Алексей смотрел на экран телефона, не решаясь звонить. Телефон Марины не менялся, он был в этом уверен. Он так и не нажал вызов и убрал телефон в карман пиджака. За окном такси мелькали знакомые улицы — те самые, по которым он когда-то возвращался домой к жене и детям.
— Вот здесь остановите, — сказал он водителю, указывая на угол.
Не хотелось, чтобы соседи видели его выходящим из машины. Хотя какая разница — через полчаса весь двор будет знать, что он вернулся.
Два года. Два года он жил с Кристиной в сотне километров от родного города, в квартире с панорамными окнами и видом на реку. Молодая, красивая, без багажа прошлого — именно то, что ему казалось нужным в сорок три. Свобода от семейных обязательств, от вечно больной тещи, от споров детей по утрам, от Маринкиных упреков и усталых глаз.
Подъезд встретил его знакомым запахом — смесь хлорки и сырости. На втором этаже все так же не горела лампочка. Алексей поднимался медленно, готовясь к встрече, которой боялся больше всего на свете.
Дверь открыла Марина. Постарела. Седые пряди в волосах, глубокие морщины у глаз. На ней был тот самый халат — синий в цветочек, который он покупал ей на восьмое марта лет пять назад.
— Алеша? — голос дрожал. — Это правда ты?
Они стояли на пороге, не решаясь сделать шаг навстречу друг другу.
— Марин, мне нужно… мне нужно кое-что забрать, — начал он, но слова давались с трудом.
— Проходи, — тихо сказала она, отступив в сторону.
Квартира изменилась. Стало как-то пусто и холодно. Мебель та же, но чего-то не хватало. Алексей понял чего — не хватало его вещей, его присутствия, его жизни в этих стенах.
— Дети дома? — спросил он, хотя в квартире стояла звенящая тишина.
— Настя в университете. В Питере учится, на журфаке. А Димка… — Марина замолчала, поправляя халат. — Димка живет у твоей сестры уже полгода. Не хочет здесь оставаться.
Алексей почувствовал, как что-то сжалось в груди.
— Почему?
— А как ты думаешь? — в голосе Марины появилось что-то жесткое. — Мальчишке семнадцать, а отец исчез, как будто его никогда и не было. Даже на день рождения не поздравил.
— Я не знал, что…
— Что я ему расскажу? — Марина прошла в кухню, он пошел за ней. — Я ему говорила, что ты уехал в командировку. Полгода врала. А потом он сам все понял.
На кухне пахло борщом. На столе стояла одна тарелка, одна ложка. Алексей вспомнил, как они сидели здесь всей семьей, как дети рассказывали о школе, как мама Марины жаловалась на здоровье.
— Как твоя мама? — спросил он.
Марина обернулась. Глаза у нее были сухие, но в них читалось столько боли, что он отвел взгляд.
— Умерла три месяца назад.
Слова упали как камни. Алексей почувствовал, как подкашиваются ноги.
— Как… как умерла?
— Инфаркт. В больнице. Я одна была с ней, — Марина говорила ровным голосом, будто рассказывала прогноз погоды. — Последние слова про тебя были. Спрашивала: «Где Алеша? Почему не приходит?» А я не знала, что ей отвечать.
Алексей опустился на стул. Свекровь его любила. Называла сыночком, готовила его любимые пельмени, защищала перед Мариной, когда та ворчала на него за разбросанные носки или забытый мусор.
— Марин, я не знал… если бы знал…
— Что бы? Приехал бы? — она села напротив, сложила руки на столе. — Ты же номер поменял. На прежней работе сказали, что уволился. Как я могла тебя найти?
— Я думал…
— Что думал? Что мы тут прекрасно без тебя обойдемся? — голос стал громче. — Думал, что дети не будут переживать? Что мама не будет каждый день спрашивать, где ты? Что я не буду по ночам думать, жив ты или нет?
Алексей смотрел в пол. На линолеуме была небольшая протертость возле холодильника — там, где он каждое утро стоял, ожидая, пока заварится кофе.
— Я влюбился, — сказал он тихо.
— Влюбился, — повторила Марина. — В девочку, которая старше твоей дочери на три года?
Он поднял глаза. Откуда она знает?
— Думаешь, я не искала? Думаешь, мне было все равно? — Марина усмехнулась. — Кристина Воронова, двадцать два года, студентка. Красивая. Я даже фотографии видела.
— Марин…
— Что, Леша? Что ты мне скажешь? Что она тебя понимает? Что с ней ты чувствуешь себя молодым? — она встала, подошла к окну. — А знаешь, что я чувствую? Стыд. Стыд за то, что прожила с тобой двадцать лет и не разглядела, что ты трус.
Слово «трус» ударило как пощечина.
— При чем здесь трусость?
