— Кирочка, привет, дорогая. Не отвлекаю?
Голос тётки в динамике телефона был непривычно вкрадчивым, почти извиняющимся. Кира переключила передачу и бросила короткий взгляд на экран. Тётя Люда. Она редко звонила в будни, тем более в час пик, когда знала, что Кира тащится в пробках с работы домой.
— Привет, тёть Люд. Нет, не отвлекаешь, говорю по громкой. Что-то случилось?
Она ожидала чего угодно: новостей о здоровье двоюродного деда, вопроса про рецепт шарлотки, жалобы на соседей. Но не тишины, которая повисла в ответ. Тягучая, наполненная чужой нерешительностью пауза заставила её пальцы чуть крепче сжать руль.
— Тёть? Ты тут?
— Тут я, тут, Кирочка… — наконец выдохнула тётка. — Я даже не знаю, как тебе это сказать… Мне Галина из третьего подъезда позвонила, ну, ты её знаешь, её дочь с твоей свекровью на даче общается… В общем, ты только не волнуйся, ладно? Это, наверное, сплетни просто, люди злые…
Кира молчала, чувствуя, как приятная усталость после рабочего дня начинает сменяться холодным, неприятным предчувствием. Она уже знала, что сейчас услышит что-то, что ей не понравится. И она уже знала, кто будет источником этой информации.
— Говори как есть, тёть Люд. Не томи.
— В общем… — голос тётки упал до шёпота, будто она боялась, что их подслушают через километры городского шума. — Говорят… что ты Игоря… ну… бьёшь. Что он ходит весь в синяках, жалуется матери, а она плачет и всем рассказывает, какая у сына жизнь несчастная. И ещё… — тётка снова запнулась, набрав в лёгкие побольше воздуха. — Говорят, что ты ему изменяешь. Что у тебя кто-то есть, и ты домой только ночевать приходишь… Кирочка, ты только не плачь, это же враньё чистое, я-то знаю!
Кира не плакала. Она даже не моргнула. Она смотрела прямо перед собой, на бесконечную вереницу красных стоп-сигналов, и мир вокруг неё вдруг обрёл оглушающую, кристаллическую чёткость. Все эти странные, колючие взгляды Валентины Сергеевны в последнее время. Её ядовитые намёки про «уставшего сыночка». Её показательные вздохи, когда Игорь приходил с тренировки по хоккею, где синяки были профессиональной нормой. Всё это было не просто старческим брюзжанием. Это была целенаправленная, методичная работа. Подготовка почвы.
— Понятно, — голос Киры прозвучал настолько ровно, что тётка на том конце провода растерялась.
— Кира, милая, ты как? Может, мне Игорю позвонить? Или Валентине этой…
— Не надо, — отрезала Кира. Спокойствие, которое на неё снизошло, было страшнее любой истерики. Оно было холодным, как сталь. — Спасибо, что позвонила, тёть Люд. Ты всё правильно сделала. Пока.
Она завершила вызов, не дожидаясь ответа. Музыка из радиоприёмника показалась ей невыносимо громкой и фальшивой. Она выключила её. Теперь в салоне автомобиля слышался только ровный гул мотора и её собственное дыхание. Глубокое, размеренное. Она не думала о том, как будет оправдываться перед мужем. Она не думала о том, как ей больно и обидно. В её голове была только одна мысль, одна цель, вытеснившая всё остальное. Восстановить справедливость. Немедленно.
Пробка, наконец, тронулась. Кира вела машину на автомате, её разум был занят другим. Она прокручивала не варианты скандала, а последовательность действий. Чёткую, как хирургическая операция. Когда она свернула в свой двор, её сердце не дрогнуло. Оно билось ровно и мощно, гоняя по жилам ледяную ярость. И тут она увидела свет. Он горел в окне её кухни. И за этим светом двигался знакомый, грузный силуэт.
Валентина Сергеевна была у неё дома. Без приглашения. Без предупреждения. Она снова воспользовалась тем самым ключом, который когда-то выпросила «на самый крайний, экстренный случай». Кира медленно припарковала машину, заглушила двигатель и несколько секунд просто сидела в тишине, глядя на это окно. Экстренный случай настал.
Дверь поддалась с тихим, привычным щелчком. Кира шагнула внутрь, в знакомую полутень прихожей, и её ноздри тут же уловили чужой запах. Сладковатый, удушливый аромат духов «Красная Москва», который Валентина Сергеевна считала верхом элегантности, смешался с запахом заваривающегося чая. Этот диссонанс запахов — её дома и её вторжения — был первым ударом по нервам. Вторым ударом стали туфли. Они стояли у самого коврика — стоптанные, с потрескавшимся лаком на носах, но поставленные с такой уверенностью, будто именно они, а не Киры, были здесь хозяевами.
