Сегодня Надежда стала свободной женщиной, а вернее, «разведенкой»– как в народе говорят. Несколько штрихов ручки, и двенадцать лет совместной жизни превратились в формальность. Юрист вежливо улыбнулся, произнес что-то дежурное и ободряющее, но Надя не слышала. Звон стоял в ушах, будто после громкого взрыва. Она вышла из здания суда одна, сунув руки в карманы осеннего пальто. А бывший муж задержался, что-то уточняя, — он всегда любил последнее слово.
Выйдя на улицу, Надя глубоко вдохнула холодный, влажный воздух и замерла, как будто ожидала облегчения, свободы, Но внутри была только тихая, оглушительная пустота, как в доме после долгого переезда, когда уже вывезли все вещи и остались лишь голые стены и пыльные следы от когда-то стоявшей здесь мебели.
Гаврилова уверенно шагала по улице, но её уверенность начала очень быстро таять. Её показалось, что на нее смотрят водители автомобилей, оглядываются прохожие, как будто видят на её лбу клеймо: «Разведенка». Наде даже стыдно стало, но не из-за развода, а из-за того, что не смогла, не сумела, не доползла до условной золотой свадьбы, как ее родители. Не сохранила «полную ячейку общества» для Вани.
При одной мысли о сыне в горле встал ком. Как ему сказать? Хотя… а что говорить? Он и так все понял. Видел неоднократно, как родители молча сидят в разных комнатах, как отец забывает о школьных спектаклях сына, а мать замыкается в себе. Видел и, казалось, принимал сторону отца. Потому что папа — это праздник, внезапные дорогие подарки, потакание капризам, а мама — это «убери комнату», «садись за уроки», «не сиди за компьютером».
Вечером Надя готовила для сына его любимые сырники. Держала в руках терку, и мелкая стружка сыра цеплялась за пальцы. Смотрела, как сахар тает в творожной массе, и думала, что ее жизнь была похожа на эти сырники: вроде бы все нужные ингредиенты были, а блюдо не удалось.
В этот момент ключ повернулся в замочной скважине и Надежда поняла, что вернулся домой сын. Вошел Ваня, худой, нескладный 12-летний подросток, в рваных джинсах и в капюшоне, надвинутом на глаза. Он швырнул рюкзак в угол и промычал:
— Привет.
— Привет, сынок. Мой руки, будем ужинать. Сырники.
Сын прошел мимо – в ванную, даже не взглянув на маму. Надя вздохнула, выкладывая сырники на тарелки, а затем сели за стол. Молчание давило, как тяжёлое одеяло.
— Вань, нам надо поговорить, — начала мама, сама ненавидя эту заезженную фразу.
— Говори, — Ваня упёрся вилкой в сырник, даже не поднимая глаз.
— Сегодня… папа и я… мы подписали бумаги, развелись официально.
Ваня замер, а затем медленно поднял глаза. В его взгляде было столько немого упрека, что Надю передернуло.
— И что? — спросил он грубо. — Ты хотела, чтобы я заплакал?
— Нет, я просто… я думала, ты должен знать.
— Я и так знал! — сын резко отодвинул тарелку. — Ты всегда его пилила! — За что отца выгнала? Вечно тебе всё не так! Он деньги зарабатывает, а ты только ноешь!
Каждое слово сына било точно в цель. Надя чувствовала, как комок подступают к горлу.
— Ваня, это не из-за денег и не потому, что я «пилила». Все гораздо сложнее.
— А что?! — Иван вскочил из-за стола. — Он тебе изменял? У него любовница есть, да?! —
В голосе сына звенел не детский вызов.
— Нет, Ваня, никакой любовницы нет.
— Ну тогда что?! — крикнул он. — Чего тебе не хватало?! Машина есть, квартира есть, мне все покупают! Все друзья завидуют! А ты взяла и все разрушила из-за какой-то ерунды!
«Ерунда» — любимое слово бывшего мужа. Все, что было важно для Нади, для бывшего было «ерундой». Её чувства, потребность в честности, усталость от жизни в постоянном театре абсурда.