— А при том, что смелый мужчина сказал бы жене в глаза: не люблю, ухожу. А ты сбежал ночью, как вор. Оставил записку на холодильнике. Помнишь, что там написал?
Алексей помнил. «Не ищи меня. Буду переводить деньги». Как сейчас казались убогими эти строчки.
— Деньги, — продолжила Марина. — Ты думаешь, деньгами можно заплатить за то, что бросил семью? За то, что дети остались без отца? За то, что мама умерла, так и не дождавшись тебя?
— Она не моя мама, — сказал он глупо.
— Не твоя? — Марина обернулась. — Двадцать лет она была тебе мамой. Кто варил тебе куриный бульон, когда ты болел? Кто ночами сидел, когда у тебя температура была? Кто защищал тебя, когда я ругалась за твою безответственность?
Алексей молчал. В памяти всплывали картины: теща с кастрюлькой у его постели, ее морщинистые руки, поправляющие одеяло, ее тревожный голос: «Алешенька, тебе лучше?»
— Где ты был, когда ей было плохо? — голос Марины дрожал. — Где ты был, когда она звала тебя? Где ты был, когда я одна везла ее в больницу, одна сидела в коридоре, одна решала, согласиться ли на операцию?
— Я не знал…
— Не знал! — она ударила ладонью по столу. — Ты не хотел знать! Ты сбежал от ответственности, от проблем, от всего, что требовало от тебя быть мужчиной!
Они молчали. За окном кричали дети во дворе — те же голоса, что слышал когда-то Алексей, возвращаясь с работы домой.
— Зачем ты пришел? — спросила Марина тихо.
Алексей достал из кармана ключи от квартиры.
— Кристина меня бросила, — сказал он. — Нашла себе кого-то помоложе.
Марина взяла ключи, покрутила в руках.
— И ты подумал, что можно вернуться? Что я тебя жду?
— Я подумал… — он запнулся. — Я думал, что мы могли бы попробовать начать заново.
— Заново? — она рассмеялась, но смех был горький. — Леша, мне сорок один год. Я два года работаю на двух работах, чтобы содержать семью. Я похоронила маму одна. Я объясняла детям, почему их отец исчез. Я научилась жить без тебя. И знаешь что? Мне это удалось.
Алексей почувствовал холод в животе.
— Марин, я понимаю, ты злишься…
— Я не злюсь, — перебила она. — Я больше не чувствую к тебе ничего. Ни злости, ни любви, ни жалости. Ничего.
Она положила ключи на стол.
— Можешь забрать свои вещи. Они в кладовке, в коробках. Я давно собрала.
Алексей пошел в кладовку. Его жизнь уместилась в три картонные коробки. Книги, фотографии, старые диски, несколько рубашек. Как мало оказалось вещей за двадцать лет семейной жизни.
В одной коробке лежал альбом с фотографиями. Он открыл наугад. Их свадьба. Молодые, счастливые лица. Марина в белом платье, он в костюме, который казался ему тогда верхом элегантности. А вот рождение Насти. Марина с красным сморщенным комочком на руках, а он рядом — растерянный, но гордый. Первые шаги Димы. День рождения тещи — она в центре стола, окруженная семьей.
— Нашел что искал? — Марина стояла в дверях кладовки.
— Фотографии можно взять?
— Конечно. Ты же фотографировал.
Он закрыл альбом, положил в коробку.
— А дети… они захотят меня видеть?
Марина пожала плечами.
— Настя может быть. Она добрая. А вот Димка… — она замолчала. — Он очень на тебя похож стал. Упрямый, гордый. Может, со временем…
— Дай мне их номера телефонов.
— Дам. Но не жди, что они сразу бросятся к тебе. Димка говорит, что у него нет отца.
Алексей кивнул. Заслужил.
Они вынесли коробки в прихожую. Марина открыла дверь.
— Знаешь, что самое страшное? — сказала она. — Не то, что ты ушел. А то, что ты вернулся только тогда, когда тебя самого бросили. Если бы твоя Кристина не нашла себе другого, ты бы так и жил с ней, а мы бы так и остались без мужа и отца.
Алексей взял коробки.
— Марин, я…
— Что? Сожалеешь? — она качнула головой. — Поздно, Леша. Слишком поздно.
Он вышел на лестничную площадку. Дверь за ним закрылась, но не хлопнула — закрылась тихо, окончательно.
Спускаясь по лестнице, Алексей думал о том, что потерял не просто семью. Он потерял право на прощение. Потерял возможность быть рядом, когда было трудно. Потерял последние слова человека, который любил его как сына.
На улице он вызвал такси. Пока ждал, позвонил Насте. Длинные гудки, потом молодой голос:
— Алло?
— Настенька, это папа…
Пауза. Долгая, болезненная пауза.
— Папа? — голос был удивленный, но не злой. — Ты где? Мама говорила, что ты уехал…
— Я в городе. Можем встретиться?
