— Давай еще раз, помедленнее, я, кажется, не расслышал. Ты сняла им номер? В гостинице? — голос Павла, обычно бархатистый и спокойный, сейчас звенел от натянутых до предела нервов. Он стоял посреди их просторной гостиной, все еще в уличных ботинках, и смотрел на жену так, будто видел ее впервые.
Алина сидела в кресле, сжав тонкие пальцы на подлокотниках. Она не подняла на него глаз, рассматривая узор на ковре.
— Да, Паша. Я сняла им номер. Хороший, двухкомнатный. Рядом с нами, буквально через дорогу. Там есть все необходимое.
— Все необходимое? — он сделал шаг к ней, и паркет под его ногами протестующе скрипнул. — Алина, это Инга! Твоя сестра! Она приехала из другого города, с двумя маленькими детьми, после суток в поезде. Она рассчитывала на нас, на дом, на родных людей! А ты ее… в отель? Как чужую?
— Она и есть чужая, — тихо, но отчетливо произнесла Алина.
Павел замер, а потом exasperatedly выдохнул. Он провел рукой по лицу, оттягивая кожу на щеках.
— Ты в своем уме? Ты сестру родную с двумя детьми, с дороги, выставляешь в гостиницу? Да у тебя сердца нет! — Он почти прокричал заголовок их сегодняшней драмы, ту самую фразу, которую Алина ждала с того момента, как увидела на пороге улыбающуюся Ингу.
Улыбка у сестры всегда была обезоруживающая. Мягкая, немного виноватая, с ямочками на щеках. Она стояла на пороге их квартиры, держа за руки своих детей — сонного мальчика лет семи и капризную девочку лет пяти. За ее спиной громоздились клетчатые баулы и пара потрепанных чемоданов.
— Алиночка, привет! А мы к вам! — пропела она, будто ее приезд был самым радостным и ожидаемым событием в мире. — Сюрприз!
Алина тогда замерла в дверях. Мир сузился до этого улыбающегося лица, до воспоминаний, которые она годами трамбовала в самый дальний угол сознания. Она физически ощутила, как холод поднимается от ног, сковывая тело.
— Здравствуй, Инга, — голос прозвучал глухо и незнакомо. — Вы надолго?
Инга рассмеялась, легко и беззаботно.
— Ой, ну как пойдет! У меня там… — она неопределенно махнула рукой, — небольшие трудности. Решила к вам, в столицу, перебраться. Может, зацеплюсь как-нибудь. Ты же поможешь, сестренка?
И вот тогда, глядя на нее, на ее уверенность в том, что ей все должны, Алина приняла решение. Холодное, твердое, как сталь. Она не пустит этот хаос в свой дом. Не в этот раз.
— Паш, я оплатила гостиницу на неделю вперед. Этого времени ей хватит, чтобы сориентироваться, — сказала она мужу ровным голосом. — Я не хочу, чтобы она жила здесь.
— «Не хочу»? Это весь аргумент? — Павел не унимался. — Твоя мать мне уже оборвала телефон! Она в шоке от твоего поступка. Говорит, ты совсем совесть потеряла.
Алина криво усмехнулась. Ну конечно, мама. Мама всегда была на стороне Инги, младшенькой, «непутевой», которой нужно помогать. А Алина — старшая, сильная, она справится. Она всегда справлялась.
— Маме я позвоню сама, — отрезала она. — А ты, пожалуйста, сними ботинки. Ты пачкаешь ковер.
Это замечание было настолько неуместным в разгар скандала, что Павел на мгновение опешил. Он посмотрел на свои ботинки, на чистый светлый ковер, потом снова на жену. В ее глазах стоял лед. Ни капли тепла, ни грамма сочувствия.
— Я не понимаю тебя, — выдохнул он, разворачиваясь и уходя в прихожую. — Совсем не понимаю. Я сейчас поеду к ним. Отвезу продукты. Убежусь, что дети накормлены. Хоть кто-то в этой семье должен оставаться человеком.
Дверь за ним хлопнула. Алина осталась одна в оглушительной тишине. Она медленно поднялась, подошла к окну. Через дорогу светились окна гостиницы. В одном из них она разглядела силуэт. Наверное, Инга. Наверное, уже рассказывает по телефону маме, какая у нее бессердечная сестра.
Алина прижалась лбом к холодному стеклу. Она не была бессердечной. У нее было сердце. Просто оно было покрыто шрамами, и все эти шрамы носили одно имя — Инга.
