– Марин, это снова я. Мама не берет трубку, – голос брата в телефоне звучал как всегда безупречно, ровно и немного отстраненно, словно он сообщал о колебаниях курса акций, а не о пропавшей с радаров их общей матери.
– Витя, я не ее персональная сиделка, – устало ответила Марина, помешивая ложкой гречневую кашу в кастрюльке. За окном кухни лил сентябрьский дождь, смывая с города остатки летнего тепла. – Я звонила ей час назад. Она собиралась в поликлинику за рецептом. Может, просто звук отключила.
– В поликлинику? Одна? Марин, мы же договаривались. Ей семьдесят два. После того случая с давлением…
– Мы договаривались, что ты будешь звонить ей каждый день, – перебила она, чувствуя, как внутри закипает привычное раздражение. – А я буду заходить три раза в неделю. Я свои обязательства выполняю. А ты? Ты звонил ей вчера?
В трубке повисла короткая, но выразительная пауза. Марина представила, как ее брат, Виктор, сидит в своем просторном московском кабинете, в идеальном кресле из светлой кожи, и морщит свой высокий лоб. Он всегда морщил лоб, когда его ловили на мелком неисполнении долга.
– У меня была важная встреча. Замотался. Ладно, не начинай. Пожалуйста, сходи к ней, проверь. У меня душа не на месте.
– У тебя душа не на месте, а мне сейчас бросать все и под дождем нестись на другой конец города? У меня Игорь скоро с работы придет, ужин не готов. У меня свои дела есть, Витя.
– Марин, я переведу тебе на такси. Туда и обратно. И на ужин из ресторана закажите, я оплачу. Только сходи, прошу.
Вот он, его излюбленный метод решения всех проблем. Деньги. Словно пачка купюр могла заменить его присутствие, его участие, его время. Марина вздохнула. Спорить было бесполезно, а волнение, как ни крути, уже поселилось и в ее душе. Что, если и правда что-то случилось?
– Ладно. Через полчаса выйду. Позвоню, как доберусь.
– Спасибо, сестренка. Ты лучшая, – быстро проговорил он и повесил трубку, не дожидаясь ответа.
Марина выключила плиту и накинула на плечи старую кофту. Ее квартира, небольшая двушка в панельном доме, казалась особенно серой в этот дождливый вечер. Муж, Игорь, работал на заводе мастером смены. Простой, надежный, как скала. Он никогда не лез в ее отношения с братом и матерью, лишь иногда сочувственно качал головой, когда Марина в очередной раз срывалась после разговора с Виктором.
Они были разными, как небо и земля. Виктор, младший, с детства был звездой семьи. Умный, пробивной, он с легкостью окончил столичный вуз, сделал головокружительную карьеру в какой-то крупной корпорации и теперь жил в Москве с женой-красавицей Светланой и двумя детьми. Марина же после пединститута осталась в их родном городке, работала в библиотеке, вышла замуж за Игоря. Она не завидовала брату. Нет. Ее злило другое – то, как легко он откупился от своего сыновнего долга, переложив всю тяжесть заботы о стареющей матери на ее плечи.
Анна Петровна, их мать, жила одна в своей трехкомнатной квартире, полной старой, но добротной мебели, фотографий в тяжелых рамках и воспоминаний. Она была женщиной властной, с непростым характером, но последние пару лет сильно сдала. Стала забывчивой, жаловалась на сердце, на одиночество.
Вызвав такси через приложение, Марина ехала по мокрым улицам и думала о том, что Виктор даже не представляет, что такое настоящая забота. Это не перевести денег на сиделку, которую Анна Петровна выгнала через неделю со словами «не желаю чужих людей в своем доме». Это – помнить, какие таблетки она пьет, ходить с ней по врачам, выслушивать часами одни и те же истории, покупать продукты по списку, где «молоко» написано три раза, а «хлеб» ни одного.
Дверь в квартиру матери была не заперта. Сердце у Марины екнуло и провалилось куда-то вниз. Она толкнула ее и шагнула в полутемную прихожую.
– Мам? Ты дома?
