— У твоей матери есть своя квартира, вот пусть там и живёт! А у нас ей делать нечего! Хватит ей постоянно ночевать у нас, пусть живёт своей жизнью! — кричала Ольга на мужа, стоя посреди их новой, ещё пахнущей краской и мебелью, кухни.
Субботнее утро, единственное за всю неделю, когда можно было выспаться и принадлежать только себе, было безвозвратно испорчено. Её разбудил не ласковый луч солнца и не аромат кофе, а резкий металлический скрежет ножа по разделочной доске, доносившийся с первого этажа их двухуровневой квартиры. Затем последовал глухой удар чугунной сковороды о плиту, а следом — решительное шарканье тапочек, принадлежавших точно не её мужу. Ольга лежала несколько минут, вслушиваясь в эти звуки и чувствуя, как внутри закипает глухое, тяжёлое раздражение. Она знала, кто хозяйничает на её кухне. Опять.
Спустившись вниз, она застала именно ту картину, которую и ожидала. Нина Егоровна, её свекровь, в своём неизменном цветастом халате, бодро нарезала лук, который уже шкворчал на сковороде, наполняя квартиру едким запахом жарева. Банки со специями, которые Ольга лично расставляла в алфавитном порядке, были сдвинуты в хаотичную кучу, а на их месте стояла принесённая свекровью баночка с топлёным салом. Нина Егоровна хозяйничала так, будто это была её территория, на которой она лишь временно терпит присутствие посторонних.
— Доброе утро, Нина Егоровна. Вы опять решили нас порадовать ранним визитом? — голос Ольги был ледяным, несмотря на тёплую пижаму.
— Оленька, ты проснулась! А я вам завтрак готовлю, сырничков захотелось сделать, домашних, — свекровь обернулась, и её лицо расплылось в приторно-заботливой улыбке. — Андрюша так их любит.
В этот момент на кухню вошёл и сам Андрей, привлечённый запахами. Он был уже одет, свеж и, в отличие от жены, выглядел абсолютно довольным.
— О, мама, ты уже тут! А я как раз проголодался. Оль, смотри, мама нам завтрак готовит, — он с энтузиазмом потёр руки и поцеловал мать в щёку.
Ольга молча смотрела на эту идиллию, и чаша её терпения, наполнявшаяся последние несколько месяцев, дала трещину. Она жестом показала мужу выйти из кухни. В коридоре, понизив голос до шипящего шёпота, она начала наступление.
— Андрей, мы это обсуждали. Что твоя мать делает здесь в восемь утра в субботу?
— Оль, ну что ты начинаешь? Она приехала вчера вечером. Просто осталась переночевать, — он попытался обнять её, но Ольга отстранилась, как от огня.
— Она остаётся «просто переночевать» уже третьи выходные подряд! С тех самых пор, как мы закончили ремонт. Ей что, мёдом здесь намазано? Я хочу провести свой единственный выходной в тишине! В своей квартире! Без посторонних!
— Она не посторонняя, это моя мама! — начал заводиться Андрей. — Ей одиноко одной в её двушке. Она хочет помочь, побыть с нами. Что в этом плохого?
Именно этот аргумент Ольга слышала постоянно. «Маме одиноко». Словно это было универсальное оправдание любому вторжению. Но сегодня он не сработал. Сегодня был тот день, когда количество перешло в качество.
— Одиноко? Прекрасно! У неё есть подруги, есть телевизор, в конце концов, есть своя собственная квартира, заставленная памятными вещами и фотографиями! — Ольга уже не сдерживала голос, переходя на крик. — У твоей матери есть своя квартира, вот пусть там и живёт! А у нас ей делать нечего! Хватит ей постоянно ночевать у нас, пусть живёт своей жизнью!
— Да как ты можешь так говорить? — Андрей отшатнулся от неё, словно она его ударила. Его лицо, только что сиявшее предвкушением сырников, исказилось обидой. — Это моя мать! Она не может жить «своей жизнью», потому что её жизнь — это я, это мы! Ты этого не понимаешь? После смерти отца ей совсем тоскливо стало. Она приезжает, чтобы позаботиться о нас.
Ольга горько усмехнулась. Забота. Какое удобное слово, которым можно прикрыть любое бесцеремонное вторжение.
— Позаботиться? Андрей, открой глаза! Эта «забота» заключается в том, что она переставляет кастрюли на моей кухне так, как удобно ей. Она покупает продукты, которые люблю я, и демонстративно готовит из них то, что любишь ты. Она комментирует каждую пылинку, которую якобы находит, и громко вздыхает о том, как тяжело, наверное, мне со всем справляться. Это не забота, это тихий захват территории! Она не помогает, она показывает мне, кто здесь на самом деле хозяйка.
— Это всё твои выдумки! Ты просто её невзлюбила с самого начала! — его голос набрал силу, и он перестал оглядываться на дверь кухни. — Она хороший, добрый человек! Она хочет, чтобы у нас всё было хорошо, чтобы я был сыт!