— Он постоянно врет, Ваня! — выдохнула мама, уже почти не сдерживаясь. — По мелочи, по крупному! Он строит из себя героя, который все может, а на деле он безответственный и…
— Врешь! — парировал сын. — Он крутой! Он мне всегда помогает! А ты… просто злая и ненормальная! Все так говорят!
Эта фраза добила Надежду окончательно. Она откинулась на стуле и посмотрела на своего сына, этого чужого, разъяренного подростка. Мать поняла, что сейчас бесполезно что-либо объяснять. Сын не поймет. Как не понимали коллеги, когда она пыталась жаловаться им за обедом.
— Надь, да у кого муж не врет? — говорила Людка из бухгалтерии, закатывая глаза. — Мой мне вчера сказал, что задержится на работе, а сам, я знаю, с мужиками на рыбалку смотался. Ну и что? Главное, что зарплату исправно приносит. А твой-то вообще золото, небось, кучами гребет! Ты с жиру бесишься, ей-богу!
Знакомые и соседи крутили у виска, считали дурой. И теперь её же собственный сын смотрит на неё точно так же — взглядом человека, который уверен, что имеет дело с ненормальной.
— Я не буду с тобой разговаривать, — холодно сказал Ваня и, развернувшись, ушел в свою комнату, громко хлопнув дверью.
Надя сидела за столом и смотрела на два тарелки с остывшими сырниками. Комок в горле рос, мешая дышать. Она собрала со стола, помыла тарелки. Механические движения успокаивали. Освободившись, зашла в Ванину комнату. Сын воткнул в уши наушники, уткнулся в телефон и отвернулся, демонстративно игнорируя ее.
— Я тебя люблю, — тихо сказала мама. — И я очень тебя прошу… попробуй меня понять.
Иван сделал вид, что не слышит и ей ничего не оставалось, кроме как выйти, прикрыв дверь.
На следующее утро Ваня ушел в школу, не позавтракав. Надя поехала на работу с тяжелой головой и ощущением полного поражения. В офисе тоже было не легче.
— Ну что, Гаврилова, разделалась с благоверным? — поинтересовался кто-то из менеджеров, проходя мимо с кружкой кофе.
— Оставь человека в покое, — вступилась секретарша Маша, но тут же добавила: — Хотя, Надь, честно, зря ты. Мужик-то дельный, а теперь что? Теперь одна с подростком на шее будешь маяться. Надоест — назад побежишь.
Надя молча кивнула, стараясь ни с кем не встречаться глазами. Она чувствовала себя в стеклянном аквариуме, на который со всех сторон смотрят любопытные, а она не может ни спрятаться, ни объяснить им, что вода внутри отравлена.
Вечером, возвращаясь с работы, она зашла в магазин у дома, купила Ване шоколадку — слабая, глупая попытка загладить вину, которой она за собой не чувствовала. Шла по своему двору, думая о том, как переломить эту ледяную стену между ними.
И вдруг, женщина вздрогнула. Возле детской площадки, на лавочке, где они всегда сидели с Игорем, когда Ваня был маленьким и катался с горки, сидели двое — Игорь и Ваня. Они ели мороженое. Октябрь, почти ноябрь, а они ели мороженое, и Ваня смеялся громко, закинув голову назад. Надя не слышала уже сто лет, чтобы сын вот так радовался. Игорь что-то рассказывал, активно жестикулируя, и Ваня смотрел на отца с обожанием, впитывая каждое слово.
У Нади похолодело внутри от страха. Она инстинктивно шарахнулась за угол подъезда, наблюдая оттуда, как два самых главных человека в её жизни прекрасно проводят время без нее. Игорь был невозмутим, улыбчив, щедр — идеальный папа на час. Он говорил, а Надя на расстоянии могла прочитать по губам знакомое: «ерунда», «не парься», «я все устрою».
Она проскользнула в подъезд, не дав себя заметить. Поднялась домой, быстро открыла дверь ключом и упала на пуфик, схватившись за сердце. Даже спустя полчаса, когда она ставила чайник на плиту, руки все ещё дрожали. Ещё через полчаса заскрипела дверь, вернулся Ваня — а щеках румянец, глаза блестят.
— Привет, — бросил он уже скорее нейтрально, чем враждебно.
