— А что за перевод?
Она объяснила. Анатолий Сергеевич нахмурился, задумался.
— Понятно. Вы, видимо, наткнулись на один из ее каналов. Узнали, что готовится крупный вывод средств, и попытались перехватить их, переведя на другую фирму, чтобы спасти. А она просто подсунула вашему мужу выписку, вырванную из контекста. Гениально. И подло. Она сделала вас виноватой в вашей же попытке все спасти.
Он собрал бумаги обратно в папку.
— Вот, держите. Это копии. Оригиналы у меня в надежном месте. Если дойдет до суда — они будут там. Но я думаю, вам и этого хватит, чтобы открыть вашему мужу глаза.
Марина взяла папку. Она была тонкой, легкой, но в руках ощущалась как неподъемный груз правды.
— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо вам, Анатолий Сергеевич. Я… я ваш должник.
— Не стоит, — отмахнулся он. — Я просто не люблю, когда из честных людей делают дураков. А Виктора вашего мне… жаль. Хороший мужик, только слишком доверчивый. Особенно когда дело касается сестрички.
Когда Марина вернулась домой, Виктор был один. Он мерил шагами гостиную, как зверь в клетке.
— Где ты была? — резко спросил он.
— По делам.
— По каким еще делам? Заметаешь следы? Ищешь, как выкрутиться?
— Витя, перестань.
— Нет, ты перестань! — взорвался он. — Перестань делать это невинное лицо! Я все решил. Завтра же я скажу, чтобы ты собирала вещи. Я не могу больше дышать с тобой одним воздухом. Поняла?
Он смотрел на нее с ненавистью. И в этот момент она поняла, что тянуть больше нельзя. Завтра будет поздно. Представление должно закончиться сегодня.
Глава 4. Занавес
Вечер опустился на город, холодный и безразличный. В квартире было тихо. Ирина уехала несколько часов назад, пообещав вернуться утром, чтобы «помочь Витюше пережить этот ужасный день». Виктор заперся в кабинете. Марина сидела в гостиной, положив на колени тонкую папку Анатолия Сергеевича. Она ждала.
Наконец, дверь кабинета открылась. Виктор вышел, уже одетый в домашнюю одежду, но все такой же напряженный и злой. Он прошел на кухню, налил себе воды, выпил залпом.
— Ты еще здесь? — бросил он, не глядя на нее. — Я же сказал, собирай вещи. Завтра утром чтобы духу твоего здесь не было.
— Сначала ты посмотришь это, — ровным голосом сказала Марина, вставая и протягивая ему папку.
Он брезгливо отмахнулся.
— Не собираюсь я смотреть на твои фальшивки. Что ты там настряпала? Липовые чеки? Письма от несуществующих любовниц? Марина, не смеши меня.
— Просто посмотри. Ради тридцати лет, которые мы прожили вместе. Просто посмотри, — в ее голосе не было мольбы, только спокойная, ледяная уверенность.
Что-то в ее тоне заставило его остановиться. Он с сомнением взял папку, открыл ее. Начал читать. Сначала быстро, с усмешкой. Потом все медленнее. Усмешка сползла с его лица, сменившись недоумением, а затем — неверием. Он переводил взгляд с поддельной подписи на договоре на образец почерка Ирины. Снова и снова.
— Что… что это за бред? — пробормотал он, но голос его дрогнул. — Это подделка. Ты заплатила этому старому маразматику, чтобы он…
В этот момент в дверь позвонили.
Виктор вздрогнул.
— Кого еще принесло?
Марина пошла открывать. На пороге стоял Анатолий Сергеевич.
— Добрый вечер, — спокойно сказал он. — Я подумал, что мое личное присутствие может понадобиться для разъяснений.
Виктор смотрел на вошедшего бухгалтера, на папку в своих руках, на спокойное лицо жены, и его мир, который, как ему казалось, уже рухнул, начал рассыпаться на еще более мелкие, острые осколки.
— Анатолий Сергеевич? Что вы здесь делаете?
— Выполняю свой профессиональный долг, Виктор Павлович, — сухо ответил бухгалтер. — Спасаю вас от окончательного разорения. И от человека, который вас в это разорение и вогнал.
Он подошел к столу и начал методично, пункт за пунктом, раскладывать перед Виктором всю схему. Он говорил о подставных фирмах, о фальшивых счетах, о подделанных подписях. Он говорил спокойно, оперируя цифрами и фактами, и эта убийственная логика не оставляла места для сомнений. Виктор слушал, и лицо его становилось серым. Он опустился на стул, обхватив голову руками.
— Нет… не может быть… Ира… она бы не смогла…
— Она не просто смогла, Виктор Павлович. Она делала это годами, — безжалостно закончил бухгалтер. — А ваш последний разговор с женой… тот перевод… Это была отчаянная попытка Марины спасти хоть что-то из того, что ваша сестра еще не успела украсть. Она пыталась вас защитить. А вы…
Он не договорил. Потому что в этот самый момент в замке провернулся ключ, и дверь квартиры открылась. На пороге стояла Ирина. В одной руке у нее была сумка, в другой — пластиковый контейнер, от которого шел аппетитный запах домашних котлет.