— А я, по-твоему, тебя голодом морю? — в голосе Ольги зазвенел металл. — Я работаю не меньше твоего, но почему-то нахожу время и приготовить, и убрать, и сделать так, чтобы наш дом был нашим, а не проходным двором для твоей одинокой мамы. Я тоже хочу, чтобы ты был сыт, Андрей! Но я также хочу отдыхать в своём доме, а не чувствовать себя гостьей, которую оценивают и постоянно поучают.
Их спор, набирающий обороты, как снежный ком, был прерван. Дверь кухни тихо скрипнула, и на пороге показалась Нина Егоровна. Она не выглядела разгневанной или оскорблённой. Напротив, на её лице была написана вселенская скорбь. В руке она держала кухонное полотенце, которое теребила с видом мученицы. Шум от жарящихся сырников прекратился — видимо, она предусмотрительно выключила плиту, чтобы лучше слышать.
— Андрюшенька, не нужно… Не ссорьтесь из-за меня, — её голос был тихим и надтреснутым, рассчитанным на то, чтобы вызвать максимальную жалость. Она смотрела только на сына, полностью игнорируя Ольгу. — Я ведь ничего плохого не хотела. Думала, встану пораньше, завтрак вам приготовлю вкусный, домашний. Чтобы вы отдохнули… А я, видно, только мешаю. Обузой стала.
Андрей тут же подскочил к матери, обнимая её за плечи. Этот жест был красноречивее любых слов. Он встал на её сторону. Окончательно и бесповоротно.
— Мама, что ты такое говоришь? Ты нам не обуза! Никогда! — он метнул на Ольгу яростный взгляд. — Вот, посмотри! Ты довольна? Тебе этого хотелось?
Нина Егоровна картинно приложила руку к груди.
— Не вини Оленьку, сынок. Это я виновата. Старая стала, не понимаю, как теперь молодёжь живёт. Нам ведь как раньше было? Семья — это главное, все вместе, друг дружке помогают… А я, видно, со своими старыми порядками тут ни к чему. Пойду я, наверное. Не буду вам мешать.
Она сделала слабый, неопределённый шаг в сторону прихожей, всем своим видом показывая, как ей тяжело и как сильно её обидели. Это был спектакль, разыгранный для одного-единственного зрителя, и этот зритель был в полном восторге от представления. Ольга смотрела на них — на эту сплочённую пару, мать и сына, стоящих плечом к плечу против неё, «чужой», в её же собственном доме. И в этот момент она поняла, что спорить, кричать и что-то доказывать абсолютно бесполезно. Словесная битва была проиграна, так и не начавшись. Значит, пора было переходить к действиям.
Вместо того чтобы продолжать бессмысленный спор, который очевидно вёл в тупик, Ольга просто замолчала. Она сделала глубокий, почти беззвучный вдох и выдох, и кипящее внутри раздражение сменилось холодной, звенящей ясностью. Она смотрела на них — на мужа, всё ещё обнимавшего свою мать, и на саму Нину Егоровну, застывшую в позе оскорблённой добродетели. Она смотрела на них так, словно видела впервые: не как на семью, а как на чужой, враждебный альянс, который по ошибке оказался на её территории.
— Вы совершенно правы, — вдруг спокойно согласилась Ольга. Её голос был ровным и лишённым всяких эмоций, что прозвучало гораздо оглушительнее, чем её предыдущий крик.
Андрей и его мать озадаченно переглянулись. Они ожидали чего угодно: слёз, упрёков, продолжения скандала, но точно не такого ледяного согласия.
— Мы вас не ценим, — продолжила Ольга, глядя прямо в глаза свекрови. — И я уверена, что вам будет гораздо лучше и спокойнее у себя дома.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и прошла в гостиную. Андрей, всё ещё не понимая, что происходит, бросил ей в спину:
— Что, решила в телефон спрятаться, раз сказать нечего?
Ольга не ответила. Она села в кресло, взяла со столика свой смартфон и уверенным движением разблокировала экран большим пальцем. Андрей и Нина Егоровна, заинтригованные, последовали за ней и застыли на пороге гостиной, наблюдая. Они видели, как её пальцы скользили по стеклу быстро и точно. Она не писала гневных сообщений подругам и не листала ленту соцсетей. Она открыла приложение для вызова такси. Несколько точных нажатий: адрес отправления, адрес назначения — квартира свекрови, — и выбор тарифа.
— Бизнес-класс. От нашего подъезда до вашего. Уже выезжает, — сообщила она в пустоту, не поднимая головы от экрана.
Нина Егоровна ахнула. Андрей сделал шаг вперёд, его лицо начало багроветь.
— Ты что творишь? Ты выгоняешь мою мать?
Ольга медленно подняла на него глаза. В них не было ни злости, ни обиды — только холодная, отстранённая решимость.