Тишина. Только старые часы на стене в гостиной отмеряли секунды своим гулким, деревянным боем. Марина прошла в комнату. На диване, укрывшись пледом, спала Анна Петровна. На столике рядом стояла пустая чашка и лежала раскрытая книга. На щеке отпечаталась складка от подушки.
Марина выдохнула с облегчением. Просто уснула. Забыла запереть дверь. Она осторожно подошла и коснулась плеча матери.
– Мам, проснись. Ты меня напугала.
Анна Петровна вздрогнула и открыла глаза. Взгляд был мутным, не сфокусированным.
– Мариночка? А ты чего здесь?
– Витя панику поднял, ты трубку не брала. Говорит, ты в поликлинику собиралась.
– Ах, Витенька… Заботливый мой, – в голосе матери прозвучали теплые нотки, которые предназначались только для сына. – Да, собиралась, а потом что-то голова закружилась. Прилегла на минутку и уснула. А про телефон забыла, старая стала.
Марина поджала губы. Конечно, Витенька заботливый. Он позвонил из Москвы. А она, примчавшаяся под дождем, – так, само собой разумеющееся приложение к его заботе.
– Ладно, главное, что все в порядке. Я пойду, Игорь скоро придет.
– Посиди со мной, дочка, – вдруг попросила Анна Петровна, и в ее голосе проскользнула такая неподдельная тоска, что Марина не смогла отказать. – Чаю попьем. Я варенье новое открыла, сливовое.
Они сидели на кухне, пили чай с вареньем, и Анна Петровна рассказывала о соседке, у которой опять скандалил сын, о ценах на рынке, о передаче, которую смотрела вчера. Марина слушала вполуха, мысленно возвращаясь к своим делам.
– А дачу нашу надо бы в порядок привести, – неожиданно сказала мать. – Крыша там в одном месте подтекает. И забор покосился. Вите надо сказать, он бы работников нанял.
Дача. Старый деревянный дом в часе езды от города. Место, где прошло все их детство. Для Марины дача была не просто домом, это была ее тихая гавань, ее мечта. Она обожала возиться в саду, сажать цветы, сидеть вечерами на веранде с книгой. Она уже давно решила для себя, что, когда матери не станет, дача достанется ей. Это было бы справедливо. Виктор и так получил от жизни все, а ей, в ее скромной двушке, этот клочок земли с домиком был необходим как воздух.
– Витя вряд ли этим займется, мам. У него своих дел по горло. Летом приедем с Игорем, посмотрим, что можно сделать.
– Что вы там с Игорем сделаете… Нужна мужская рука с головой и деньгами. Как у Вити. Он у нас молодец, далеко пошел. Не то что некоторые…
Марина поставила чашку на стол. Последняя фраза больно резанула по сердцу.
– Мам, давай не будем.
– А что я такого сказала? Правду сказала. Витенька всегда был целеустремленным. А ты… ты всегда была слишком мягкой, слишком домашней. Вот и сидишь в своей библиотеке за три копейки.
– Мне нравится моя работа. И моя жизнь. И мой муж, – отчеканила Марина, чувствуя, как щеки заливает краска.
– Да что ж плохого, нравится и нравится. Только жизнь-то проходит. А у тебя ни кола ни двора, кроме этой хрущевки. А Витя вон, и квартира в Москве, и дом загородный строит. Детям своим какое будущее обеспечил!
– Мам, прекрати!
– А дачу… дачу, я думаю, надо будет продать, – как бы между прочим бросила Анна Петровна, глядя куда-то в сторону.
Марина замерла.
– Что? Как продать? Зачем?
– А зачем она нам? Мне уже тяжело туда ездить. Тебе одной не справиться. А Вите она и подавно не нужна. Продадим, а деньги… деньги поделим. Вите на стройку его пригодятся, а ты с Игорем хоть машину себе купите нормальную, а не это ведро с болтами.
Мир Марины качнулся. Продать дачу? Ее дачу? Место, с которым были связаны все ее планы, все ее надежды на будущее. И отдать половину денег Виктору, у которого этих денег и так куры не клюют?
– Я не согласна, – тихо, но твердо сказала она.
– А кто тебя спрашивать будет? – Анна Петровна выпрямилась, и в ее глазах блеснул прежний, властный огонь. – Дом мой. Что хочу, то и делаю. Я так решила.