— Витюша, я тебе покушать принесла, ты ведь опять, небось, не…
Она осеклась на полуслове. Ее взгляд упал на Анатолия Сергеевича, стоящего у стола. Потом на документы, разложенные перед братом. На мертвенно-бледное лицо Виктора. На спокойное, почти отрешенное лицо Марины.
И все поняла.
В один миг с ее лица слетела маска заботы и сочувствия. Улыбка застыла, превратившись в уродливую гримасу. Глаза, еще секунду назад излучавшие сестринскую любовь, наполнились животным страхом. Контейнер с котлетами выскользнул из ее ослабевших пальцев и с глухим стуком упал на пол.
В наступившей тишине этот звук прозвучал как выстрел. Спектакль был окончен. Занавес.
Глава 5. Прощение на руинах
Тишина в гостиной стала плотной, осязаемой. Казалось, можно было услышать, как пыль оседает на мебель. Ирина стояла на пороге, как пойманный вор, не в силах сделать ни шагу вперед, ни шагу назад.
— Что… что все это значит? — пролепетала она, обводя всех испуганным взглядом. — Анатолий Сергеевич? Что вы тут делаете? Витя, что он тебе наговорил? Это все ложь! Он мстит за увольнение! А она… — палец Ирины ткнул в сторону Марины, — она с ним в сговоре! Они хотят тебя окончательно уничтожить!
Она говорила быстро, сбивчиво, но в ее голосе уже не было прежней уверенности. Это был просто шум, последняя отчаянная попытка запутать, сбить со следа.
Виктор медленно поднял голову. Он смотрел не на документы, не на бухгалтера. Он смотрел на свою сестру. И в его взгляде не было гнева. Только бездонная, выжженная дотла пустота и тихий, страшный вопрос.
— Зачем, Ира? — спросил он так тихо, что его едва было слышно. — Просто скажи… зачем?
И этот тихий вопрос сломал ее. Вся ее напускная бравада рассыпалась в прах. Она вдруг сжалась, обмякла, словно из нее выпустили воздух.
— Я… у меня были долги, — забормотала она, отводя глаза. — Большие долги… Я хотела сначала немного взять, потом вернуть… Я думала, ты даже не заметишь… А потом… потом я уже не могла остановиться. Прости меня, Витя… Прости…
Она начала плакать — беззвучно, жалко, утирая слезы тыльной стороной ладони. Но ее слезы больше никого не трогали. Они были такой же фальшивкой, как и ее борщи, как и ее сочувствие.
Виктор молча встал. Подошел к ней. Она с надеждой подняла на него заплаканное лицо, ожидая, может быть, пощечины, крика — чего угодно, только не того, что он сделал. Он просто взял ее под локоть, развернул к двери и мягко, но настойчиво подтолкнул за порог.
— Уходи, — сказал он все тем же мертвым, безжизненным голосом. — Возьми свои вещи. Ключи оставь на тумбочке. И больше никогда не появляйся в этом доме. У тебя больше нет брата.
Он закрыл за ней дверь и повернул ключ в замке. Два оборота. Навсегда.
Анатолий Сергеевич деликатно кашлянул.
— Что ж… Думаю, моя миссия здесь окончена, — сказал он, собирая свои бумаги. — Виктор Павлович, Марина… если понадобится моя помощь в суде…
— Спасибо, — перебила его Марина. — Спасибо за все. Но суда не будет.
Бухгалтер понял ее без слов. Выносить этот сор из избы, полоскать имя семьи в суде — Виктор этого не переживет. Он кивнул и, попрощавшись, тихо вышел.
Они остались вдвоем. В своей квартире, посреди руин своей жизни. Виктор так и стоял у двери, прислонившись к ней лбом. Его плечи сотрясались в беззвучных рыданиях. Не от злости, не от обиды. От горя. От осознания того, что самый близкий, как он думал, человек, его маленькая сестренка, которую он всю жизнь опекал и защищал, оказалась его палачом.
Марина подошла и молча положила руку ему на плечо. Он вздрогнул, но не отстранился.
Прошло много времени, прежде чем он смог оторваться от двери и повернуться к ней. Он не мог поднять на нее глаза. Смотрел куда-то в пол, на раздавленные котлеты, рассыпавшиеся по паркету.
— Прости меня, — прошептал он. — Марина… прости. Если сможешь.
Он ждал упреков, криков, обвинений. Он заслужил их все. Он был готов к ним. Но Марина ничего не сказала. Она просто подошла и обняла его. Крепко, как обнимают ребенка, который сильно ударился и не знает, что болит больше — разбитая коленка или обида на весь мир.
Он стоял, не шевелясь, а потом медленно, неуверенно обнял ее в ответ. Он уткнулся лицом в ее плечо, и она почувствовала, как на ее кофту капают его горячие, тяжелые слезы. Слезы раскаяния.
Их прежняя жизнь была разрушена до основания. Предательством, ложью, несправедливыми обвинениями. Впереди была неизвестность, долги, пустота. Но сейчас, стоя посреди этих руин, обнявшись, они впервые за долгое время почувствовали, что они не одни. У них были они. И это было единственное, что имело значение. На этих руинах, возможно, когда-нибудь удастся построить что-то новое. Не такое красивое и безмятежное, как раньше, но основанное не на слепой вере, а на горькой, выстраданной, но честной правде.