Кира молча сняла свои ботильоны, поставила их ровно у стены, как делала всегда. Внутри неё не было ни страха, ни сомнений. Только ледяная, звенящая пустота, в центре которой горела одна-единственная точка — необходимость расплаты. Она не торопилась. Каждый её шаг по короткому коридору был выверенным, бесшумным. Она слышала, как на кухне звякнула ложечка о фарфор, как гудит их холодильник. Её холодильник.
Она остановилась в дверном проёме. Картина, представшая перед ней, была идеальной в своей омерзительности. Валентина Сергеевна сидела за её столом, в её любимом кресле, и с хозяйским видом пила чай из Киры любимой чашки — большой, с неуклюжим рисунком лисы. В руке она держала телефон и, слегка щурясь, читала что-то на экране, на её лице играла довольная, сытая улыбка. Она чувствовала себя здесь полновластной хозяйкой. Она не просто пришла в гости. Она пришла на свою территорию.
Заметив движение, свекровь подняла голову, и улыбка на её лице стала ещё шире, превратившись в приторную, фальшивую маску.
— Кирочка, ты уже приехала? А я вот решила зайти, проверить, как вы тут. Чаю себе сделала, ты же не против?
Кира не ответила. Она молча вошла на кухню, аккуратно притворила за собой дверь и, не глядя на свекровь, сунула руку в карман джинсов. Металлический холод ключа обжёг пальцы. Она вставила его в замочную скважину. Резкий, сухой щелчок замка прозвучал в маленькой кухне оглушительно, как выстрел. Валентина Сергеевна вздрогнула, её улыбка сползла с лица. Она опустила телефон на стол.
— Ты что удумала? Зачем дверь заперла?
Кира вынула ключ, и он звякнул о мелочь в её кармане. Она медленно, почти лениво, подошла к раковине, демонстративно игнорируя вопрос. Она встала к свекрови спиной, открыла холодную воду. Шум воды был единственным звуком в наступившей тишине. С крючка она сняла чистое вафельное полотенце, которое повесила только утром. Она основательно намочила его, чувствуя, как ткань тяжелеет, вбирая в себя воду и холод. Затем она закрыла кран. С невероятной силой, так что напряглись мышцы предплечий, она начала выкручивать полотенце. Вода стекала ей на руки, капала в раковину. Когда не осталось ни капли, в её руках был уже не кусок ткани, а плотный, тяжёлый и упругий жгут. Она не поворачивалась. Она смотрела на своё отражение в тёмном стекле кухонного шкафчика, видя за своей спиной расплывчатый, напряжённый силуэт свекрови.
— Так, значит, я бью вашего сына? — её голос прозвучал абсолютно ровно, без единой вопросительной интонации. Это был не вопрос. Это было начало протокола.
Валентина Сергеевна дёрнулась на стуле, заерзала. Она попыталась вернуть себе свою обычную снисходительно-поучающую манеру, но получалось плохо.
— Да что ты такое говоришь… Я такого не говорила… Люди всякое болтают, ты же знаешь, языки без костей… Ты всё не так поняла…
Кира молчала, медленно сворачивая влажный жгут вдвое, делая его ещё короче и плотнее. Она чувствовала его вес в руке. Он был идеален. Не оставит следов, но причинит острую, унизительную боль. Она медленно повернулась. Её взгляд был пуст. Она смотрела не на свекровь, а сквозь неё.
— И изменяю ему?
Второй вопрос, брошенный в тишину кухни, был похож на камень, пустивший круги по воде. Он нарушил последнее притворное спокойствие Валентины Сергеевны. Её лицо, до этого пытавшееся изображать недоумение, исказилось. Праведный гнев, её любимое и самое действенное оружие, хлынул наружу, вытесняя страх. Она наконец-то нашла опору в привычной для себя роли оскорблённой старшей.
— Да что ты себе позволяешь?! — её голос взвился, наливаясь визгливыми, металлическими нотками. — Ты кто такая, чтобы запирать меня в моём же, можно сказать, доме и устраивать допросы? Совсем совесть потеряла? Я мать твоего мужа!
Кира никак не отреагировала на эту тираду. Она просто смотрела, как колышется подбородок свекрови, как ходят желваки на её полных щеках. Весь этот спектакль был ей досконально знаком, она видела его десятки раз по менее значительным поводам. Но сегодня он не работал. Ледяная оболочка внутри Киры не давала трещин. Она медленно, с методичной точностью, переложила мокрый жгут из одной руки в другую. Его вес приятно холодил ладонь.