— Привет. Где был? — спросила мама, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Гулял. С ребятами.
— С отцом давно не виделся сегодня? — она не удержалась.
Иван посмотрел на мать прямо, его глаза были чистыми и ясными. Ни тени сомнения, ни искры обмана.
— Нет. С чего ты взяла? Я же сказал — с ребятами гулял.
Он сказал это так легко, так непринужденно, с такой идеальной, отработанной интонацией, что у Нади похолодели пальцы. Она узнала этот почерк — филигранный, отточенный годами обман. Этому не учатся по книгам, этому учатся у мастеров. Игорь уже начал учить их сына своему главному искусству — искусству лжи.
Надежда молча смотрела, как сын снимает куртку и идет мыть руки, насвистывая какой-то мотивчик, и понимала — битва за сына только началась, а противник начал использовать самое грязное и самое эффективное оружие. Отец дарил мальчику лёгкость, праздник и безнаказанность, а ей предстояло быть занудной, скучной, устанавливающей правила, которая вечно ноет и всё запрещает.
Надежда осталась одна на кухне, слушая, как в ванной течет вода, и впервые за все эти месяцы почувствовала не просто обиду или злость. Она почувствовала настоящий, животный, леденящий страх.
*****
Страх, холодный и липкий, не отпускал Надю всю неделю. Она ловила себя на том, что начала чрезмерно контролировать Ваню — вглядывается в его лицо, когда он говорит по телефону, анализирует интонации, ищет следы вранья в его глазах. Сын же вел себя как ни в чем не бывало. То есть, он все так же был угрюм и немногословен с мамой, но в его поведении не проскальзывало ничего криминального. Это безумие — чувствовать себя следователем в собственном доме, допрашивая единственного сына.
В пятницу вечером раздался звонок. Надя вздрогнула, увидев на экране имя «Игорь». Сердце ушло в пятки. Она взяла трубку, стараясь дышать ровно.
— Надь, привет, — его голос был сладким и медовым, каким всегда бывал, когда он что-то просил или заглаживал вину.
— Игорь, чего тебе?
— Как грубо. А просто позвонить не могу? Скучаю по твоему голосу. Ладно, не кипятись. Дело такое. Хочу сына на выходные забрать. В субботу на день, с утра до вечера. Понимаю, что надо было предупредить заранее, но как-то так сложилось. Отпустишь?
Надя закрыла глаза. Внутри все кричало «нет!». Но мысль о скандале с Ваней, о его упреках, о том, что она «отделяет его от отца», была невыносима.
— Ты где с ним будешь? — спросила Надежда, пытаясь выдать свой вопрос за проявление заботы, а не контроль.
— О! Планов громадье! — радостно воскликнул Игорь. — Сначала в кино на новый голливудский блокбастер, потом поедем куда-нибудь… Может быть в новый развлекательный центр с виртуальной реальностью. Парню надо отдыхать, разряжаться, а не сидеть в четырех стенах.
Бывший муж говорил громко и четко, Надя была уверена, что Ваня в своей комнате все слышит.
— Только… Игорь… — она понизила голос, — только, пожалуйста, без вранья. Если что-то пойдет не так, просто позвони и скажи ему правду. Он уже взрослый, он поймет.
— Надюша, да что ты такое говоришь! — Игорь фальшиво рассмеялся. — Какое вранье? Я же отец! Хочу порадовать ребенка. Так я завтра в десять утра заеду?
Надя чувствовала себя предателем, соглашаясь, но запретить — означало стать монстром в глазах сына.
—Хорошо. В десять.
Утром Ваня выглядел так, будто ждал Деда Мороза. Он надел новую толстовку, постоянно поглядывал на окно, поел наспех.
— Ты точно вернешься к вечеру? — не удержалась Надя, помогая сыну надеть куртку.
— Ма-а-ам, — закатил он глаза, — отстань, oкей? Папа все организовал.
«Вот именно,что организовал», — мрачно подумала Надя.
Ровно в десять под окном засигналила машина. Игорь прислал сообщение: «Я внизу». Ваня сорвался с места и пулей вылетел из квартиры, даже не попрощавшись. Надя подошла к окну и наблюдала, как Игорь вышел из машины, обнял сына, что-то весело сказал, похлопал по плечу, затем они сели и уехали. Надя осталась стоять у окна, чувствуя себя самой одинокой женщиной на свете.