На следующий день давление усилилось. Павел вернулся поздно ночью, спал на диване в гостиной, демонстративно отвернувшись к стене. Утром они молча пили кофе на кухне, и это молчание было хуже любой ссоры. Оно было густым, вязким, полным невысказанных упреков.
Потом позвонила мать, Людмила Ивановна. Алина долго смотрела на экран телефона, собираясь с духом.
— Слушаю, мам.
— Алина, что происходит? — голос матери был строгим, без предисловий. — Инга звонит мне, плачет. Говорит, ты ее на порог не пустила. С детьми! После дороги! Это правда?
— Я сняла ей гостиницу. Очень приличную, — механически повторила Алина.
— Гостиницу? Родной сестре? — в голосе матери зазвучали стальные нотки. — Ты хоть представляешь, как это выглядит со стороны? Что люди подумают? У тебя двухкомнатная квартира, места вагон! Могла бы и потесниться.
— Мам, я не хочу, чтобы она жила у меня. Это мое окончательное решение.
— Да что она тебе сделала, эта несчастная девочка? — запричитала Людмила Ивановна. — Ну, не сложилась у нее жизнь, с кем не бывает! Муж бросил, работы нет. Она приехала к тебе за помощью, за поддержкой! А ты… Ты старшая сестра, ты должна быть опорой!
«Несчастная девочка». Инге было тридцать два года. Но для матери она навсегда осталась маленькой, беззащитной Ингочкой, которой все сходило с рук.
— Я помогу ей деньгами. Помогу с поиском работы, если она этого захочет. Но жить в моем доме она не будет.
— Деньгами откупиться хочешь? — фыркнула мать. — Легче всего сунуть купюру и отвернуться. А душевное тепло? А родственные узы? Ты забыла, как вы в детстве были не разлей вода?
Алина горько усмехнулась. Она не забыла. Она помнила все. Она помнила, как они были не разлей вода, пока Алина не начала взрослеть. Пока у нее не появились свои секреты, свои мечты, свои первые влюбленности. И пока Инга не научилась использовать все это против нее.
— Мам, давай закроем эту тему. Мое решение не изменится.
— Бесчувственная ты, Алина! Вся в отца! Тот тоже делил всех на своих и чужих! — бросила мать и повесила трубку.
Алина положила телефон на стол. Руки слегка дрожали. Вся в отца. Это было самое страшное оскорбление в их семье. Отец ушел от них, когда Алине было пятнадцать, а Инге — десять. Ушел к другой женщине, просто собрав вещи и сказав на прощание: «Так будет лучше для всех». Мать так и не простила его. И теперь она видела его черты в старшей дочери.
Вечером Павел предпринял новую попытку. Он сел рядом с ней на диван, взял ее руку. Его ладонь была теплой и привычной.
— Алин, послушай. Я понимаю, у вас могли быть какие-то старые обиды. Детские ссоры, что угодно. Но сейчас не время их вспоминать. Человек в беде. Твоя сестра.
— Паша, ты ничего не понимаешь, — она попыталась высвободить руку, но он держал крепко.
— Так объясни! — в его голосе прорвалось отчаяние. — Я хожу вторые сутки как в тумане. Моя жена, которую я знаю как самого доброго и отзывчивого человека, превратилась в ледяную статую. Что случилось? Что Инга сделала такого, что ты готова разрушить нашу семью, лишь бы не видеть ее?
Алина молчала. Как объяснить ему то, что случилось пятнадцать лет назад? Как пересказать унижение, боль и предательство, которые она похоронила так глубоко, что сама почти перестала их чувствовать? Это было похоже на старую рану: она зажила, затянулась кожей, но если нажать посильнее — она взорвется невыносимой болью.
— Это было давно. И это неважно, — прошептала она.
— Неважно? Судя по твоей реакции, это самое важное, что есть на свете! — он отпустил ее руку и встал. — Знаешь что? Завтра я приглашу их на ужин. Сюда. Ты, она и я. И мы поговорим. Мы должны во всем разобраться. Иначе я просто сойду с ума.
Он не спрашивал. Он ставил перед фактом. И Алина поняла, что отступать больше некуда. Завтра ей придется снова посмотреть в глаза своему прошлому.
Инга пришла на ужин, как на праздник. Она надела лучшее платье, которое, видимо, нашлось в ее скромном гардеробе — простенькое, ситцевое, но на ее ладной фигуре оно смотрелось неплохо. Волосы она распустила по плечам, на лице был легкий макияж. Детей она оставила в гостинице, попросив соседку-пенсионерку присмотреть за ними за небольшую плату.