— Сейчас вы возьмёте свой телефон, — произнесла Кира, и её спокойный тон был страшнее любого крика. — Вы откроете список вызовов. И по очереди обзвоните всех, кому сегодня успели наплести гадостей про меня и Игоря. Каждому. Вы скажете, что всё выдумали. Что это была ложь. От начала и до конца.
Валентина Сергеевна на секунду опешила от такой наглости. А потом её прорвало. Она издала короткий, презрительный смешок, полный уверенности в собственной безнаказанности. Она увидела перед собой лишь молодую девчонку, которая решила поиграть в крутую. Старушечья спесь, подкреплённая годами вседозволенности, взяла верх над инстинктом самосохранения.
— Да что ты мне сделаешь? — взвизгнула она, вжимаясь в спинку стула не от страха, а от переполнявшего её возмущения. — Полотенцем своим помашешь? Не смеши меня!
Это было ошибкой. Роковой.
— Вы совсем уже с ума сошли?! Зачем вы рассказываете всей своей родне, что я бью вашего сына и изменяю ему?! Я сейчас вас тут избивать начну, пока вы всё это не опровергните перед всеми! Ясно?!
В следующее мгновение воздух со свистом рассёк короткий, резкий взмах. Кира не целилась. Она ударила наотмашь, вложив в это движение всю ту холодную ярость, что копилась в ней с момента звонка тётки. Туго скрученная вафельная ткань хлестнула точно по рукам Валентины Сергеевны, лежавшим на столе поверх дорогого смартфона.
Звук был не громким, а мокрым, шлепающим. Но за ним последовал короткий, сдавленный вскрик. На бледной, дряблой коже мгновенно проступили две ярко-красные, жгучие полосы. Это была не та боль, от которой теряют сознание. Это была острая, унизительная, отрезвляющая боль, которая выбила из свекрови весь её праведный гнев, оставив лишь животный шок.
И тут ледяная плотина внутри Киры рухнула. Её спокойствие взорвалось, но не слезами или истерикой, а обжигающим потоком слов, которые она выкрикнула прямо в расширившиеся от ужаса глаза свекрови.
Она сделала шаг вперёд, снова занося руку с полотенцем. Валентина Сергеевна инстинктивно вскинула руки, чтобы защитить лицо, и только сейчас увидела багровые рубцы на своих кистях. Осознание того, что произошло, и того, что может произойти сейчас, наконец-то дошло до неё. Это была не игра. Девочка не шутила.
— Повторяю, — голос Киры снова стал ледяным, но теперь в нём звенела неприкрытая угроза. — Бери телефон. Или следующий удар будет по вашей наглой, самодовольной морде.
Шок на лице Валентины Сергеевны медленно сменился животным, первобытным страхом. Боль от удара была острой, но ещё острее было унижение и осознание полного, сокрушительного провала. Её мир, где она была неприкосновенным матриархом, рухнул в одно мгновение. Дрожащей рукой, избегая смотреть на багровеющие на коже полосы, она потянулась к своему телефону. Пальцы не слушались, несколько раз соскальзывая с гладкого экрана.
— Громкая связь, — приказала Кира. Её голос был ровным, как у хирурга, проводящего сложную операцию. Она не двигалась, просто стояла в полутора метрах, и это неподвижное присутствие давило сильнее любых угроз.
Валентина Сергеевна с трудом нашла в списке контактов «Галочку-соседку». Ту самую, которая была главным рупором её новостей. Пошли длинные гудки. Кира ждала. Наконец, в динамике раздался бодрый женский голос: «Алло, Валюша! Что-то ещё случилось?»
Свекровь открыла рот, но из него вырвался лишь сдавленный хрип. Она бросила затравленный взгляд на невестку. Кира едва заметно качнула полотенцем в руке. Этого было достаточно.
— Галя… — просипела Валентина Сергеевна, откашлявшись. — Я звоню тебе сказать… То, что я тебе сегодня рассказывала про Киру и Игоря… это неправда.
— В смысле? — недоверчиво протянула собеседница. — Как неправда? Ты же сама говорила…
— Я всё выдумала! — выпалила Валентина Сергеевна, и в её голосе прорвались нотки истерики. — Слышишь? Всё! Он её не бьёт… то есть, она его не бьёт… И не изменяет она ему! У них всё хорошо! Это я… я наврала!