День тянулся мучительно долго. Она пыталась заниматься уборкой, смотреть сериал, читать книгу — ничего не лезло в голову. Рука так и тянулась к телефону, чтобы написать или позвонить, но она сдерживалась. Нужно было дать отцу и сыну этот шанс. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что хоть в этот раз Игорь не подведет.
К шести вечера она начала нервно ходить по квартире. К семи сварила суп, накрыла на стол. В семь тридцать позвонила Ивану. Абонент временно недоступен. Позвонила Игорю, но трубку не брали.
В восемь у нее поджарился ужин. В восемь тридцать её терпение лопнуло. Она снова набрала Игоря, и на этот раз он ответил.
— Надюш! — в трубке было шумно, будто он был в баре или в клубе. Слышна была громкая музыка и чужие голоса.
— Игорь, где вы?! Который час?! Ваня уже должен быть дома!
— Ой, мамочка, простите-простите! — он кричал в трубку, явно будучи навеселе. — Мы тут немного задержались! Деловые переговоры затянулись, понимаешь? Неудобно было сына одного отпускать.
— Какие переговоры?! — взвизгнула Надя. — Ты же обещал быть вечером! Он завтра на тренировку должен!
— Да всё он успеет! Не маленький! Через часик будем. Ладно, меня там клиенты ждут! Целую!
Бывший муж бросил трубку. Надя сидела в ступоре, сжимая в руке телефон. Часик — это значит, в десять. Значит, Ваня вернется уставший, поздно, невыспавшийся. И главное — он снова станет свидетелем того, как папа легко и непринужденно нарушает обещания.
В десять вечера их все не было. В десять тридцать Надя уже металась по квартире, представляя себе аварии и прочие ужасы. В одиннадцать раздался, наконец, звонок в дверь. Она бросилась открывать.
На пороге стоял один Ваня. Бледный, уставший, с потухшим взглядом. От него пахло чужим табаком и дешевым фаст-фудом.
— Сынок, где ты был?! Что случилось? Где папа?
— Уехал, — односложно бросил Ваня и, не раздеваясь, побрел в свою комнату.
— Куда уехал? Почему он тебя одного оставил? Как ты добрался?
— На такси. Он дал денег, — Ваня пнул свой рюкзак, валявшийся в коридоре. — Говорит, «у меня срочные дела образовались». Извини, мол, сынок. В другой раз свожу.
Ваня говорил ровным, механическим голосом, без эмоций. Но Надя видела — внутри у него все кипит. Унижение, разочарование, злость.
— Какие дела? Вы же в кино должны были быть…
— Мы не были в кино, мама! — вдруг взорвался сын, и в его глазах блеснули слезы, которые он отчаянно пытался сдержать. — Мы нигде не были! Отец приехал, сказал, что билеты уже куплены, но потом ему позвонили, и мы поехали к каким-то его друзьям на дачу! Я сидел там целый день один в какой-то комнате и смотрел телек, пока они там пили и орали! Потом он вспомнил, что обещал тебе меня вернуть, начал торопиться, на обратной дороге его остановили гаишники, у него там права… короче, он как-то разобрался и мы поехали дальше. А потом он сказал, что ему надо срочно на встречу, и высадил меня у метро, сунул тысячу рублей и сказал ловить такси. Я час ловил эту дурацкую машину!
Он почти кричал, срываясь на хрип. Надя стояла, слушая этот ужас, и ей хотелось плакать, кричать и бить посуду одновременно. Она попыталась обнять сына, но он резко отшатнулся.
— Не надо! Я не маленький! Всё нормально! Просто папа занятой человек! У него дела! — Иван выкрикивал это с такой искаженной гримасой, что было ясно — он пытается убедить в этом не её, а самого себя. Он ещё пытался сохранить идеал.
— Ваня, это не дела! Это безответственность! Он посадил тебя одного в такси ночью! Он мог…
— Он не виноват! — крикнул Ваня. — Это ты виновата! Это из-за тебя он такой! Из-за твоего характера! Он же сказал, что ты его достала своими придирками, вот он и запивает свое горе!