— Я решаю проблему, которую ты сам озвучил. Твоей маме одиноко. Я с этим согласна. — Её пальцы снова забегали по экрану. Она открыла банковское приложение, ввела сумму с пятью нулями и номер карты мужа. — Вот. Я только что перевела тебе деньги. Это на сиделку для твоей мамы. На месяц. Профессиональную, с рекомендациями, которая будет с ней столько, сколько нужно, чтобы ей не было одиноко. Компанию составит, в магазин сходит, поговорит.
На телефон Андрея пришло уведомление о зачислении средств. Он ошеломлённо посмотрел на экран, потом на жену.
— Следующий платёж — из твоего кармана, — так же ровно добавила Ольга. Она встала с кресла и подошла к окну, демонстративно посмотрев на часы на стене. — Машина будет через десять минут. Если через десять минут твоя мама будет ещё здесь, я отменю и такси, и перевод. Время пошло.
На несколько секунд в гостиной воцарилась абсолютная, плотная тишина. Она была настолько густой, что казалось, её можно потрогать. Андрей смотрел то на экран своего телефона, где светилось уведомление о крупном денежном переводе, то на непроницаемое лицо жены. Нина Егоровна, напрочь забыв о своей роли слабой и обиженной старушки, с открытым ртом переводила взгляд с Ольги на сына. Спектакль окончился, и на сцене остались только голые, неприкрытые факты.
Первым очнулся Андрей. Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным. Он сделал короткий, резкий выдох, похожий на рычание.
— Ты… Ты серьёзно? — прошипел он. — Ты думаешь, что можешь вот так просто… откупиться? Выставить мою мать за дверь, а мне кинуть денег, как собаке кость?
Ольга не ответила. Она просто бросила короткий взгляд на настенные часы. Прошла минута.
Этот молчаливый жест подействовал на Андрея сильнее любого крика. Он понял, что это не угроза и не импульсивный поступок. Это было взвешенное, холодное и окончательное решение. И от этого осознания его ярость только усилилась.
— Я не возьму твоих денег! — выпалил он, хотя уведомление о зачислении средств уже никуда не делось с его счёта. — Ты не понимаешь, что делаешь! Ты разрушаешь семью!
— Семью? — Ольга впервые за последние несколько минут позволила себе лёгкую, почти незаметную усмешку. — Нашу семью или вашу?
И тут Нина Егоровна поняла, что её главное оружие — манипуляция жалостью — сломано и выброшено. Она сбросила с себя маску мученицы, и её лицо, ещё недавно выражавшее вселенскую скорбь, стало злым и колючим.
— Я так и знала! — пронзительно произнесла она, делая шаг к Ольге. — Я сыну с самого начала говорила, что ты не человек, а калькулятор! У тебя вместо сердца — счётная машинка! Думала, деньгами можно всё решить? Купить себе мужа, купить квартиру, а теперь и от его матери избавиться? Не выйдет!
Она наступала, а Ольга спокойно стояла на месте, не отступая ни на сантиметр. Это молчаливое противостояние выводило свекровь из себя ещё больше.
— Я-то думала, у сына семья, дом, а у него что? Сожительница с кошельком! Которая считает, что раз она больше зарабатывает, то может людей за порог выставлять! Бесчувственная кукла!
— Мама, перестань, — слабо попытался остановить её Андрей, но было уже поздно.
Ольга снова посмотрела на часы. Пять минут. Половина времени прошла.
Она спокойно повернулась к мужу.
— Андрей, выбор за тобой. Либо твоя мама сейчас садится в такси и уезжает к себе. Одна. И мы попытаемся жить дальше. Либо…
Она не договорила, но в этой недосказанности было всё. Андрей смотрел на неё, и в его взгляде читалась отчаянная борьба. Он понимал, что это точка невозврата. Что после такого ультиматума ничего уже не будет как прежде. Он посмотрел на свою мать, чьё лицо исказилось от праведного гнева, потом снова на Ольгу, спокойную и холодную, как январский лёд. И он сделал свой выбор.
— Я ухожу с ней, — твёрдо сказал он.
Он не стал кричать или что-то доказывать. Это было сказано тихо, но весомо. Он развернулся, прошёл в прихожую, схватил с вешалки первую попавшуюся куртку и ключи от своей машины.
Нина Егоровна, услышав слова сына, выпрямилась. На её лице отразилось мрачное торжество. Она победила. Она вернула себе сына. Она бросила на Ольгу последний взгляд, полный яда и превосходства, и молча проследовала за Андреем.
Ольга осталась стоять у окна. Она слышала, как Андрей что-то сказал матери в прихожей, как щёлкнул замок входной двери. Затем всё стихло. На улице завёлся мотор его машины, и через мгновение она отъехала от подъезда. А ещё через минуту на телефон Ольги пришло уведомление: «Ваш Mercedes E-class ожидает».
Она осталась одна в своей большой, тихой квартире. Запах жареного лука и подгоревших сырников всё ещё витал в воздухе — единственное напоминание об утре, которое разрушило её брак. Ольга медленно взяла телефон и двумя нажатиями отменила и такси, и денежный перевод. Проблема была решена. Окончательно…