— Валь, ты чего? Тебя заставили? Что происходит?
— Никто меня не заставлял! — взвизгнула свекровь, повторяя заученную ложь. — Я просто… со зла это сделала. От зависти! Не звони мне больше по этому поводу! Она с силой ткнула пальцем в экран, прерывая вызов. Тяжело дыша, она уронила голову на грудь. Этот звонок стоил ей последних сил и остатков гордости.
— Следующий, — безжалостно произнесла Кира.
Именно в этот момент в замке входной двери заскрежетал ключ. Звук был спасительным, как колокольный звон для осуждённого. Валентина Сергеевна вскинула голову, на её лице мелькнула отчаянная надежда. Игорь. Её сын. Её спаситель. Шаги в коридоре, затем тихий щелчок выключателя.
— Кир, ты дома? — голос мужа был уставшим, но обыденным.
Он подошёл к кухне и дёрнул ручку. Дверь не поддалась. Он дёрнул ещё раз, сильнее.
— Эй? Что за дела? Почему заперто? Мам, это ты там? Я твой голос слышал.
Он начал барабанить в дверь, сначала ладонью, потом кулаком. Удары становились всё настойчивее, в них нарастала тревога.
— Кира! Мама! Откройте сейчас же! Что у вас происходит?!
Валентина Сергеевна уже открывала рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но Кира опередила её. Она спокойно, без единого лишнего движения, подошла к двери, повернула ключ и распахнула её, отступая в сторону, обратно к раковине.
Игорь ворвался на кухню, запыхавшийся, с раскрасневшимся от недоумения лицом. И замер на пороге. Он увидел сцену, которая не укладывалась в его сознании. Его мать, сжавшаяся на стуле, с лицом, мокрым от слёз, и с ярко-красными рубцами на руках. И его жена, стоящая у раковины с мокрым полотенцем в руке, с абсолютно спокойным, почти отсутствующим выражением лица.
Молчание длилось не дольше секунды. Валентина Сергеевна, увидев сына, обрела второе дыхание. Она сорвалась с места и бросилась к нему, вцепившись в рукав его куртки.
— Игорёчек! Сынок! Она… она меня избила! Заперла и избила! Посмотри! — она тыкала ему в лицо своими руками с багровыми полосами. — Она сумасшедшая! Она меня убить хотела!
Игорь перевёл ошарашенный взгляд с рыдающей матери на жену. В его глазах не было вопроса. Только обвинение. Он видел слёзы матери и полотенце в руках Киры. Выбор для него был очевиден и сделан задолго до этого момента.
— Ты… ты с ума сошла?! — зарычал он, делая шаг к Кире. — Ты подняла руку на мою мать?!
Кира не дрогнула. Она не стала оправдываться, кричать в ответ или объяснять, что произошло. Она просто смотрела, как её муж обнимает свою мать, гладит её по голове, успокаивающе шепчет ей что-то на ухо. Он уже вынес свой вердикт. В этот самый момент он окончательно и бесповоротно выбрал сторону.
Она медленно разжала пальцы. Мокрый жгут с глухим шлепком упал на кафельный пол. Её взгляд, холодный и пустой, остановился на этой паре — сыне, утешающем свою лживую мать. А потом она тихо, почти беззвучно произнесла финальные слова, поставившие точку в этом дне и во всей их совместной жизни.
— Ну вот, а теперь вытирай ей слёзы. И живите с этим. Оба. А ещё можете колотить друг друга и… изменять, ведь так вы говорили всем своим родне и знакомым, Валентина Сергеевна?
Игорь перевёл взгляд с жены на мать в непонимании.
— Мам? Что всё это значит?
— А это значит, Игорь, что твоя дражайшая мамочка распускала грязные сплетни про меня, а теперь, когда она сама стала их участницей, она тут же решила переманить тебя на свою сторону.
— Какие ещё сплетни? — не понимал Игорь.
— Что я тебя бью и изменяю тебе! Вот какие?
— Мам, это правда?
Но ещё до того, как его мать ему ответила, он уже всё понял по её виновато ищущему, что бы быстренько соврать, взгляду, что его жена права и не дожидаясь ответа, от схватил свою мать за предплечье и потащил к входной двери, вытолкал её в подъезд, выкинул из квартиры её вещи, обувь и захлопнул за ней дверь.
Он слышал, как его мать колотит по двери, проклинает их обоих, но он только позвонил слесарю и попросил, чтобы завтра с утра им на квартире сменили замок, потому что мать свою он больше и видеть не хотел за её наглую и нелепую ложь…