Сын выпалил это и захлопнул дверь своей комнаты так, что задрожали стены. Надя осталась одна в коридоре, с ощущением, будто её ударили ножом в живот. Игорь не просто обманул и бросил сына, он еще и успел налить ему в уши свой яд, обвинить во всем ее.
На следующее утро Ваня не вышел к завтраку. Сказал, что не хочет есть. Ушел на тренировку, хмурый и неразговорчивый. Надя понимала, что нужен какой-то решительный разговор. Но как его начать? Она боялась сделать еще хуже.
Вечером приехала мать, Анна Борисовна. Узнав вчерашнюю историю (Надя не выдержала и пожаловалась), она примчалась с пирогами и с решительным видом.
— Где этот негодник? — спросила бабушка с порога, снимая пальто.
— В комнате. Бабушка, только без сцен, пожалуйста…
— А я ему устрою сцену! — фыркнула Анна Борисовна и решительно направилась в комнату внука….
Надя осталась на кухне, с ужасом прислушиваясь к доносящимся звукам.
— Ваня, ты что это отца покрываешь? Он тебя, дурака, на такси ночью одного отправил!
— Бабушка, отстань! Это не твое дело!
— Как не мое? Я бабушка! Твоя мать с ума сходит! Запретить, и все дела! Судебный порядок установить!
— Да вы все сговорились! — закричал Ваня. — Папа прав! Вы его травите! Он хороший! Я хочу жить с ним!
Надя влетела в детскую. Ваня стоял посреди комнаты красный, с перекошенным от злости лицом. Бабушка, с побледневшим от негодования лицом, тыкала во внука пальцем.
— Хватит! — крикнула Надя. — Немедленно прекратите! Мама, выйди, пожалуйста.
— Да я ему…
— Выйди, пожалуйста!
Анна Борисовна, ворча, вышла. Надя закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, глядя на сына.
— Ваня, я не буду ничего запрещать. Ты можешь видеться с папой.
Он смотрел на нее с вызовом,ожидая подвоха.
— Но я прошу тебя об одном. Всего об одном. Если он снова тебя подведет, если он снова соврет… просто не защищай его. Просто признайся самому себе, что это неправильно. Хорошо?
Сын молчал, отвернувшись к окну.
— Я не прошу тебя ненавидеть отца. Я прошу тебя быть ко мне справедливым. Просто помни, что я всегда рядом и всегда приду на помощь. Всегда. Запомни это.
Мама не стала ждать ответа и вышла, оставив сына одного. Она понимала — его мир рухнул. Идол оказался с глиняными ногами, но он еще не был готов в этом признаться. Ему нужно было время, чтобы пережить боль и унижение..
Прошла неделя. Игорь не звонил, не извинялся, е интересовался сыном. Казалось, он испарился. Ваня стал тише и уже не огрызался, но и не разговаривал. Учился, ходил на тренировки, сидел в своей комнате. Стена между ним и матерью стала тоньше, но все еще была крепка.
А в следующую субботу Игорь снова позвонил. На этот раз его голос был полон раскаяния и энтузиазма.
— Надюша, родная! Я знаю, я гад последний! Прости меня, старика! Голова после тех переговоров до сих пор болит, но я все исправлю! В это воскресенье — футбол! «Зенит» играет! Я купил два билета, на самые лучшие места! Сына жду в двенадцать утра, хорошо?
Надя, держа трубку, смотрела на Ваню. Он делал вид, что не слушает, уткнувшись в учебник, но мать видела — он весь превратился в слух.
— Игорь… — начала она осторожно.
— Я знаю! Никаких друзей! Никаких переговоров! Только я, сын, футбол и хот-доги! Клянусь! — он был так убедителен, что, казалось, сам в это верил.
Надя медленно протянула трубку сыну.
—Тебя! Папа.
— Ага… — помолчал, слушая. — Ну… ладно… Хорошо. — Иван повесил трубку и, не глядя на мать, пробормотал: — Он в воскресенье зовет на футбол.
— Я слышала. Ты идешь?