– Но это несправедливо! Я всю жизнь рядом с тобой, я помогаю тебе во всем! А Витя? Он появляется раз в год, откупается деньгами и получает половину?
– Не смей так говорить о брате! – прикрикнула мать. – Он помогает, как может! Он сын, продолжатель рода! А ты… ты женщина, твое место с мужем.
Марина встала, опрокинув стул. Грохот гулко разнесся по тихой квартире.
– Знаешь что, мама? Делай что хочешь. Продавай. Можешь вообще все Витеньке своему любимому отдать. А я умываю руки. Надоело.
Она выбежала из квартиры, не слыша ни криков матери, ни стука собственного сердца. Дождь хлестал по лицу, смешиваясь со слезами. Это было не просто обидно. Это было предательство.
Через неделю приехал Виктор. Один, без Светланы и детей. Его визит был как всегда стремителен и деловит. Он привез матери новый тонометр, пакет дорогих продуктов и толстый конверт с деньгами. Марине он позвонил и предложил встретиться в кафе, «чтобы спокойно все обсудить».
Марина согласилась. Злость немного улеглась, уступив место холодной, тяжелой решимости. Она будет бороться за дачу.
Виктор выглядел уставшим. Дорогие часы на запястье, идеально сидящий пиджак, но под глазами залегли тени.
– Привет, – он слабо улыбнулся. – Как ты?
– Нормально. Как ты?
– Зашиваюсь. Новый проект, нервотрепка. Светка с детьми на море просится, а я вырваться не могу.
Он заказал себе эспрессо, а Марине – ее любимый латте с корицей. Он помнил. Эта мелочь почему-то уколола еще больнее.
– Мать мне сказала про дачу, – начал он без долгих предисловий. – Сказала, что ты против продажи.
– А ты, я так понимаю, «за»? – Марина скрестила руки на груди.
– Марин, давай без иголок. Я пытаюсь быть объективным. Этот дом требует постоянных вложений. Крыша, забор, проводка… Это все деньги, и немалые. У тебя их нет. У меня, допустим, есть, но у меня нет времени этим заниматься. Мать права, для нас это пассив. Актив, который стареет и дешевеет.
– Для тебя это «актив», а для меня – дом. Единственное место, где я могу дышать. Ты этого не поймешь в своей Москве.
– Почему не пойму? Пойму. Но надо быть реалистами. Мать стареет. Ей скоро может понадобиться круглосуточный уход. А это очень дорого. Продажа дачи – это финансовая подушка безопасности для нее. И для нас.
– Для тебя! – не выдержала Марина. – Тебе просто нужны деньги на твой очередной дом или машину!
Виктор поморщился, как от зубной боли.
– Марин, не говори глупостей. У меня с деньгами все в порядке. Я думаю о будущем. О мамином будущем. Ты же не сможешь бросить работу, чтобы сидеть с ней. А я не смогу забрать ее в Москву, ты же знаешь Свету, да и сама мать не поедет. Деньги от продажи – это гарантия, что мы сможем обеспечить ей достойную старость, нанять лучших врачей, сиделку, если понадобится.
Его слова звучали так логично, так правильно. Но Марина чувствовала в них какой-то подвох, какую-то холодную расчетливость, которая ее отталкивала.
– Ты мог бы просто давать деньги на уход за матерью. Без всяких продаж. Для тебя это копейки.
– Это не копейки, Марин. И дело не только в деньгах. Мать сама этого хочет. Она чувствует, что дача стала для нее обузой. И она хочет, чтобы после нее не было ссор. Она считает, что поделить деньги – это самый справедливый способ.
– Справедливый? Отдать половину тебе, который палец о палец не ударил?
– Я не палец о палец не ударил! – в голосе Виктора впервые за весь разговор появились жесткие нотки. – Я каждый месяц высылаю деньги. Я оплачиваю все ее прихоти. Я купил ей эту квартиру, забыла?
Марина замолчала. Это был их главный козырь. Десять лет назад, когда отец умер, а их старый дом пошел под снос, именно Виктор, только-только вставший на ноги, взял огромный кредит и купил матери эту трехкомнатную квартиру. Он выплачивал его почти семь лет. Об этом в семье старались не вспоминать, но этот факт незримо присутствовал в их отношениях, давая Виктору и Анне Петровне моральное превосходство.