— Я в Питере, у меня сессия… А ты надолго?
— Не знаю пока.
— Понятно, — снова пауза. — Слушай, а правда, что у тебя была другая женщина?
Алексей закрыл глаза.
— Правда.
— И правда, что ты не знал про бабушку?
— Правда.
— Понятно, — голос стал суше. — Знаешь, я пока не готова тебя видеть. Может, потом. Но не сейчас.
Она повесила трубку.
Такси подъехало. Алексей сел, назвал адрес гостиницы. Город за окном казался чужим, хотя он прожил в нем всю жизнь.
В номере он открыл альбом с фотографиями. Вот они всей семьей на даче у Мариной сестры. Вот теща учит Димку играть в шахматы. Марина варит варенье. Настя читает книгу в гамаке. А он сам — загорелый, довольный, обнимает жену за плечи.
Когда это все перестало его устраивать? Когда семейное счастье стало казаться скучным? Когда он решил, что заслуживает большего?
Телефон зазвонил. Неизвестный номер.
— Да?
— Это Дима.
Сердце ухнуло куда-то вниз.
— Дима? Сын?
— Я не твой сын, — голос был низкий, ломающийся — мальчик становился мужчиной. — У меня нет отца.
— Дим, послушай…
— Нет, ты послушай, — в голосе была такая злость, что Алексей отстранил трубку от уха. — Мне семнадцать. Я помню, какой ты был. Помню, как ты обещал научить меня водить машину. Помню, как говорил, что мы поедем вместе на рыбалку. Помню, как клялся маме, что никогда нас не оставишь.
— Дима…
— Помню твою записку на холодильнике, — голос срывался. — «Не ищите меня». А знаешь, что я делал? Искал. Полгода по всему городу искал. Думал, с тобой что-то случилось. А ты с какой-то телкой жил!
— Не говори так…
— Как? Правдиво? — парень заплакал, но продолжал говорить. — Ты знаешь, каково это — когда все твои друзья с отцами, а у тебя его нет? Знаешь, каково объяснять всем, что папа уехал в командировку, а потом узнать, что он просто сбежал?
Алексей молчал. Что он мог сказать?
— А когда бабушка умирала, она все про тебя спрашивала. Мама сказала ей, что ты в больнице, что не можешь приехать. А я знал правду. Знал, что тебе просто наплевать.
— Это не так…
— Так! — крик был такой силы, что в трубке зашипело. — Если бы не наплевать, ты бы был рядом! Ты бы не оставил нас!
Связь прервалась.
Алексей сидел в гостиничном номере и смотрел на фотографии счастливой семьи, которой больше не существовало. За окном темнело. Где-то в этом городе жила женщина, которая когда-то любила его больше жизни, а теперь не чувствовала ничего. Где-то учились его дети, которые больше не хотели его знать.
Он достал телефон, нашел номер Кристины. Хотел позвонить, пожаловаться, найти сочувствие. Но представил ее лицо — молодое, беззаботное — и понял, что ей не будет дела до его боли. Как и ему когда-то не было дела до боли своей семьи.
На столике в номере лежал блокнот с гербом гостиницы. Алексей взял ручку и начал писать:
«Марина, я знаю, что прощения не заслуживаю. Знаю, что слова ничего не изменят. Но я должен сказать: я понял, что потерял. Не просто семью — я потерял себя. Того человека, которым был рядом с вами.
Я не прошу вернуть меня назад. Я прошу разрешения быть где-то рядом. Помогать, если понадобится. Не как муж и отец — это право я утратил. Но как человек, который вам многим обязан.
Передай детям, что я люблю их. Что буду любить всегда, даже если они никогда меня не простят. И что я горжусь ими — тем, какими они выросли без меня.
Алексей.»
Он сложил письмо, положил в конверт. Завтра отнесет.
А потом… потом придется учиться жить с тем, что некоторые ошибки непоправимы. Что есть вещи, за которые нельзя заплатить. Что свобода, которую он так жаждал, оказалась тюрьмой одиночества.
В коридоре гостиницы хлопнула дверь. Кто-то смеялся, кто-то говорил о планах на завтра. Жизнь продолжалась. А он остался за ее бортом — по собственному выбору, который казался ему когда-то таким правильным.
Алексей лег на узкую гостиничную кровать и закрыл глаза. В темноте к нему приходили голоса: Маринин уставший шепот после тяжелого дня, смех детей, ворчание тещи над кастрюлей борща. Все то, что он считал обыденностью, а теперь понимал — это и была настоящая жизнь.
Утром он отнесет письмо. Потом попробует найти работу в этом городе. Будет жить рядом, не навязываясь, не требуя. Просто будет. На случай, если когда-нибудь они его простят.
Хотя он знал — некоторые потери необратимы. И это, пожалуй, единственное, чему научила его любовь к молодой женщине, которая оказалась такой же пустой, как и он сам.