— Не знаю, — сын пожал плечами, но по его лицу было видно, что он уже мысленно там, на стадионе, что он уже дает отцу второй шанс.
Надя вздохнула. Она понимала, что это ловушка. Но лишить сына этой надежды — значило сломать его окончательно. Ей оставалось только молиться, чтобы на этот раз Игорь действительно сдержал слово.
В воскресенье в двенадцать дня Игорь не приехал. В двенадцать тридцать Ваня начал нервно ходить из угла в угол. В час Надя не выдержала и позвонила сама. Абонент недоступен.
— Мам, может, у него связь пропала? — с надеждой спросил Ваня.
— Может быть, — грустно улыбнулась мать.
В полтретьего Игорь приехал на своей шикарной иномарке, выскочил из машины с сияющей улыбкой.
— Сынок, прости старика! Черт, аккумулятор в телефоне сел, а зарядку забыл! Потом ещё в пробке застрял, но мы успеваем! Матч же к четырем! Поехали быстро!
Ваня, сияя, кивнул и побежал к машине. Надя снова осталась у окна. Она видела, как Игорь что-то оживленно рассказывает, жестикулирует, и Ваня смеется. Машина тронулась и исчезла за поворотом.
«Может, и вправду аккумулятор?» — слабо надеялась она.
Надежда умерла ровно в четыре часа, когда позвонил Ваня. В трубке было слышно шум улицы и его сдавленный, задыхающийся от слез голос.
— Мам… он… он опять…
— Что случилось? Где ты?!
— Он… он подъехал к стадиону, начал искать парковку, и тут ему позвонили… Он сказал подождать минут пять… Я ждал… но его до сих пор нет… Я ему звоню — телефон отключен… Мам, он уехал! Он бросил меня одного перед стадионом! Матч уже начался, а я тут один стою!
Голос сына перешел в рыдания. Надя схватила ключи и сумочку.
— Никуда не уходи! Стой там, где есть люди! Я сейчас, я уже еду!
Надя мчалась по городу, нарушая все правила, её сердце колотилось где-то в горле. Перед глазами стояло испуганное, заплаканное лицо сына. Она представляла его одного в толпе чужих, разгоряченных футбольных болельщиков, и ноги сами давили на газ сильнее.
Ваня сидел на низком парапете у входа на станцию метро, поджав ноги, съежившись в своем спортивном костюме с клубной символикой. Он был похож на потерянного, обиженного щенка. Рядом шумела, радостно переговариваясь, толпа — люди шли на стадион, слышались крики, свист, гимны команд. А он сидел в самом центре этого веселья — абсолютно одинокий и несчастный.
Надя резко притормозила, бросила машину в первом попавшемся месте и выскочила.
— Ваня!
Сын посмотрел на маму. Глаза были красными, опухшими от слез, в них читалась такая глубокая боль и предательство, что у Нади сжалось сердце. Он не бросился к ней, не вскочил, а просто смотрел, и в этом взгляде была уже не детская обида, а взрослое, тяжелое разочарование.
— Он уехал, — тихо, без эмоций сказал он. — Сказал «пять минут». Я вышел из машины, чтобы не мешать… а он просто… уехал. И телефон выключен.
Надя подошла и села рядом с сыном, обняла за плечи. На этот раз он не оттолкнул ее, а обмяк и позволил себя обнять, его плечи слегка вздрагивали.
— Прости меня, мам, — прошептал сын, уткнувшись лицом в ее куртку. — Прости, что я был… таким… что я тебе…
— Тихо, сынок, тихо, — Надя гладила сына по спине, как когда-то в детстве. — Все хорошо. Я тут. Я с тобой.
Они сидели так несколько минут, а вокруг них бурлил чужой праздник. Где-то вдалеке, на стадионе, взревела толпа — забили гол. Ваня вздрогнул и вытер лицо рукавом.
— Поехали домой? — спросила Надя.
Сын молча кивнул и они пошли к машине. Ваня был подавлен и молчалив всю дорогу, смотря в окно на убегающий город.
Дома он прошел прямо в свою комнату и прилег. Надя налила теплого чаю, присела на край кровати.
— Хочешь поговорить?