– Я не забыла, – тихо сказала Марина. – Но забота – это не только деньги.
– А у меня нет другого способа ее проявлять! – почти крикнул Виктор, привлекая внимание соседних столиков. Он тут же сбавил тон. – У меня работа, семья, ответственность. Я не могу, как ты, забегать к ней каждый день. Я делаю то, что могу. И я считаю, что делаю немало.
Они сидели молча. Кофе остывал. Дождь за окном перестал, и сквозь тучи робко пробивалось солнце.
– Я хочу, чтобы дача осталась мне, – сказала Марина, глядя брату прямо в глаза. – В счет моей доли в маминой квартире. Квартира останется тебе, ты ее и покупал. А мне – дача. По-моему, это честно.
Виктор долго смотрел на нее. В его взгляде читалась сложная смесь усталости, раздражения и чего-то еще, похожего на жалость.
– Ты не понимаешь, – наконец произнес он. – Дело не в квартире и не в даче. Мать… она не хочет, чтобы ты всю жизнь прожила так.
– Как «так»?
– В этой своей библиотеке. С Игорем своим на заводе. В этой серости. Она считает, что если у тебя появятся деньги от продажи, ты сможешь что-то изменить. Начать новую жизнь.
Это был удар ниже пояса. Марина почувствовала, как к горлу подступает ком. Ее собственная мать считает ее жизнь неудачной. И хочет «купить» ей другую.
– Передай маме, – голос Марины дрожал, но она старалась говорить твердо, – что я не продаю свою жизнь. И свою мечту. И если вы решите продать дачу без моего согласия, я пойду в суд.
Она встала и, не оглядываясь, вышла из кафе.
Началась холодная война. Марина перестала ходить к матери, ограничиваясь короткими звонками раз в день: «Как самочувствие? Все в порядке? Ну, пока». Анна Петровна отвечала сухо и односложно. С Виктором они не разговаривали вовсе. Он нашел риелтора, который начал размещать объявления о продаже дачи. Марина, проконсультировавшись с юристом, узнала, что, поскольку дом оформлен на мать, она действительно может его продать. Но если Марина сможет доказать, что вкладывала в дачу собственные средства и труд, она сможет претендовать на компенсацию.
Начался мучительный сбор доказательств. Марина перерыла все свои архивы, находя старые чеки на покупку саженцев, краски, шифера. Игорь принес сметы на ремонт веранды, которую он делал своими руками три года назад. Все это казалось таким унизительным, таким мелочным. Она чувствовала себя не борцом за справедливость, а попрошайкой, выклянчивающей свою долю.
Однажды вечером, разбирая старые бумаги на антресолях, она наткнулась на толстую папку с документами отца. Он был человеком педантичным и хранил все, от гарантийных талонов до квитанций за свет тридцатилетней давности. Марина без особого интереса перебирала пожелтевшие листы, пока ее внимание не привлек странный документ. Это был не официальный бланк, а простой лист из тетради, исписанный выцветшими чернилами. Договор займа.
Согласно этому договору, ее отец, Петр Семенович, брал в долг у некоего Григория Васильевича Самойлова крупную сумму денег. Дата договора – весна 1985 года. Сумма была внушительной, почти стоимость автомобиля «Жигули» по тем временам. Но самое странное было в конце. В качестве залога указывался «земельный участок с домом в поселке Сосновка». Их дача. Внизу стояла подпись отца и еще одна, размашистая – «Самойлов Г.В.». Никаких отметок о возврате долга на листке не было.
Марина сидела на полу посреди вороха старых бумаг и не могла понять, что это значит. Она никогда не слышала ни о каком Самойлове, ни о каком долге. Родители всегда говорили, что дачу отец получил от своего завода как передовик производства.
Она позвонила матери.
– Мам, я тут разбирала папины бумаги и нашла странный договор. Ты знаешь кого-нибудь по имени Григорий Самойлов?
На том конце провода на несколько секунд воцарилась мертвая тишина.
– Откуда ты это взяла? – голос Анны Петровны был глухим, чужим.