— Алиночка, как у вас красиво! — пропела она, входя в гостиную. — Павел, ты такой молодец, такую жену себе нашел! И хозяйка, и красавица.
Павел, явно обрадованный таким началом, засуетился, предлагая Инге тапочки, усаживая ее за стол. Алина двигалась, как автомат. Она поставила на стол салат, нарезку, горячее. Все было куплено в кулинарии — готовить у нее не было ни сил, ни желания.
— Ой, а помнишь, Алин, как мы в детстве с тобой пирожки с капустой пекли? — с улыбкой спросила Инга, пробуя салат. — Ты тесто месишь, вся в муке, а я начинку пробую, и ты на меня ругаешься. Смешно так.
Павел рассмеялся.
— Правда? Алина, а ты мне не рассказывала. Я и не знал, что ты готовить умеешь.
Алина посмотрела на сестру. Та смотрела на нее с невинным видом, но в глубине ее глаз плясали знакомые бесенята. Инга знала, что Алина ненавидит готовить. Знала, что тема их «счастливого» детства для нее болезненна. И она намеренно давила на эти точки, выставляя себя милой и ностальгирующей, а Алину — угрюмой и нелюдимой.
Ужин превратился в театр одного актера. Инга рассказывала забавные истории из их юности, тщательно отфильтрованные и отредактированные. В ее версии они были двумя дружными сестрами, которые иногда ссорились по пустякам. Она жаловалась на свою тяжелую жизнь, на мужа-подлеца, на отсутствие перспектив в их родном городишке. Она делала это так искусно, что у Павла на глазах проступало сочувствие.
Алина молчала, изредка вставляя односложные ответы. Она чувствовала себя зрителем на отвратительном спектакле, который не могла покинуть.
— …и вот я подумала, — говорила Инга, положив свою изящную руку на плечо Павлу, — может, мне у вас пока пожить? Ну, хоть в уголочке. Я мешать не буду, честное слово! Буду помогать по хозяйству. Алинка же много работает, ей помощница нужна. А я и уберусь, и постираю.
Павел посмотрел на Алину с надеждой. Вот он, шанс все исправить. Шанс проявить великодушие.
— Алин? — тихо спросил он.
Алина медленно подняла глаза. Сначала на мужа, в его взгляде была мольба. Потом на сестру. В ее глазах была победа. Она уже праздновала ее. Она снова обвела Алину вокруг пальца, выставив ее черствой эгоисткой в глазах ее собственного мужа.
И в этот момент что-то щелкнуло. Пружина, которую она сжимала пятнадцать лет, лопнула.
— Нет, — сказала она. Голос прозвучал неожиданно громко в тишине комнаты. — Ты не будешь здесь жить. Никогда.
Инга удивленно захлопала ресницами.
— Алиночка, но почему? Я же…
— Потому что я не хочу, чтобы ты рылась в моих вещах, — перебила ее Алина, глядя ей прямо в глаза. — Не хочу, чтобы ты читала мои письма. Не хочу, чтобы ты рассказывала моему мужу лживые истории о моем прошлом.
Павел напрягся.
— Алина, о чем ты? Какие письма?
— Спроси у нее, — кивнула Алина на сестру. — Спроси, как она, будучи «несчастной девочкой», украла из моей шкатулки деньги, которые я год копила на подготовительные курсы в институт. Я тогда так и не поехала.
Лицо Инги дрогнуло.
— Алин, ну это когда было… Мы же детьми были! Глупости… Я думала, ты давно простила. Я же вернула потом, мама заставила.
— Ты вернула деньги. А мою мечту ты не вернула. И мое доверие — тоже, — Алина говорила спокойно, почти безэмоционально. Лед в ее голоса начал таять, уступая место раскаленному металлу. — А хочешь, я расскажу Павлу другую историю? Не про пирожки. Про Диму. Ты ведь помнишь Диму, Инга?
При упоминании этого имени Инга побледнела. Она бросила испуганный взгляд на Павла, потом на сестру.
— Не надо, Алина. Прошу тебя.
— Почему же? — Алина криво усмехнулась. — Это тоже забавная история из нашего детства. Павлу будет интересно. Дима был моей первой любовью. Мне было семнадцать. Он был такой… правильный, умный. Мы собирались поступать в один вуз. Я вела дневник. Знаешь, Паша, такие дурацкие девичьи дневники, с замочком. Я писала туда все. Обо всем.
Она сделала паузу, переводя дыхание. Павел смотрел на нее, не отрываясь, его лицо было напряженным.