— О чём тут говорить? — Иван горько усмехнулся. — Отец врал с самого начала. Никакого билета не было. Он даже не собирался идти на матч. Он позвонил сейчас и сказал: «Сынок, извини, дела образовались, но мы обязательно сходим в другой раз». А потом… он сказал, что через месяц, на каникулах, будет крутой матч в Москве. Сборная играет. И мы на него полетим. На несколько дней. Будем жить в гостинице, сходим на Красную площадь… — Ваня замолчал, снова глотая ком в горле.
Надя стиснула зубы. Гнев на бывшего мужа был таким острым, что ей захотелось что-нибудь разбить. Он не просто обманул. Он дал новую, еще более грандиозную ложь, чтобы прикрыть старую. Чтобы сын ушел не с горьким осадком, а с сладкой надеждой.
— И что ты теперь думаешь? — осторожно спросила она.
— Я думаю… — он долго молчал, собираясь с мыслями. — Я думаю, что ты была права. Отец врет все время и ему наплевать. Ему просто было удобно казаться крутым папой перед тобой и передо мной, а как только стало сложно… он сбежал.
Сказать это вслух ему, видимо, было невероятно трудно. Рушился последний оплот, последняя иллюзия, но в его голосе уже не было истерики, было горькое принятие.
— Я больше не хочу с ним видеться, — тихо, но четко сказал Ваня. — Никогда.
Надя взяла руку сына в свою.
— Знаешь, сынок… Запрещать тебе видеться с отцом я не могу и не буду. Это твое решение. И твое право — злиться на него. Я буду рядом, что бы ты ни решил.
Тван кивнул и отвернулся к стене. Больше он не плакал, а просто лежал и смотрел в одну точку, переваривая случившееся.
На следующий день Игорь, конечно же, позвонил. Надя, не говоря ни слова, протянула телефон сыну. Ваня взял трубку.
— Сынок! Ну прости старика! — заверещал в трубке жизнерадостный голос Игоря. — Дела, понимаешь! Срочный вызов! Но я же не забыл про наш план! Москва! Матч! Мы…
— Пап, — спокойно, почти обезличенно прервал его Ваня. — Всего хорошего. Не звони сюда больше.
Иван положил трубку. Его рука дрожала, но лицо было серьезным и твердым. Он совершил первый в жизни взрослый, осознанный и очень тяжелый поступок — он выстроил границу.
Игорь перезвонил еще раз, потом еще, но Ваня не брал трубку. Тогда он начал писать длинные сообщения, оправдываться, снова рисовать радужные картины московских каникул. Ваня удалил перепишу, не читая.
Целый месяц мальчик был тихим и замкнутым. Он хорошо учился, ходил на тренировки, но прежнего огонька в его глазах не было. Иван повзрослел лет на пять за эти несколько недель.
Как-то раз, за ужином, он неожиданно сказал:
— Мам, а ведь матч в Москве и правда будет. Я в интернете смотрел.
— Да? — Надя насторожилась, боясь, что сын снова начнет переживать.
— Билеты, наверное, дорогие, — добавил он и углубился в тарелку.
Надю будто осенило. Идея была настолько безумной, настолько спонтанной и прекрасной, что она даже перестала есть.
— А что… — начала она осторожно. — А что, если нам самим съездить?
Ваня поднял на нее глаза, полные недоверия.
— Куда?
— В Москву. На этот матч. Вместе.
Сын отложил вилку, не веря своим ушам.
— Ты же не любишь футбол. Ты говоришь, это скучно — два часа смотреть, как мужики бегают за мячом.
— Ну, может, я просто не смотрела его по-настоящему, — улыбнулась Надя. — А вдруг понравится? Мы же никогда никуда вместе не ездили.
Иван смотрел на маму, и в его глазах впервые за долгое время появился проблеск настоящего, живого интереса.
— Ты серьезно?
— Абсолютно! — она заразилась своей же идеей. — Давай сделаем это! Подарим себе праздник.
И понеслось. Это стало их общей тайной, их лекарством. Мама и сын вдвоем сидели вечерами за компьютером: выбирали билеты (Надя с ужасом смотрела на цены, но махнула рукой — чего не сделаешь ради счастья ребенка!), искали недорогой, но приличный отель рядом с метро, строили маршруты. Ваня, оживленный, показывал ей достопримечательности на картах, рассказывал историю стадиона. Она слушала и удивлялась, какой же он на самом деле взрослый и знающий.