– Нашла договор займа. Папа брал у него деньги под залог дачи. В восемьдесят пятом году. Он вернул этот долг?
– Выбрось эту бумажку и забудь, – отрезала мать. – Это не твоего ума дело.
– Мам, что происходит? Почему вы врали, что дачу дали на заводе?
– Я сказала, забудь! – почти закричала Анна Петровна. – Не лезь не в свое дело!
И повесила трубку.
Теперь Марина была уверена – за этим скрывается какая-то тайна. Интуиция подсказывала, что тайна эта напрямую связана с одержимым желанием матери продать дом. Словно она хотела избавиться от чего-то, сжечь мосты.
Найти следы Григория Самойлова в маленьком городе оказалось не так уж сложно. Он давно умер. Но у него осталась дочь, Лидия Григорьевна, учительница музыки на пенсии. Марина долго колебалась, но все же решилась ей позвонить. Представилась сотрудницей городского архива, собирающей материалы о жителях города.
Лидия Григорьевна оказалась приятной, интеллигентной женщиной с тихим голосом. Она с готовностью рассказывала о своем отце, который работал инженером на том же заводе, что и отец Марины.
– Они дружили с вашим папой, Петром Семеновичем, – рассказывала она. – В молодости были не разлей вода. А потом… потом что-то произошло. Они перестали общаться. Отец очень переживал, замкнулся. Никогда не говорил, в чем дело.
– А у вашего отца была дача в Сосновке? – осторожно спросила Марина.
– Дача? – Лидия Григорьевна помолчала. – Да, была. Точнее, участок. Папа мечтал построить там дом. Сам проект чертил вечерами. Он был такой счастливый. А потом… в один год все изменилось. Он продал этот участок вашему отцу. Нам сказал, что срочно понадобились деньги на лечение мамы. Мама тогда и правда болела. Но я всегда чувствовала, что там было что-то еще. После этой сделки их дружба и закончилась. Отец стал сам не свой. И денег от продажи мы так и не увидели… Он говорил, что вложил их в какое-то дело и прогорел.
Марина слушала, и у нее по спине бежал холодок. Картина начинала складываться, и картина эта была уродливой.
– Лидия Григорьевна, а вы не помните, за сколько он продал участок?
– Ой, милая, я тогда девчонкой была. Но помню, что отец говорил, что отдал за бесценок, почти даром. Мол, другу же. Петру. А потом очень жалел. Говорил, что Петр его… обманул. Но как, что – никогда не уточнял.
Обманул. Это слово эхом отдавалось в голове Марины. Договор займа. Продажа «за бесценок». Прекращение дружбы. Все сходилось. Ее отец, ее честный, правильный отец, которым она всегда гордилась, попросту отобрал у друга его мечту. Воспользовался его тяжелым положением, дал в долг, а потом, видимо, под предлогом невозврата, заставил продать участок за символическую сумму. А всем остальным, включая собственную семью, рассказал красивую сказку про подарок от завода.
Вот почему Анна Петровна так боится этой темы. Вот почему она так хочет продать дачу. Не потому, что она обуза. А потому, что она – вечное напоминание о грехе мужа, который она покрывала всю жизнь. И ее желание «справедливо» поделить деньги между детьми теперь выглядело как попытка откупиться от прошлого, очистить нечистую совесть.
С этой правдой Марина пришла к Виктору, который снова приехал на выходные, чтобы ускорить сделку с продажей. Она молча положила перед ним на стол в маминой гостиной копию договора займа и села напротив. Анна Петровна, увидев бумагу, побледнела и опустилась в кресло.
Виктор внимательно прочитал, потом перевел взгляд с Марины на мать.
– Что это?
– Это цена нашей дачи, – тихо сказала Марина. – Цена дружбы, честности и совести. Наш отец не получил эту дачу. Он ее отнял.
И она рассказала все, что узнала от Лидии Самойловой. Виктор слушал, не перебивая, его лицо становилось все более жестким. Анна Петровна сидела не шевелясь, глядя в одну точку.
Когда Марина закончила, воцарилась тяжелая тишина.
– Это правда? – спросил Виктор, обращаясь к матери.
Анна Петровна медленно кивнула.