— И однажды моя милая, добрая сестренка взломала этот замок. Она прочитала все. А потом она взяла самые… интимные страницы, где я писала о своих чувствах к Диме, о наших планах, о своих страхах… И отнесла их ему. Нет, не ему. Она отнесла их его матери. Строгой, властной женщине, которая считала, что ее сыну нужна другая партия.
Инга закрыла лицо руками.
— Я не хотела… Я не думала…
— Ты прекрасно все думала! — голос Алины сорвался на крик. — Ты пришла ко мне потом и сказала, что это случайность! Что ты просто хотела показать Диме, как сильно я его люблю! Но ты пошла к его матери! Она вызвала меня на разговор. Она цитировала мне мой дневник, Паша! Она говорила, какая я распущенная, какая невоспитанная, что я недостойна ее сына. А потом Дима пришел ко мне и сказал, что мы не можем быть вместе. Потому что я… опозорила его перед родителями.
В комнате повисла тишина. Было слышно, как тикают часы на стене.
— После этого я месяц не выходила из дома, — продолжила Алина уже тише. — У меня была депрессия, о которой тогда не принято было говорить. Я завалила выпускные экзамены в школе. Я не поступила в тот институт, о котором мечтала. Вся моя жизнь, все мои планы рухнули в один день. А знаешь, что делала Инга? Она утешала меня. Говорила, что Дима меня не стоил. И ни разу, ни единого раза за все эти пятнадцать лет она не сказала: «Прости, это я сломала тебе жизнь».
Она замолчала, переводя взгляд с бледной Инги на ошеломленного Павла.
— Так что, нет, Инга. Ты не будешь жить в моем доме. Я не хочу, чтобы ты приближалась к моей семье, к моей жизни. Я один раз уже позволила тебе все разрушить. Второго раза не будет. Гостиница оплачена на неделю. Дальше — сама. А теперь, пожалуйста, уходи.
Инга медленно поднялась. На ее лице не было раскаяния. Только злость и обида.
— Ты всегда была такой, — прошипела она. — Эгоистка. Думала только о себе. Ну и живи одна в своей золотой клетке! Подавись своим счастьем!
Она схватила свою сумочку и выбежала из квартиры, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в шкафу.
Алина и Павел остались одни. Он все еще сидел за столом, глядя в одну точку. Он выглядел растерянным, раздавленным.
— Алин… — начал он. — Я… я не знал. Почему ты никогда не рассказывала?
— А что бы это изменило? — она посмотрела на него устало. — Ты бы мне поверил? Или сказал бы, что это «детские обиды» и пора все забыть? Ты сегодня утром уже сделал свой выбор. Ты поверил ей, а не мне. Ты назвал меня бессердечной, не зная и сотой доли правды.
— Но я не знал! Если бы я знал…
— Дело не в том, что ты знал, Паша. Дело в том, кому ты доверяешь по умолчанию. Ты предпочел поверить в образ несчастной жертвы, потому что это проще. Потому что «родная кровь». А то, что эта «родная кровь» чуть не уничтожила меня, — это так, детали.
Он встал, подошел к ней, хотел обнять. Но Алина отстранилась.
— Не надо.
— Что ты хочешь сказать? — его голос дрогнул. — Что теперь все? Конец? Из-за нее?
— Нет, не из-за нее. Из-за нас. Я сегодня поняла очень важную вещь. В самой страшной для меня ситуации, когда мне нужна была твоя поддержка, ты был не на моей стороне. Ты был на стороне того, кто прав с точки зрения общественной морали. «Надо помочь сестре». А мои чувства, мои границы, мое прошлое — все это оказалось неважным. Я не могу так, Паша. Я больше не хочу никому ничего доказывать. Особенно — своему мужу.
Она говорила это и чувствовала, как внутри нее что-то обрывается. Последняя нить, связывающая ее с этим человеком, с этой жизнью, которую они строили. Но вместе с болью от разрыва приходило и странное, горькое облегчение. Она была одна. Но она была свободна. Свободна от прошлого, от навязанного чувства вины, от необходимости быть «хорошей» для всех.
Павел молча смотрел на нее. Он понимал, что в этот вечер потерял что-то безвозвратно. Не просто жену. Он потерял ту Алину, которую, как ему казалось, он знал. А ту, настоящую, он так и не сумел ни понять, ни защитить.
Алина подошла к окну. В гостинице напротив горел свет. Но она больше не смотрела туда. Она смотрела на огни большого города, на ночное небо. Впереди была неизвестность. Но впервые за долгие годы она не пугала ее. Она была готова.