Он снова стал рассказывать обо всем друзьям, только теперь говорил: «А мы с мамой летим в Москву на матч!». И в его голосе была не хвастливая бравада, а спокойная, достоинственная гордость.
Наконец настал день вылета. Ваня, конечно, не спал всю ночь. Но теперь это был приятный, праздничный мандраж. В аэропорту он старался выглядеть бывалым путешественником, таскал чемодан, показывал маме, куда проходить.
И вот они в Москве. Шумный, огромный, прекрасный город. Они ехали в метро, держась за поручни, вышли в центре и ахнули от величия Красной площади. Они были просто туристами — мама и сын, которые ели мороженое и смешно фотографировали друг друга на фоне Кремля.
А потом был стадион. Огромная, бурлящая чаша, заполненная десятками тысяч людей. Гул, который ощущался не ушами, а всем телом. Надя, никогда не понимающая футбол, смотрела на сына. Его лицо было обращено к полю, оно светилось от восторга и предвкушения. Он был абсолютно счастлив.
И когда игроки вышли на разминку, и трибуны взревели единым голосом, Надя почувствовала это. Электричество, которое бежало по толпе, энергия общего ожидания. В этот момент Иван обернулся и улыбнулся маме — своей детской, беззаботной улыбкой, которую она не видела целую вечность.
Матч начался. Ваня кричал, подпрыгивал на месте, объяснял маме правила, махал шарфом. И Надя… втянулась. Она ловила себя на том, что кричит вместе со всеми, вскакивает с места при опасном моменте у ворот, что судью посылает вместе с соседом по трибуне, толстым дядькой в клубной куртке.
Надя не просто смотрела на спортсменов, бегающих за мячом. Она видела тактику, красоту паса, отчаянную борьбу. Когда забила их команда, они оба вскочили и заорали от восторга, обнявшись, как старые друзья. В этот момент не было никаких обид, никаких разводов, никаких предательств. Были только они и эта всепоглощающая, первобытная радость.
Команда, за которую болели мама и сын, проиграла. Но даже это не омрачило настроения. Они шли по московским улицам обратно в отель, громко и возбужденно обсуждая ключевые моменты, ругая судью и хваля голкипера.
— Мам, а ты ничего так, — вдруг сказал Ваня, заходя в номер. — Болеешь нормально.
— Спасибо, сынок, — рассмеялась Надя. — Теперь я, кажется, тоже фанат.
Домой Гавриловы вернулись другими. Не мамой и сыном, которые терпят друг друга на одной территории, а командой. Они теперь могли говорить обо всем. И о футболе, и о школе, и о любых вещах, которые случились.
Как-то вечером, уже дома, Ваня сказал:
— Знаешь, я, кажется, понял одну вещь.
— Какую? — Надя присела рядом.
— Что лучше никакого отца, чем плохой. Потому что плохой — он как… как ложка дегтя в бочке меда, он все портит. Обещает и не делает. Говорит, что любит, а сам предает и из-за этого потом всем не веришь, и себе тоже.
Надя смотрела на сына и у нее навернулись гордости. Ее мальчик вырос. Прошел через боль и сделал самый главный вывод в жизни.
— Ты очень мудрый человек, Иван Гаврилов, — сказала она.
— Я твой сын, — улыбнулся он.
А потом они купили сезонные билеты на домашние матчи своей команды. Теперь это было их традицией — субботние походы на стадион вдвоем: болели, кричали, радовались и огорчались вместе.
Однажды на трибуне Надя увидела знакомую спину. Игорь был там с новыми друзьями, громко что-то доказывая, жестикулируя. Он их не заметил.
Ваня посмотрел на отца, потом на мать. Его лицо оставалось совершенно спокойным.
— Пойдем, купим попкорн, — сказал сын. — А то без него не так интересно.
Надя взяла его под руку, и они пошли прочь, в гущу счастливых, шумных болельщиков. Теперь мама и сын понимали друг друга без слов и это было самым большим счастьем.