– Гриша был хороший человек, – прошептала она. – Но у Петра не было выбора. Он так хотел этот дом для нас, для вас… А Самойлов не хотел продавать. Тогда Петр… он пошел на это. Он потом всю жизнь мучился. Прощения себе не мог найти.
– И ты молчала? – голос Виктора был ледяным. – Ты всю жизнь знала и молчала? И позволила нам жить в ворованном доме?
– Не говори так, Витенька! – взмолилась Анна Петровна. – Он не воровал! Он… он просто был предприимчивым. Время было такое…
– Предприимчивым? – Виктор горько рассмеялся. – Мама, он обманул своего лучшего друга! А ты его покрывала! И сейчас вы вместе хотели продать это место, чтобы замести следы и поделить грязные деньги?
– Я хотела как лучше! – заплакала она. – Я хотела, чтобы у вас все было хорошо, чтобы вы не ссорились…
Виктор встал и прошелся по комнате. Он выглядел так, словно за эти несколько минут постарел на десять лет. Его лоск, его уверенность, его деловая хватка – все исчезло. Перед Мариной сидел растерянный, обманутый человек.
– Риелтору я позвоню сам. Продажи не будет, – отчеканил он. – Эту… дачу… нужно вернуть.
– Кому вернуть? – испуганно спросила Анна Петровна. – Гриши давно нет.
– У него есть дочь. Лидия. Мы найдем ее и вернем ей то, что принадлежит ей по праву. Юридически переоформим дом на нее.
Марина смотрела на брата. Впервые за многие годы она увидела в нем не успешного московского сноба, а того Витьку из их детства, у которого было обостренное чувство справедливости.
– Но… как же мы? – пролепетала Анна Петровна. – А деньги?
– Какие деньги, мама? – Виктор посмотрел на нее с такой болью и разочарованием, что Марина содрогнулась. – Ты до сих пор не поняла? У нас нет никаких прав на эти деньги. У нас нет никаких прав на этот дом. Все, что у нас было – это ложь.
Через месяц дачу переоформили на Лидию Григорьевну. Это был сложный процесс, Виктор нанял лучших юристов, которые все уладили. Лидия Григорьевна сначала не могла поверить, плакала, отказывалась. Она не хотела принимать такой дорогой подарок. Но Виктор был непреклонен. Он сказал, что это не подарок, а восстановление справедливости.
Семья распалась. Не юридически, а фактически. Виктор уехал в Москву и больше не звонил. Ни матери, ни Марине. Он исправно продолжал высылать Анне Петровне деньги на счет, но это был уже не жест заботы, а холодное исполнение обязательства. Словно он платил алименты на прошлое, от которого отрекся.
Анна Петровна слегла. Не физически, а морально. Она почти не вставала с дивана, молча смотрела в стену и тихо плакала. От былой властности не осталось и следа. Правда, которую она скрывала полжизни, разрушила не только ее мир, но и мир ее детей.
Марина осталась одна. Одна со стареющей, сломленной матерью. Одна со своей разрушенной мечтой. Дачи больше не было. Но странное дело – она не чувствовала горечи потери. Та дача, построенная на обмане, перестала быть для нее святым местом. Она поняла, что боролась не за дом, а за призрак, за иллюзию.
Игорь, как всегда, был рядом. Он ничего не спрашивал, просто обнимал ее вечерами, когда она возвращалась от матери, опустошенная и уставшая.
Однажды, сидя на своей маленькой кухне, Марина смотрела на дождь за окном. В ее жизни ничего не изменилось. Та же работа, та же квартира, тот же муж. Она не получила денег, не «начала новую жизнь», как хотела для нее мать. Но она избавилась от лжи, которая отравляла их семью десятилетиями.
Душа не «развернулась», как она когда-то кричала в трубку брату. Она сжалась, прошла через боль и очистилась. И в этой пустоте, в этой тишине после бури, рождалось что-то новое. Не мечта о даче, а тихое понимание, что ее жизнь, ее «серая» жизнь, которую так презирали мать и брат, – единственное, что у нее есть по-настоящему. И она была честной. А это, как оказалось, дороже любой дачи. Она взяла телефон и написала Виктору короткое сообщение: «Как ты?». Ответа не было. Но она знала, что однажды он ответит…
